Не для школы, но для жизни

В американских сериалах арестованным зачитывали права. В их городе — Артемия первым делом запихнули в машину, а зачитывать что-то начали уже в участке, через железные прутья решетки, и правами там даже не пахло. — В соответствии со статьей сто двенадцатой, — скучным голосом объявил Сабуров, — умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью в отношении двух или более лиц, а также с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет. — Это была самооборона, — процедил Артемий сквозь стиснутые зубы. — У них нож был! — А это будешь объяснять в суде. Артемий в ярости хлестнул ладонью по прутьям. Это было очень глупо — рука взорвалась болью, решетка загудела, а Сабуров только больше поскучнел, точно окончательно убедился, что в обезьяннике у него дикая обезьяна и сидит, а никакой не человек. — Да какого же черта вам от меня надо?! Денег, что ли? Вы сами знаете, что у меня ни гроша лишнего за душой — подождали бы хоть, пока на работу нормальную устроюсь! У Сабурова устало дернулся глаз. — Сдались мне твои копейки, Бурах. Уж чего-чего, а взяток я никогда не брал. Артемий шарахнул решетку ногой — так, что снова все забряцало и зазвенело. — Вот только не строй из себя честненького легавого! Тут что ни вечер — кого-нибудь режут, мы оба знаем, что любого другого на моем месте максимум бы в вытрезвитель свезли и с богом отпустили! — Ах да, забыл упомянуть про состояние алкогольного опьянения. Это отягчающее. — Да пошел ты! — он снова заколотил решетку, сам колотясь от ненависти. У Сабурова из его идеальной зализанной прически выбилась и понуро обвисла на лоб маленькая русая прядка, и именно эта прядка взбесила Артемия до красной пелены перед глазами. Живой же, мать его, человек — не машина, не робот, не безликие строчки из уголовного кодекса! Отца его знал... — Дай ты мне пожить нормально! Ты ж, собака такая... Не договорил, заскреб воздух закорючившимися в когтистую лапу пальцами. Сабуров равнодушно кивнул. — Ты не стесняйся, наговори себе еще на триста девятнадцатую. И я домой пойду. Что там еще за триста девятнадцатая? "Назвал мудака при исполнении мудаком"? Артемий сжал зубы в упрямом оскале — так, что губы вспыхнули болезненными трещинками и в шее что-то перетянулось. Сабуров покачал головой. — Вот же собака бешеная. "Мамаша твоя." Артемий вдруг спохватился. — Эй, погодите! Сабуров уже шагал к выходу. — Звонок! Мне же полагается звонок! Обернулся только на самом пороге. Глаза — ледяные и колючие. — Может, адвоката еще позвать? И припечатал за собой дверь. Артемий бессильно съехал по стенке на холодный серый пол. В висках ломило, а скоро и все тело заломит — никаких стульев и скамеечек, конечно, одна голая твердь. "Я его убью", — подумал он с ледяной яростью. "Засадит меня — я выйду и нож ему в брюхо воткну, без всякого Грифа. Ему, и Оюну, и..." Долбанул себя ладонью по лбу. Не помогут все эти мысли. А что поможет? Обшарил на всякий случай обобранные карманы — нет, пусто. Решетку он не сломает, и так уже все руки отбил. Спичка его до завтрашнего вечера не хватится — решит, что на ночь загулял. Выходило, раньше неявки на предзащиту о нем никто и не вспомнит. Артемий снова поездил глазами по полутемной комнате — свет выключили, только тошнотворно-желтое пятно от уличного фонаря в окно заливалось. На окне, конечно, тоже решетка, а вот в притулившемся под доской "ВНИМАНИЕ! РОЗЫСК!" столе что-то полезное прятаться может, да разве дотянешься... Где, интересно, дежурный прохлаждается? Может, попробовать дозваться и с ним договориться? Да нет, бесполезно — предложить нечего, а попробует припугнуть — еще по ребрам накостыляют. Это уже не Сабуров, ручки да ножки испачкать не побрезгуют. Артемий подогнул колени к груди и уронил на них голову. Ну как же он влип... И надо же так — именно сегодня. Так и в дурь Клары про судьбу и несчастливые звезды уверуешь. Только... Только совпадение ли? По поводу безопасности городских улиц ночью Артемий иллюзий не питал, но чтобы два раза за пять месяцев попытались зарезать, да не где-нибудь, а практически в людном месте... И ведь оба раза ублюдков менты сцапали как