Не для школы, но для жизни

Фраза "сегодня ночуете у меня" обычно подразумевала... что-то. К сожалению, в их случае подтекст читался как "в вашей квартире вас могут зарезать". Да и мало романтики в том, чтобы всю дорогу от университета до квартиры Евы Ян зачитывать и перезачитывать текст своего выступления под озадаченными взглядами прохожих. Сложно было сказать, обрадовалась ли Ева, увидев их на пороге. Вероятно — пятьдесят на пятьдесят. В ответ на ее смешанный взгляд Данковский только руками развел: — Ты ведь сама говорила, что мне вредно все время ночевать на работе. Так что сегодня работа ночует у меня. —...Я не это имела в виду, — кажется, Ева приложила немало усилий, чтобы сдержать вздох. — Ну ладно. Я сделаю чай. Артемий бы с куда большей охотой навернул пару кружек успокаивающих травяных сборов — и без лишнего кофеина сидел как на иголках, — но дареному коню... К счастью, Ева вскоре ушла к себе, оставив их сотрясать воздух на кухне, и Артемий не видел ее, пока она не вышла готовить ужин. А там уже сам Данковский утащил его наверх — то ли чтобы не мешать, то ли чтобы возня не отвлекала, то ли просто решил, что лучше их двоих держать порознь. В чердачной спальне ничего не изменилось, только окна стояли нараспашку, запуская внутрь теплый июньский вечер. С улицы доносился плеск реки, изредка шебуршали по асфальту шины да сонно жужжали жуки. Вся эта мирная атмосфера не вязалась ни с завтрашней защитой, ни с назойливыми мыслями о Спичке. Чем больше Артемий думал, тем больше заводился, и Данковскому раз за разом приходилось вырывать его из очередного витка тревожной злости — то пальцами щелкая, то недовольно окликая, то просто мрачными взглядами в упор. Артемий, наконец, не выдержал: — Ну не могу я! Все равно лучше уже не зазубрю, чего мы тут распинаемся? Данковский с кислой миной оторвался от ноутбука — даже теперь умудрялся что-то там напечатывать. — Распинаемся, чтобы довести ваши ответы до автоматизма. Поверьте, это здорово поможет, когда вас начнут сбивать с мысли посреди предложения. А вы что, предпочли бы вместо подготовки ходить кругами и руки ломать? Именно это Артемий бы и предпочел — может, глупо и бессмысленно, зато уместно. А так — будто в горящем доме сидишь и книжку читаешь. Он поискал на лице Данковского следы той же внутренней тревоги, но там все человеческое было заметено толстым слоем хронической усталости. Артемий попытался припомнить, всегда ли Данковский был таким худым, что кажется — скулы вот-вот кожу вспорют, и не стали ли синяки под глазами за последние несколько недель еще темнее, но ни в чем уже не был уверен. Со вздохом сдал назад: — Ладно. Еще какие-нибудь советы по защите? — Не говорите безмозглым старикам из комиссии, что они безмозглые старики и безнадежно отстали от новшеств научного мира. Они довольно болезненно на такое реагируют. — Это из личного опыта или?.. Данковский криво улыбнулся. Скользнул по нему прищуренным взглядом. Стул в комнате был только один, так что Артемий сидел на подоконнике, держа распечатку текста в руке, и закатные лучи, заливавшие стены пунцовым светом, тепло били в затылок. Тень на полу простиралась вытянутым темно-синим великаном. — Забыл совсем — вас же одеть надо нормально... Артемий с сомнением покосился на примостившийся в углу шкаф. — Ваши рубашки на меня не полезут. Данковский поморщился. — Это-то понятно. Я пойду у Евы спрошу. Артемий уставился с еще большим сомнением. — Да вы так-то примерно одного роста. И надо ему сразу глаза закатывать... — Шуточки эти ваши... Все равно в любом предмете евиного гардероба вы бы до университета с целыми зубами не дошли. Я не это имел в виду. Где-то у нас должна была заваляться хоть одна рубашка Андрея. Брови сами поползли вверх: — Мне стоит спрашивать, почему у вас дома валяются рубашки Андрея Стаматина, или лучше не надо? — У Евы, а не у меня, — поправил Данковский. — И нет, не стоит. Он встал из-за стола и исчез за дверью. Артемий пожал плечами и отложил распечатки, придавив их одной из пустых кружек, чтобы ветер не унес. И правда — незачем ему разбираться в хитросплетении отношений всей этой тусовки. Одно слово — столичные. Ну и Ева — эта просто не от мира сего... На столе завибрировал телефон. Артемий вздрогнул. Отлип от подоконника, чтобы заглянуть в загоревшийся экран. Брови снова скакнули вверх. Он подхватил мобильник, вышел за порог и перегнулся через деревянные перила лестницы: — Вам тут звонят. Данковский, стоявший с Евой у плиты, мигом взлетел по ступеням и выхватил у него телефон. Мотнул подбородком вниз: — Ужинать идите. И протиснулся мимо него в спальню. До того, как дверь захлопнулась, Артемий успел услышать только: — Алло. Долетели? Он еще раз пожал плечами и спустился вниз. Ева раскладывала еду по тарелкам. Пахло хорошо. Артемий отодвинул стул и попытался придумать, чем заполнить неуютное молчание. — Не знал, что ты умеешь готовить. Вышло не очень дружелюбно — Ева, во всяком случае, глянула неприязненно. — Это рис с овощами. Его не нужно уметь готовить. "Скажи это своему квартиранту, который питается яйцами с хлебом..." От необходимости продолжать тягостную беседу спасло возвращение Данковского. Артемию жуть как хотелось засыпать его вопросами, но не при Еве же... Пришлось ограничиться размытым: — Все нормально? Данковский кивнул. — Пока да. Сел, придвинул к себе тарелку. Рассеянно поковырялся в рисе вилкой. Мыслями он явно был далеко, так что никакого разговора не получилось — так и жевали в угрюмом молчании. Вставал из-за стола Артемий с облегчением. Ева снова ушла — искать рубашку, а Данковский махнул ему рукой, зазывая назад в спальню. В комнате Артемий наконец-то смог спросить: — Этот ваш "человек, которого тут быть не должно" звонил? — Да. — А его реально так зовут, или это кличка такая дурацкая? Данковский недовольно дернул ртом. — Вы свою фамилию давно видели? — Чего? — Артемий опешил. — Нормальная у меня фамилия. Ну извините, что не Гумилев или... Данковский устало замахал руками. — