Не для школы, но для жизни

И снова дни потянулись привычной чередой. И снова Артемий вставал рано, ложился поздно и, чтобы отвлечься от бесконечной тяжести в голове, донимал Клару тупыми вопросами, вроде "как думаешь, если я скину ему на ящик гифку с блестючим куличом, он мне ответит "Бога нет"?". Но смех становился все лихорадочнее, взгляды все дерганнее, а голоса все резче — даже у них двоих, что уж говорить об остальных ребятах с потока, которые ни не были настолько же не от мира сего, как Клара, ни обладали такими же запасами успокоительных смесей из травок, как Артемий, который их теперь дважды в день принимал лошадиными дозами на грудь. Апрель уносился — только его и видели, а маячащий впереди май вдруг тоже стал казаться жутко коротким. Засмотришься невольно с завистью на беззаботно шатающихся с лекции на лекцию младшекурсников — которые беззаботными себя, конечно, не чувствовали, и выглядели почти так же замученно и загнанно, как шарящиеся по помойкам дворовые кошки, но была вокруг них все-таки какая-то аура светлого "у вас еще все впереди". — Сейчас майские начнутся, — заметил ему Данковский, когда Артемий кое-как выловил его в лаборатории между своими парами. — Вы барахло свое из моей квартиры выносить собираетесь? — А что, думаете, Сабуров во второй раз не явится? По-хорошему, Артемий тоже так думал. С одним обыском к нему милиция ввалилась, но и тот был какой-то странный — никаких бравых детин в голубых рубашках, только сам Сабуров, невыспавшийся и злой как черт. Перерыл в квартире каждый сантиметрик с методичным раздражением человека, который знает свое дело, но это ему не помогает. Ничего не нашел, конечно, и убрался восвояси, окатив напоследок ворохом сухих недо-угроз. Даже не спросил, что тут делает Спичка, весь обыск мрачно просверкавший на него глазами из угла. — Нет, думаю, не явится. И вам же лучше будет под рукой все иметь — невеликое удовольствие, наверное, о фотографии глаза ломать, — Данковский, не отрываясь от тетради, сосредоточенно вносил какие-то данные в таблицу. — Когда там с вас финальный вариант текста предоставить требуют? Артемий уныло потер затылок. — Одиннадцатого. Данковский передернулся и пробурчал что-то на латыни. Артемий бы не удивился, если католическую молитву. — Ладно, причешите все, как сможете, и отправьте мне дня за три. Надо хоть из введения и заключения что-то приличное сделать, во все остальное, если повезет, внимательно вчитываться не будут. Раньше Артемий бы оскорбился таким отсутствием веры, но теперь уже со всем был согласен. Текст неумолимо расползался в обрывки едва связанных по смыслу абзацев, а те — в разрозненные комки предложений и неоформленных идей. Уж на что смутные Артемий имел представления о том, как должна выглядеть серьезная научная работа, но что-то подсказывало — не так, точно не так. — Ладно, когда к вам зайти? — На выходных заходите. Если меня дома не будет, Ева вам рюкзак отдаст. Вот уж счастье — лишний раз с Евой видеться... Но Артемий только кивнул, устало рассматривая чернильные пятна на худых бледных пальцах, с новой силой взявшихся забивать столбики и линеечки таблицы ворохом цифр. Прошел последний день практики. С одной стороны — облегчение: никаких больше изматывающих вечеров и борьбы с подспудной жаждой убийства, которая в собственных глазах подводила его ближе к зверю, чем к человеку. С другой — по чему-то, если сюда не вернется, будет скучать. Артемию нравилось, когда в отсутствие большого страшного начальника по клинике расползались лоскуты прежнего мутно-светлого спокойствия, как при отце было. Нравилось ломать голову над жалобами пациентов, если в конце головоломки пряталась разгадка и удавалось подобрать ключик, назначить правильное лечение, а потом видеть, как медленно, но неуклонно человек идет на поправку. Да и коллеги многие нравились — уж на что запугались и зашугались в последние месяцы, а если удавалось заразить их своим спокойствием — показным, конечно, но им-то что? — сразу как-то расцветали, улыбались по-доброму, вспоминали, как он тут мальчишкой по углам отирался. Один, напоследок, даже хлопнул по плечу и пожелал удачи с