нечего делать, но, те, видно, совсем страх потеряли. А чего бы не потерять? В первый раз отпустили, сейчас — тоже что-то никого не видать. В больницу якобы повезли, да ведь Артемий их не так уж и мощно отделал — знал бы, как обернется, посильнее бы холку намял. Хоть было б за что теперь сидеть... Потер лицо. Совпадение или нет, а только не меняет это ничего. Он тут застрял. Без всего, без связи с внешним миром. Продрогший, с заплывшим от пропущенного тумака глазом и разбитыми костяшками, да впридачу совершенно некстати протрезвевший. А еще, дурак, думал, что после того, как Данковский его отшил, вечер хуже стать не сможет. Дурак — дурак, конечно... От мыслей о Данковском стало совсем тошно, так что Артемий постарался не думать — вообще ни о чем. Пытался слушать звуки улицы — но те стремительно смолкали, и вот уже даже машины перестали шаркать шинами, а пьянь — орать под чьими-то окнами. Только одинокая собака где-то далеко выла. "Если ты сейчас подумаешь", — мысленно обратился к себе Артемий, "что ты совсем как эта одинокая воющая собака, я тебя ударю". И ударил. По щеке, но не сильно — опоздал, начал уже себя жалеть, как тряпка последняя. Зло потерся затылком о шершавую стену. Снова ткнулся лбом в колени. Снова стал слушать. Хоть бы заткнулась уже эта собака... Когда в коридоре раздались шаги, Артемий сперва решил, что рехнулся с тоски. Потом одернул себя — да дежурный, наверное, с затянувшегося перекура вернулся. Только поступь больно легкая... Дверь тихо скрипнула, и Артемий чуть снова на решетку не кинулся. Никогда в жизни он еще не был так рад видеть Клару. — Ты святая, — забормотал он, сбивчиво и лихорадочно, едва замечая негодующе прижатый к губам палец. — Честное слово, ты святая. Чудотворица. Я прозрел, прозрел и каюсь. — Очень за тебя рада, — Клара уселась на корточки перед его клеткой. Говорила она свистящим шепотом. — Только прозревай все-таки потише, там в соседней комнате дежурный дрыхнет. Артемий тоже перешел на шепот. — Ладно. У тебя ключи есть? — Нет, конечно. Я тебе воровка, что ли, ключи тащить? Артемий благоразумно решил на этот вопрос не отвечать — сразу видно, с подвохом. — А ты точно отмычкой сможешь? — Да не собираюсь я тебя выпускать! — шепот Клары засвистел уже возмущенно. — С ума сошел? Вот за такое меня отец точно убьет, а тебе потом еще навесят за побег. У Артемия глаза на лоб полезли — едва удержался, чтобы снова по решетке не шарахнуть. — Так а зачем ты приперлась тогда? Клара закатила глаза. — Никакой благодарности — ну что за люди пошли? — скользнула рукой в карман. — За этим вот. Я же знаю, что он тебе позвонить не дал. Артемий мрачно уставился на ее покоцанный телефон. — И кому мне звонить? — Да кому хочешь. У меня все-все номера есть. Он недоверчиво прищурился. — Это откуда же? — А вот секрет. Так что, будешь звонить? Артемий подавил вздох и потянулся за мобильником. Не соврала — в телефонной книге помещался целый справочник. Пролезла, что ли, в ментовскую базу данных, пока отец не смотрел? — Ну это уже просто нечестно, — пробормотал Артемий, пролистывая букву "Д". — Даже у меня его номера нет. Клара с любопытством наблюдала, как он спускается по алфавиту все ниже и ниже. — Честно сказать, я думала, ты ему и позвонишь. — Да ну, — Артемий поморщился. — Он-то что сделает? Да и мы... поругались вчера немного. — Поругались? Из-за чего? Он не ответил — к счастью, дошел, наконец, до буквы "С" и щелкнул по строчке "Станислав Рубин". В трубке побежали гудки. "Абонент не отвечает. Оставьте сообщение после..." Артемий сбросил вызов и посмотрел на время. Ну да — 03:14. В такой час нормальные люди спят, и телефоны у них на беззвучном. Снова зарылся в телефонную книгу. Несколько секунд разглядывал строчку "Григорий Филин", но здравый смысл взял верх. Не будет он просить Грифа выламывать себя из участка. Так сделать — окончательно поставить на будущем крест. Ну, видно, делать нечего... Артемий снова отмотал к букве "Д". Набрал в грудь побольше воздуха, мысленно досчитал до трех. Позвонил. Гудок. Гудок. Гудок. Да тоже спит, наверное... Гудок. Завтра, все-таки, день ответственный. Гудок. Должен был