Не для школы, но для жизни

Артемий не мог оценить, действительно ли предзащита прошла мирно и ненапряжно, или это он после всех вчерашне-сегодняшних злоключений уже ничего не чувствовал. Ни пока речь свою проговаривал, ни пока отзывы рецензентов и научрука зачитывали, ни пока на вопросы отвечал, ни даже когда Данковский прогонял бессовестно неправдоподобную телегу про то, что да, конечно, он рекомендует представить диссертацию к защите и видит тут большой потенциал для дальнейших исследований. Странное было ощущение — будто плохую театральную постановку смотришь. Только когда уже в коридоре сидел и ждал результатов голосования, осознал, что до предпоследнего рубежа добрался. Потом вышел Стах. Подошел, хлопнул по плечу: — Допустили. А с глазом у тебя что? Артемий потер раздраженный одноразовым станком и дерьмовым университетским мылом подбородок. — Да... Долгая история. — Что-то ты не сильно радуешься. Как объяснять эти свои эпизоды, когда все чувства становятся как дорожной пылью припорошенные, Артемий не знал, так что испытал облегчение, когда из-за спины Стаха вклинился Данковский: — И правильно не радуется. Нечему пока. Не качайте головой, коллега, сами знаете — самое сложное еще впереди. Тут уже Артемий не удержался от улыбки. — То есть, праздновать не пойдем? — Шутите? Вы свое уже вон, напраздновали, — Данковский наградил его фингал очередным неодобрительным взглядом. — В лабораторию пойдем, обсудим, как нормальной защите выглядеть полагается. Тащиться куда-то за Данковским уже стало делом привычным, и Артемию эта привычность нравилась. Не так уж сложно притвориться, что вчерашнего разговора не было, и у этой привычности впереди не дни и недели, а месяцы и годы. Ненадолго совсем притвориться — так, побаловаться. — А как я на самом деле выступил? — спросил Артемий, взбираясь по лестнице широкими трехступенчатыми шагами. — Учитывая, что накануне успели напиться, ввязаться в поножовщину и отсидеть ночь в участке — сносно, — Данковский недовольно топал туфлями сзади. — Тему своей работы не забыли, и ладно. А вот к защите серьезно подойти надо. И главное — там не вздумайте в ответ на чей-нибудь вопрос ляпнуть "это как?". — Да кто же виноват, что этот, как его там, так закрутил-завертел? Хоть кто-нибудь с первого раза понял, что он спрашивал? — Это к делу не относится. Я вам сколько раз говорил, что все ответы нужно начинать с "большое спасибо за вопрос"? А если вопрос не поняли... Артемий завернул за угол и врос в пол — Данковский на него чуть не налетел. И замер посреди шага — тоже увидел. В лице не поменялся — только проронил, едва разжимая губы: — Вот еще счастья принесло... Подождите здесь, — и, не дожидаясь ответа, направился к вертящемуся у двери лаборатории незнакомцу. Начало разговора Артемий пропустил — опомнился и подошел когда мужчина уже тыкал Данковскому под нос каким-то удостоверением и ворохом бумажек. Тот дотошно просканировал глазами пласты печатного текста и скривился: — Да на здоровье, хоть обпроверяйтесь. Артемий мрачно оглядел — кого, очередного проверяльщика, что ли? Явно не местный. Покосился на мутные дверные оконца — ага, возня какая-то, и свет горит... Низко буркнул: — Что там еще? — Внеплановая проверка соблюдения требований биологической безопасности, — услужливо подсказал проверяльщик. — А вы кто, лаборант? Был бы лаборантом — наверное, одним своим видом сейчас нарушил бы какую-нибудь санитарную норму. — Нет, студент, — Артемий прищурился. — А с чего вдруг... — Пусть проверяют, — перебил Данковский. — Только напомните своей экспертной бригаде, инспектор, что