защитой. Конечно, в считанные секунды испарился, когда заслышал тяжелую поступь Оюна, пришедшего выдать заключение об успешно пройденной практике, но все равно — приятно. Артемий почти не удивился, когда дверь ему открыла Ева. Один раз за месяц повезло, а два — уже жирно. Все равно, принимая рюкзак через порог, угрюмо спросил: — А Данковского дома нет? — Нет, — ответила Ева — так же угрюмо. И захлопнула дверь. В этот раз она была совсем уж не гостеприимной, да еще, судя по голосу, простуженной. А вот одеваться надо нормально потому что. Артемий взвесил рюкзак на руке. Дернул молнией, сунул нос в развал папок, блокнотов и файлов. Он не пересчитывал, но увесистых историй болезни раньше как будто было на одну-две больше. Снова задолбил пальцем по звонку. Дверь не отворилась — только с той стороны донеслось усталое: — Ну что тебе еще? — А тут точно все? В смысле, может у него там под кровать что-нибудь завалилось? — Я тебя по комнате Даниила в его отсутствие шариться не пущу, не надейся даже. Артемий махнул рукой. Ну и ладно, сам спросит. — А где его носит — скажешь хоть? Пауза. — В Многограннике он. Там наверху сегодня вечеринка — три года как достроили. Артемия передернуло. Да по такому случаю не праздновать, а траур объявлять надо... Не говоря уже о том, что Данковского на какой-то вечеринке представлять — это что-то за гранью. Может, он и не такой затворник, как кажется из-за трудоголизма, но и поклонником шумных сборищ как-то не выглядит. Но делать нечего — хорошо хоть идти недалеко. Лифт поднял Артемия на самую верхотуру — аж замутило, когда через прозрачную стенку глянул. На город с такой высоты смотреть было непривычно, неправильно и неприятно. Внизу — широкая полоса плещущегося Горхона, каменно-деревянное пятно города и степь, раскинувшаяся широко и далеко, бесконечно. Вроде и красиво, а все равно — нехорошо. В степи стоять надо, дышать ей, подошвы ботинок о нее сбивать и в траве по колено ногами путаться, а не вот так свысока взирать, будто ты и ей, и всему земному миру хозяин. Нет у степи хозяина, и у земли тоже. Нет, и быть не может. На входе в панорамный то ли бар, то ли клуб, Артемия тормознули охранники. Правый скучающе поинтересовался: — В списке приглашенных есть? Судя по взгляду, которым его растянутую водолазку и потертые джинсы окинул, ответ и так знал. Артемий выдвинул челюсть. — Мне к... к одному человеку тут нужно. — Ага, — протянул второй, так же скучающе. — Всем к кому-то нужно. В списке нет — гуляй. На языке уже вертелся резкий ответ, и дело непременно кончилось бы дракой, но тут в мельтешении фиолетовых и желтых огней замахали рукой, и к охранникам поднырнул знакомый белый плащ. — Пустите его, парни, это свой. Артемий не был уверен, что к добру — когда человек вроде Андрея Стаматина своим кличет, но охранники расступились, а большего ему и не надо было. По ушам задолбила странная — еще страннее, чем в Разбитом Сердце, — музыка. Народу хватало — куча знакомых лиц, одно важнее другого. Новый директор театра вон бокалами чокается с местной певичкой, а у стойки младший Ольгимский спорит с архитекторшей, которая им единственную на много километров вокруг нормальную дорогу проложила. За огражденным столиком в дважды-VIP-зоне даже лицо кого-то из мэровой семейки мелькнуло. Весь город тут, что ли? Хоть бы на Сабуровых не наткнуться... — Ну-ка, — от Андрея несло алкоголем и свирепым весельем, и отпечаток чьих-то губ на щеке красовался. — Чего тебя сюда занесло? Дай угадаю, Данковского своего опять потерял? Артемий не знал, что прозвучит глупее: раздраженно-детское (и дай бог, если не жалобное) "да не мой он!", или признание, что да, вообще-то, именно его и потерял. В конце концов — молча кивнул. Андрей фыркнул. — Ну еще бы, — завертел головой по сторонам. — Вишь ты, запропастился куда-то. Ничего, тут где-то был, сейчас найдем. Артемий позволил протащить себя сквозь лес покачивающихся в такт музыке тел — голова у него только больше закружилась: и от странного света, и от воя гипнотической мелодии, и от мелькающей в окнах высоты. Еще и пахло как-то непонятно, липко, приторно и терпко одновременно. Кое-как переставляя