быть. Гудок. Научился небось ставить беззвучный после того... — Алло? Артемий подскочил. Знакомый голос полоснул по уху острее ножа. Да не только по уху — вон как в груди заныло. — Алло, — повторил голос, пробиваясь сквозь безошибочно узнаваемую музыку — такая срань только в одном баре играет. — Я вас не слышу. Кто это? — Э-Это я, — господи, в жизни в разговорах по телефону не запинался... Даже Клара с насмешкой покосилась. Молчание. Музыка. Потом поскучневшее: — А, Бурах. Чего вам? Вы время видели? — Так вы же не спите, — от раздражения на собственную неуверенность даже голос снова ровным стал. — В "Разбитом Сердце", что ли, сидите? — Не ваше дело. И вызов вдруг прервался. Артемий выпучил глаза на телефон и быстро ткнул в "вызов" еще раз. Но гудки шли, и шли, и шли, и замолкать не спешили. "Абонент не отвечает. Оставьте сообщение..." — Вот же собака! Клара зашикала и замахала руками. Артемий поспешил откатиться назад в гневный шепот: — Это ведь может быть что-то важное! Я по поводу предзащиты могу звонить! Да в смысле — это и есть важное, я, мать его, за решеткой! — Ага. И за ней останешься, если вопить продолжишь. Что делать-то будешь? — Что делать-что делать... — Артемий снова полез в телефонную книгу. — Я ж его достану, он от меня не отделается... Нашел — "Андрей Стаматин". Прижал мобильник к уху. Этот взял после второго гудка. — А? — Это Бурах, — и поспешил добавить — а то еще и этот отключится, или Данковский у него телефон отберет и в унитаз смоет. — Это важно. Я в участок попал. Андрей заржал — тактом никогда не отличался, а тут, судя по смеху, уже поднабрался порядочно. Заорал куда-то: — Дань! Слышь, Дань! Заснул, что ли, сердцеед наш? Петь, толкни его! Сквозь музыку пробился неразборчиво-возмущенный голос Данковского — Артемий расшифровал только злое "нечего!". — Да ты подожди! — судя по клацанью подошв и смазанным возгласам вокруг, Андрей проталкивался куда-то сквозь танцующую толпу. — Тут не поверишь что — Бурах твой за решетку угодил! Артемий постарался оценить траурность молчания на той стороне. Не смог — больно музыка долбила. Потом прошибся раздраженный голос Данковского, уже рядом с трубкой: — Дай сюда. Алло. — Здравствуйте еще раз, — Артемий не смог удержаться от ядоизлияния — не все же этому гадюкой быть. — Я, вообще-то, просто уточнить хотел: а задержание по сто двенадцатой статье — это уважительная причина, чтобы предзащиту перенести? — Я очень надеюсь, что это ваше паршивое чувство юмора так себя в три утра манифестирует, — нет, с этой язвой тягаться бесполезно. — Скажите, что вы не в тюрьме. — Я не в тюрьме, я в обезьяннике, — поправил Артемий. — А там уже как пойдет. Я просто хотел... А что он, собственно, хотел? Чтобы Данковский опять по щелчку пальцев его проблемы решил? Так тут не ложное обвинение, за дело сцапали. Пускай обычно за такое и не цапают, но не отопрешься уже. —...Предупредить, короче, хотел. До Рубина не могу дозвониться. — Как... — голос у Данковского был такой отчаянно-усталый, что Артемий его даже пожалел. — Как вы умудрились? — Да меня ножом опять пырнуть пытались. Честное слово — сами полезли. И я их даже не сильно отделал — Сабуров, гад, просто рехнулся на своем желании меня посадить. Вот его бы я... Клара ненавязчиво кашлянула. Артемий закатил глаза. Что, неправда разве? — В общем, вот так. На языке вертелось пораженческое "слушайте, а раз вы там с Каиными дружбу водите, может, попросите Георгия, чтобы мне эти сраные пять лет хоть условно дали?", но кое-как сдержался. Успеет еще жалким побыть. Молчание тянулось и тянулось — даже музыка успела смениться с психоделической на другую, еще более психоделическую. Наконец, Данковский вздохнул. — Ладно. — Что — ладно? — Сидите — что. Будь это его мобильник, Артемий бы швырнул его об стену. — Вот так ценный совет, спасибо. Пронесу его через пять лет отсидки как самое светлое воспоминание об университетских деньках. — По голове бы вам настучать, — как бы барабанную перепонку от такого тона не разъело... — Сидите и не дергайтесь, вот что я имел в виду. Глупостей не делайте, Сабурова убить не пытайтесь. Поняли? — Да понял, не дурак. Чтоб мне