если они мне хоть одну пробирку разобьют, университет вас таким количеством исков завалит, что замучаетесь штрафы платить. — Что вы, профессор, не волнуйтесь, — за такие склизкие улыбочки ему бы в первой подворотне по зубам дали, да чего с этих заезших возьмешь... Проверка лаборатории, надо же — Артемий тут вообще о таком не слышал. — Мы очень аккуратно работаем. Лицо Данковского треснуло едкой улыбкой, но ничего, удержался от вызывающего "не волнуйтесь, я тоже". Ограничился холодным: — Желаю удачи. Пойдемте, Бурах, это надолго. — Обождите секундочку, — чертов инспектор, похоже, вознамерился испытывать судьбу до конца. У Данковского дернулся угол рта. — Что еще? — Можно взглянуть на содержимое вашей сумки? Артемий опешил — ну это уже ни в какие ворота! Совсем чокнулись? И опешил еще больше, когда во взгляде Данковского мелькнуло колебание. Да не может он это всерьез... Артемий шагнул вперед, так подошву припечатав, что деревянный пол заскрипел. — Что вы, думаете, у нас преподы биологическое оружие в сумках таскают? Каким это боком к проверке лаборатории относится? То, что инспектор занервничал, ему понравилось — еще бы не занервничал, когда неряшливое пугало с подбитым глазом и раскуроченными костяшками надвигается. Эти щепетильные понаехи и от меньшего шугаются. Что не понравилось — так это то, что Данковский ему в грудь локтем уперся, не давая дальше ступить. И, что не понравилось уж совсем, — сухо проговорил: — Вы правы, никаким боком не относится. Но если хочет — пусть смотрит, мне скрывать нечего. Артемий уставился на него во все глаза. Чудом удержал рвущиеся с языка ругательства. Надо было успокоиться — уж наверное, знает, что делает. Но слишком все это перекликалось с собственными злоключениями и чувством тошнотворного бессилия, которое раз за разом оставляли стычки с Сабуровым. Снова грудь затопило топкое и жаркое, особенно когда Данковский молча расстегнул саквояж и продемонстрировал его распростертый зев инспектору. А тот, будь он неладен, еще и руками туда полез. Зашелестело, захрустело, зашуршало: копии отзывов и речей к предзащите, полупустая бутылка воды, пакет грецких орехов, несколько механических карандашей, бумажник, паспорт, упаковка анальгина, упаковка цитрамона, упаковка ибупрофена, пачка активированного угля, флакон увлажняющих капель для глаз, пластыри, бинты, перекись, салфетки, антисептик... Артемий давно гадал, на кой черт Данковский везде с собой эту бандуру таскает, — выходило, у него там целый медпункт переносной. Загребущие пальцы замерли — наткнулись на блокнот. — Не возражаете, если я взгляну? Желудок опасливо скрутило, и Артемий невольно подобрался, но Данковский пожал плечами: — На здоровье. Листнулись страницы, но, к облегчению Артемия, блокнот оказался пустым. Вернее, почти пустым — только на первой странице красовалась парочка заковыристых химических формул. Взгляд горе-проверяльщика к ним так и прилип, но Данковский и теперь не шелохнулся, даже когда тот потянулся в карман за телефоном и быстро щелкнул камерой. Только снова натянул свою прожигающе-кислотную улыбку: — Надо же — к ерунде, которую я на досуге чирикаю, такой интерес еще никто не проявлял. Приносили бы сразу книжку какую-нибудь — я бы вам авторский автограф оставил. — Ну что вы, не стоит. Щелкнула застежка саквояжа, в тихом коридоре — оглушительно. Еще бы котлован рычащего раздражения в груди закрылся так же быстро и просто. Куда там — пришлось смотреть в окно, на серое небо, которое никак не могло решить, разразиться дождем или нет, и мысленно считать до ста. Голоса долетали как сквозь