ноги, Артемий сквозь зубы выдохнул: — А что Данковский тут забыл-то? Вот уж не думал, что он такой... тусовщик. Андрей хохотнул, не спуская руку с его плеча. — Чего, под замок уже его посадить мечтаешь? Не выйдет, дружище, он — птица вольная. А сюда пришел, потому что мы с братом позвали. Большой день, все-таки. — Годовщина этой штукенции, что ли, большой день? Андрей косо зыркнул, и Артемий вдруг почувствовал себя на краю отвесной пропасти. — Ну ты словечки-то выбирай. Штукенция... Кого хочешь спроси — назовут самым гениальным нашим творением. Артемий от таких новостей споткнулся на ровном месте. — Вашим? — Ну. Моим и брата. Вернее — его и моим, ну да... А, да вон же он. Эй, Дань! И замахал рукой что есть силы — даже Артемия, пока не вывернулся из его объятий, затрясло. Данковский нашелся за угловым столиком — сидел на диване в обществе жгучей брюнетки, в которой Артемий не без труда признал племянницу мэра, и цедил синеватый коктейль через трубочку. Завидев машущего Андрея, только глаза закатил, а вот когда разглядел, кто с ним, — аж лицо перекосило. Не сводя взгляда с Данковского, Андрей с широченной ухмылкой наклонился к уху Артемия: — Ты не смотри, что он рожу кривит. Он и в универе из себя недотрогу и молчуна строил, а там на самом деле такие черти водятся — ух! Да и чего там, нравится ему, когда за ним бегают. Что черти водятся — Артемий не сомневался, а вот в том, что Данковского еще не задрал до чертиков неотступно "бегающий" за ним студент... — Ну давай, — Андрей подтолкнул его в спину. — Мне брательника надо спасать — вон опять какой-то журналист, что ли, докопался. Артемий проследил его взгляд: ну да, знакомый сутулый силуэт в мешковатой тряпке поверх рубахи — лицо волосами завесил и устало от какого-то парня с блокнотом отмахивается. Андрей уже шагал к ним вразвалочку, угрожающе расправив плечи. Чем дело закончится Артемий смотреть не стал — потопал к угловому столику. Физиономия Данковского с каждым его шагом делалась только кислее, а вот соседка его глядела с холодным интересом. Ну и ну — Артемий дочку Нины Каиной еще пигалицей помнил, за мамину юбку цеплявшейся, а вишь ты какая роковая красотка вымахала. На самом деле, их с Данковским и за родственников можно было принять — оба черноволосые, бледные, с резкими взглядами и так и норовящей выскользнуть на линию губ неприятной надменностью. Та еще парочка... Артемий оперся локтем на спинку свободного дивана. — Можно вас на минутку? Каина вздернула бровь. — Меня? — Меня, — выдохнул Данковский с усталой неизбежностью и стукнул, отставляя, прозрачным стаканом. — Извини, Мария, как видишь, я не шутил, когда говорил, что работа меня не оставляет, даже когда я на один вечер пытаюсь оставить ее сам. Встал, но на секунду задержался в полусогнутой позе, позволив что-то быстро шепнуть себе на ухо. Ну, спелись, павлин с павлинихой... Потом кивнул насупленному Артемию в сторону дверей на балкон. — Пойдемте-ка воздухом подышим. У Артемия от одной мысли желудок к горлу подкатил, но не отказываться же — тем более, под насмешливо-прожигающим взглядом Марии Каиной. Балкон был пустой и едва-едва огороженный невысокими железными перильцами. Артемий обреченно толкнул прозрачную дверь. В лицо сразу ударил ветер, несущий по золотому краю западного неба серые перины облаков. На востоке — фиолетовый багрянец уходил в черный, и только огни города горели сквозь тьму. А внизу... — Ну вы даете, — пробормотал Артемий, стараясь смотреть на Данковского, а не по сторонам. — Еще и с Каиными дружбу водите? — Вожу, конечно, — отозвался Данковский так, будто сидеть любезничать в уголке с девчонкой из самой влиятельной семьи в городе — это ерунда, ничего примечательного. — У вас тут не так много людей, которые три слова в связное предложение собрать могут. С Каиными хоть поговорить есть о чем. Может, и жаль, что ему тут так ни разу в подворотне в рыло как следует не дали. Пообчистить вот этот жуткий слой столичного снобизма, и такой человек бы был... Артемий поморщился. — Смотрите, как бы хозяйка вам кварплату не взвинтила. Узнает еще, что на вас сама Мария Каина вешается... — Что бы я делал без вашей