еще за это навесили... — Ну вот и отлично. Спокойной ночи. И — отключился. Артемий переглянулся с Кларой. Сунул ей мобильник. — Ну, все, видимо. Спичку будить не хочу. Ты там это, подкармливай его иногда, если что, ладно? А то Данковский как из города уедет — совсем же неприкаянный останется. — Да уж он не пропадет. О себе лучше беспокойся — вот кого подкармливать придется, если надолго тут встрянешь, — Клара со вздохом поднялась на ноги. Убрала телефон в карман. — И не забудь — ты меня здесь не видел. Артемий кивнул. Снова скорчился в эмбрион. Клара немного постояла, покачиваясь с пятки на носок. Еще раз вздохнула. — Бедный ты. И ушла. Бедный — вот уж точно... Утро вломилось в окно серым светом, вырвав Артемия из и без того зыбкого сна. За ночь замерз так, будто в прорубь нырнул, кости трещали и выли, мочевой пузырь разрывался. Артемий выпрямился, кое-как размял скрюченно-занемевшие плечи и минуту боролся с искушением нассать на участковый стол — можно ведь, если хорошенько прицелиться. Потом вспомнил, что обещал Данковскому не делать глупостей, и со вздохом принялся колотить по решетке и звать дежурного. В итоге в туалет его отвели. Потом даже покормили какой-то жуткой безвкусной бурдой. Но этим дело ограничилось — на вялые требования предоставить адвоката, озвученные больше в шутку, посмотрели как на умалишенного и больше внимания не обращали. Ладно. Он и это когда-нибудь кому-нибудь припомнит. Остаток утра просидел, потихоньку зверея от скуки. В участке ходили, хлопали дверьми, переговаривались, но о его существовании даже не вспоминали. Один раз показалось, что слышит голос Сабурова, но даже этот черт заглянуть не соизволил. От отупелого разглядывания стенки отвлекла возня в коридоре. Кто-то о чем-то спорил, да только ни черта слышно не было — больно далеко стояли. Простучали печатные шаги — Сабуров небось... Еще какие-то споры... Потом шаги под самой дверью. Скрипнула — Артемий встрепенулся. На пороге стоял Сабуров с кислой замотанной рожей, а за ним... — Вот он, живой и целехонький. Глаз не мы подбили. Довольны? — Что живой — доволен, — Данковский невозмутимо протиснулся мимо плеча Сабурова. — Что он тут сидит — не очень. У нас предзащита через три часа. Сам он тоже выглядел неважно: лицо подпухшее, глаза красные — сразу видно, много вчера выпил. — Ничем не могу помочь, — отрезал Сабуров, не отставая от Данковского ни на шаг. — Пусть в суде теперь защищается. Артемий уже был на ногах — уставился на Данковского через решетку, еле руки удерживая, чтобы в прутья не вцепиться. Постарался не разводить драматизма — не в последний же раз видятся, суд еще как минимум будет. А все равно — в груди такое тепло разлилось, что аж согрелся. И рот свело от еле сдерживаемой широченной улыбки. Данковский скользнул по нему нечитаемым взглядом и повернул голову к Сабурову. — А я вот думаю, что можете. И... — показал глазами на таращащегося из-за стола дежурного. — И что нам лучше без лишних ушей поговорить. Сабуров скрестил руки на груди. — Не о чем тут разговаривать. Я все сказал. — А я — нет, — голос Данковского опустился почти до шепота. — И поверьте, вам будет полезно послушать. Мучительно долгие секунды Сабуров колебался, но было в тоне Данковского что-то такое, от чего даже Артемия дрожь пробрала. В конце концов — повернулся к дежурному и кивнул на дверь. Того как ветром сдуло. — Ну, говорите. Данковский медленно провел пальцами по железному пруту — сантиметров в десяти от лица Артемия. Смотрел не на него, и не на Сабурова — вообще черт пойми куда. С драматической паузой, на взгляд Артемия, перетянул, но все-таки уронил: — Я знаю, зачем вы делаете то, что делаете. Про Катерину знаю. И мой вам совет, Александр: не играйте вы в эти игры — все равно останетесь в проигрыше. Должен быть другой способ. Сабуров дернулся, как от удара. И страшно побелел. Внутри полыхнуло злорадное удовлетворение, и почти даже стыдно не стало. О чем бы Данковский ни говорил — попал в цель. — Как... Откуда? — глаза Сабурова метнулись к Артемию. — А, твоих рук дело? Ты у меня еще... Тот опешил — да есть ли хоть один грех, который Сабуров не попробует на него