вату. — Все? Удовлетворено ваше любопытство? — Да, да, извините за беспокойство. Я вас больше не задерживаю. Артемий механически побрел за Данковским назад к лестнице. Тот оставался возмутительно невозмутимым, а вот Артемий едва дотерпел до первого этажа, прежде чем прошипеть: — Какого черта? А если бы вас карманы вывернуть попросили — тоже бы вывернули? — Вывернул бы, — подтвердил Данковский, неотрывно глядя в невидимую точку перед собой. — Да у них же нет никакого права! Что вы, преступник какой, что ли? — Артемий не знал, почему все эти слова продираются сквозь горло и рвутся с языка так яростно. Может — нестерпимо хотелось услышать их самому: и сейчас тоже, но особенно — когда в город только вернулся. Их ему тогда никто не сказал — авось хоть так, ветер через время донесет. Данковский, вместо того, чтобы его ярость разделить, только мотнул подбородком. — У этого нет права — найдут таких, у кого есть, и эти уже к Еве в дверь ломиться начнут. Надо оно мне? Пусть лучше убедятся еще раз, что я ничего не прячу. А что прячу — этим бездарям не откопать. Они уже были на первом, но Данковский направился не к выходу, а зашагал дальше по коридору, поглядывая на закрытые двери, за которыми еще шли занятия. Артемию оставалось только следом тащиться: — Так и не откопать? — По крайней мере, я на это надеюсь, — Данковский хмуро прислушался к звукам лекции из-за очередной двери. — В лаборатории все чисто — я Спичку каждую поверхность по десять раз протирать заставляю, должен же от него хоть какой-то прок быть. Ничего, что может меня инкриминировать, там не осталось — меня, в конце концов, предупреждали. — А блокнот? — А блокнот — ерунда. Конечно, было бы лучше без этого, но понадобится кто-нибудь с очень светлой головой на плечах, чтобы из одного этого сделать правильные выводы. А таких там, к счастью, мало. Да что же, ни одной свободной аудитории нет? — в этом последнем вопросе прозвучало столько досады, сколько во всем остальном разговоре бы не набралось. Артемий начисто забыл, что они еще хотели к чему-то готовиться, и уж тем более не мог поверить, что об этом до сих пор помнил Данковский. Что он, машина, что ли? Пригляделся повнимательнее — да нет, на машину не похож: с утра еще выглядел неважно, а теперь окончательно превратился на персонификацию выжатого лимона. И челка еще на глаза съехала, зачерняя и без того мрачный, пугающе неподвижный взгляд. Артемий притормозил и кое-как удержался — не стал ловить Данковского за рукав. — А давайте лучше по домам пойдем. Данковский обернулся. — С чего это? Чести много — из-за таких вот планы менять. И вы не обольщайтесь, вам еще готовиться и готовиться. — Успею я подготовиться. Стах говорил, раньше конца июля саму защиту вряд ли назначат. И надо же отдыхать хоть иногда. — От чего тут отдыхать? От разминочки этой? — глянька-ка — руки на груди скрестил, весь из себя презрительный. А под глазами такие мешки, что еще один переносной медпункт спрятать можно. И веки воспаленно-красные аж подергиваются. Артемий покачал головой. — Вам, может, и не надо, а я ночь в обезьяннике провел. Сами видели, там не больно-то выспишься. Сейчас вообще уже не соображаю ни черта. Данковский ввинтился в него таким раздраженным взглядом, что Артемий начал готовиться к длинной кипучей тираде — нерадивый студент, неблагодарный кусок неотесанной деревенщины и бла-бла-бла. Но прошла секунда, другая, третья. И Данковский вдруг усмехнулся, совсем без обычного своего яда. — Хотите сказать, обычно вы хоть что-то соображаете? — Ну знаете — я тут только что целую предзащиту выдержал. — Давайте