заботы? — закатные отблески в едких глазах так и плясали. А вот голос был чуть смазанный, без обычных остро-колючих граней — может, коктейль виноват. — Ну, зачем я вам на этот раз понадобился? Рюкзак, я вижу, вы забрали. — Забрал, — буркнул Артемий, щурясь от ветра, который на такой высотище хлестал по щекам безжалостными пощечинами. — Только мне показалось, не хватает там чего-то. — Показалось, — отрезал Данковский, даже на секунду не заколебавшись. — И вы ради этого сюда притащились? — Да уж не ради головокружительного вида. Артемий невольно покосился вниз еще раз, и его опять замутило. Ну какой упырь решил, что незастекленный балкон на такой высоте — это хорошая идея? ...Ах да. — А я и не знал, что ваши дружки еще и архитекторы. — О, они люди многих талантов, — Данковский тоже смотрел вниз, только без всякого страха. Последние солнечные лучи быстро потухли, и глаза у него стали совершенно черные. — Что вам, и вид не нравится? — Нет. И не стойте так близко к краю — сдует еще. Полы пиджака, в который Данковский по торжественному случаю обрядился, на ветру так и хлопали — будто крылья огромной птицы. Что он там за стихи про птиц читал, в марте еще... Про птиц и про смерть... — Не сдует — тут ограждение, — будто назло — еще ближе к этой хлипкой железке подступил, ладонью оперся, уставился задумчиво вниз. — А по-моему, вид очень даже приличный, по здешним-то меркам. Если не приглядываться, почти можно представить, что... — Да ну отойдите вы! — голос треснул напряжением — Артемий сам едва узнал. И Данковский оглянулся — с каким-то недоверчивым удивлением. — Вы там надышались чем-то внутри? Или высоты боитесь? Может, и надышался — потому что высоты отродясь не боялся: спокойно в детстве с крыш гаражей в снег прыгал и по высоченным, почти отвесным камням лазал, коленки обдирая. Но тут высота была неправильная — неправильная, и все тут. Как вся эта дурацкая многоэтажка, как непонятная музыка и дурманящее лиловое освещение, как Мария Каина, что-то на ухо Данковскому шепчущая. И как взгляд этот пьяный, которым он вниз смотрел. Артемий сквозь стиснутые зубы протолкнул: — Не отойдете — я вас за шкирку оттащу. У Данковского глаза сузились, как зрачки у змеи. Пошатнулся, но не туда, в черноту, а назад, к дверям, слава богу. К застывшему у них Артемию. Проронил с пары шагов, задрав голову: — Что-то вы много позволять себе стали. Не знаю, что теперь и делать. Пальцы задрожали — так хотелось их в вьющиеся по ветру волосы запустить и дернуть назад — пусть позадирает еще подбородок. Ну не может он это не специально делать. Ждет чего-то, собака, только чего? — чтобы Артемий ему в зубы, наконец, двинул, или чтобы в ладони насмешливое лицо сгреб и прямо напротив этих прозрачных дверей в губы вгрызся, на потеху всей высокой публике? Посмотреть бы на лицо Марии Каиной тогда... Внутри, в зале, что-то хлопнуло — то ли хлопушка, то ли бутылка шампанского, и наваждение развеялось. Данковский вздрогнул и как-то разом протрезвел. Артемий — тоже, хотя даже не пил. — Идите вы домой с вашим рюкзаком, все там на месте, — Данковский, глядя уже только под ноги, протиснулся мимо. — И придумайте в следующий раз повод поправдоподобнее, слушать жалко. Артемий щелкнул зубами, но огрызнуться не успел — исчез уже за дверью. "Повод"... Совсем сдурел. Да и сам он, наверное, сдурел, раз опять черт знает о чем думает. Скоро до того докатится, что слова Андрея Стаматина всерьез начнет воспринимать. Артемий выругался себе под нос и поспешил убраться с жуткого балкона. Краем глаза заметил, что Данковский уже восседает на прежнем месте и что-то с омерзительно загадочным видом Марии задвигает. А еще жаловался, что девчонкам, видите ли, про эпидемии и инфекции слушать неинтересно... Тьфу. Артемий тяжелой поступью направился к выходу, предвкушая майские праздники, которые проведет, безотрывно бряцая по клавиатуре и в магазин за продуктами засылая Спичку. Никаких прогулок, даже на балкон вылезать не будет — потому что глаза б его этот Многогранник не видели. И Многогранник, и Данковского, и... В лифте не выдержал — испустил долгий изможденный выдох. Не видели б — ну да, как же.