повесить?! — Прекратите, — затряс головой Данковский. — Он — не знает. И никто не узнает — по крайней мере, от меня, — если мы решим дело мирно. Сабуров прерывисто выдохнул и взмахнул руками — коротким, не взлетевшим даже выше локтя движением, но от такой каменной статуи и это — зрелище невиданное. Отступил на шаг, сжимая кулаки. — Что, вы меня теперь шантажировать собрались? А откажусь — что? На всех углах пойдете трубить? Данковский даже не шелохнулся. — Нет. Что я — враг себе, представителя власти шантажировать? Если дойдет до этого — я подам жалобу на злоупотребление служебными полномочиями. Мы оба знаем, что все дело об убийстве Исидора велось и ведется недобросовестно. Меньшее, что грозит вам, — обвинение в халатности, ну а что касается настоящего виновника... — Вы бредите, — процедил Сабуров. — Год живете, а все равно видно — приезжий. Кому вы жаловаться собрались? Думаете, Каины смогут меня к ногтю прижать? Они и пробовать не станут. В нашем городе все на балансе держится, и ради вот этого вот, — он ткнул побелевшим от напряжения пальцем в ощерившегося Артемия, — этот баланс никто ломать не будет. Уймитесь, Данковский. Сидите пробирки свои перебирайте и не лезьте туда, где ничего не понимаете. Данковский снова покачал головой. И как хладнокровным таким остается? Артемий на его месте уже крыл бы твердолобого ублюдка последними словами. Особенно — будь у него хоть что-то, чем надавить можно. — Я не про Каиных говорил. У меня друзья и повыше есть. Что, не верите? — Да как-то слабо. Что ж ваши "друзья повыше" позволили ваш светлый ум в нашей степи похоронить? Губы у Данковского нехорошо дернулись. — То, что над "друзьями повыше" всегда найдется еще кто-нибудь повыше, если дело крупное. Только к вам это никакого отношения не имеет — провинциальные дрязги им так, разминочка. Готовы рискнуть? Затянувшийся спор так истрепал Артемию нервы, что он даже оценить по достоинству титаническую тяжесть молчания не смог. Мог только таращиться из-за решетки на Сабурова, сцепившего губы, челюсти, кулаки — да всего себя в ком надрывного напряжения сцепившего. Ну какая же упрямая зараза... — Послушайте, Александр, — снова заговорил негромко Данковский. — Я вам не враг. По-человечески — я вам даже очень сочувствую. И поверьте, мне самому ни в какие громкие истории лезть не хочется. Мне нужно, чтобы вы оставили моего студента в покое — больше ничего. Сабуров шумно выдохнул, раздув ноздри. — А объяснять я это как буду? Данковский пожал плечами. — А так и объясните — что я пригрозил вам федеральной проверкой. Это ведь дело такое, никому не нужное, — он постучал пальцем по решетке. — И пожалуйста, побыстрее. Нам еще до университета нужно добраться. Артемий едва поверил своим ушам, когда услышал бряцанье ключей. Даже ничего едкого на прощание бросить не смог — до самого порога шагал совершенно обалдевший. На улице уже дошло — когда затянутое облаками небо над головой увидел, лицо ветру подставил и чуть под машину на переходе не угодил. Повернулся к Данковскому. Открыл рот, но сказать ничего не смог. Тот еле заметно пожал плечами. — Потом благодарить будете. Текст свой хоть не забыли? — Не забыл, — Артемий все глаз отвести не мог. Понимал, что жутким болваном выглядит, но не мог. — Спасибо. Я... Честно говоря, я бы вам на шею сейчас кинулся, но не бойтесь, не буду. Данковского передернуло. — Вот уж спасибо. Распустившийся в груди цветок лучистого счастья чуть подвял. Артемий неловко кашлянул. — А... Что там за история у Сабурова? Данковский с недовольным видом перешагнул через разлом в асфальте. — Да уж наверное, если я до сих пор с вами не поделился, есть на это причины. Артемий наклонил голову. — Что, не из вредности? — Не из вредности. Глупостей наделаете — вот что. Спорить о таком с человеком, который только что вытащил тебя из участка, было сложно. — Ладно. Доверюсь вам. — Уж будьте добры. И шагайте быстрее — нам еще в магазин нужно зайти. — Зачем? — Да вот за этим, — Данковский окинул его критичным взглядом и постучал себя по подбородку. — Переодеть вас мы уже не успеем, а с глазом ничего не поделаешь, но хоть одноразовую бритву купим.