не будем притворяться, что это ваша заслуга. — Ну, может, не целиком... — "Не целиком"? Изящный способ сказать, что я сделал за вас половину работы. Если бы половину... — Ну вас. В самом деле — дайте порадоваться. — Да на здоровье, — Данковский махнул рукой. — Ладно, по домам так по домам, пеняйте на себя потом. Я со своей стороны сделал все, что мог. — Так в протокол и занесем, — Артемий с облегчением повернул к выходу и с не меньшим облегчением услышал, что Данковский идет следом. Небо снаружи успело нахмуриться еще темнее и недружелюбнее. Данковский на крыльце задрал голову и уставился на тучи не менее хмуро. — Да что у вас вечно с погодой? Знал бы — зонт захватил. Артемий ответил широким зевком. Надо же — год тут прожил, а все еще ноги боится промочить. Вот уж точно — можно вывезти человека из столицы, но столицу из человека... Данковский, точно услышав его мысли, бросил косой взгляд и швырнул на прощание: — Приходите как проспитесь. Надеюсь, дольше, чем на день, эта чудо-инспекция у нас не задержится. И поплелся в сторону дома, ссутулив плечи и то и дело озабоченно поглядывая на низкое серое небо. Удаляющаяся фигурка вдруг показалась жутко хилой и какой-то беззащитной, что ли. Артемий от нее взгляд отодрать так и не смог, пока Данковский за углом не скрылся, а сверху не закапала мелкая зябкая морось. Хотелось зачем-то догнать — но правда, зачем? Были бы хоть зонт или куртка — всучил бы, а так разве что через лужи на руках переносить неженку этого столичного, но Данковский за такие предложения ему сам в зубы даст. А все равно — тянуло. Да уж — выспаться нужно. Но это потом, а сейчас — ждало еще одно дело. В берлоге Грифа свет горел тускло, воздух был до тошноты напитан хмельной вонью и табачным дымом, но, по крайней мере, не лило с потолка — после прогулки под разразившимся ливнем Артемий оценил это даже больше, чем почти дружелюбное "эгей, глядите-ка, кого нелегкая занесла!". Гриф был все такой же — рыжий, развязный, с глумливым взглядом: белки розоватые, радужка ледяная, но не как у Сабурова — твердым непрошибаемым льдом, — а неверно-прозрачная: ступишь не туда — провалишься в мертвую воду с головой, и поминай как звали. Приходом Артемия он, кажется, и правда был если не обрадован, то взбудоражен — даже со своего деревянного недо-трона на недо-помосте соскочил. Блеснул желтоватыми зубами в широкой улыбке: — Что, надумал, наконец, погоню за корочками свою бросить и к нам прибиться? Жаль эдакого добряка в собственном логове, набитом подчиненными-головорезами, разочаровывать, но пришлось признаться: — Нет, пока без этого. — Ну и зря. Ты смотри, у нас-то работенка всегда для рукастого айболита найдется — будет кого латать. Да уж как не найтись... — Возьму на заметку. Но я по делу. По другому делу, то есть. — Да понимаю, что не от того, как по старине Грифу соскучился, завернуть решил, — улыбка Грифа сделалась еще шире — напомнила раздвинутый до десен оскал дикой лисицы. И вроде знаешь, что не бросится, а все равно — жалеть начинаешь, что сам в кармане нож не таскаешь. — Ну, рассказывай, что за дельце. Сам знаешь, я в должниках долго ходить не люблю. Такого должника и иметь-то небезопасно, при всей полезности. Хуже только на обратной стороне долга быть, но Артемий надеялся обойтись без этого. — Да дурацкое дельце — слышал, может. Меня вчера опять зарезать пытались. И еще меня же за это чуть за решетку не отправили. Гриф покивал, потом покачал головой, разминая шею. Веселости на морде поубавилось, но поглядывал все так же хитро. — Слышал, конечно — как не слышать. Только если тебе с Сабуровым поквитаться — на такое ты, извини уж, не наработал. Артемий замотал головой. — Не нужно мне ни с кем квитаться, другое волнует. Думать вот начал, что меня неспроста второй раз тут зарезать пытаются. Больно много совпадений. — А-а, — Гриф снова осклабился. — Думаешь, кто-то кому-то приплатил, чтобы тебя загасить? Но мои парни тут не при чем, ты уж поверь. Мы таким не занимаемся. Артемий хмыкнул. Как же — не занимаются... Гриф верно оценил степень его сомнения и закатил глаза: — Ну а если бы и занимались, на тебя бы не полезли, без моего-то ведома. Мне с тобой делить нечего, веришь? — Верю. Но в городе чай и другие есть, кто полез бы. Вот мне бы и узнать, кто и с какой радости. Уверен, твоих связей тут хватит. Гриф потер подбородок. — Ну, это устроить можно. Только странно мне, что ты так уверен — мало, что ли, будничной поножовщины у нас творится? Или есть кто, чтоб смерти тебе желать? Во рту стало сухо. Уж один-то человек точно был, только вслух проговаривать не хотелось. — Может, и есть. Но мне точно знать надо. Прозрачно-голубые глаза сомкнулись в щелки. — Не боись, узнаем. Только ты ж понимаешь, что по-нашецки добытые сведенья ни мусорам под нос не сунешь, ни на лихорадке не предъявишь? Подотрутся и забудут. Самому придется разбираться. Артемий скривился. — Да Сабуров и законными показаниями подотрется. Все я понимаю. Надо будет — разберусь, а пока — просто знать хочу. Понятнее будет, чего ждать. Гриф медленно кивнул. — Ну, тогда забились. Долг не велик, да лежать не велит. Вызнаю я тебе все. Жди весточки. — Хорошо, буду ждать. Надеюсь на тебя. Наконец-то можно отсюда убраться... Уже в спину долетело: — А про работенку все-таки подумай! Уж поверь, платить получше буду, чем лепилам в больничке платят! Артемий верил — в такое поверить несложно. Ливень снаружи хлестал пуще прежнего — когда до дома добрался, сухого места не осталось, и даже Спичка, сонно вывалившийся из спальни, осоловело заморгал: — Ну даешь — по погоде такой гулять! А у нас воду горячую как раз отключили. — Шик, — прошипел Артемий, стягивая хлюпающие ботинки. — Я тебе сколько раз говорил дверь нормально запирать? — Да я спал просто — подумал, вдруг не добудишься. Тяжелая, темная от воды футболка полетела следом. Артемий поежился, распахнул дверь в ванную, сдернул с крючка полотенце и принялся растирать занемевшее от холода тело. — Так а какого черта ты ночью не спишь? — А такого, — Спичка насупился. — Думал, ты ночевать придешь — перед предзащитой-то своей, а тебя все нет и нет. Начал уже думать, что тебя собаки по дороге загрызли. Предупреждал бы хоть. Артемий аж полотенцем тереться перестал. Это что-то новенькое — с каких пор Спичке не плевать, ночует он дома или нет? — Это ты что, волнуешься так за меня, что ли? — Да вот еще, — и глаза закатил — вы посмотрите. — Чести много — за тебя волноваться. Но кормить-то меня кто-то должен. Не хочу снова по складам шариться. Вот же язва мелкая... "Чести много" — достойный преемник Данковскому растет. Артемий принялся скрести полотенцем голову, спрятав лицо за махровой тканью, — нечего этому показывать, что улыбка на рот наползла. — Ну ладно. Я эту ночь в обезьяннике сидел, а так постараюсь предупреждать. Спичка аж на месте подскочил. — Да ну? Что ж сразу не сказал — рассказывай давай! — Расскажу-расскажу, дай переодеться только, — Артемий вынырнул головой из полотенца и глянул в кухонное окно. Небо все еще клубилось мрачно-серым, а дождь молотил по асфальту как бешеный, но вечер вдруг перестал казаться таким уж невыносимо тоскливым. Хорошо все-таки, когда дома ждут.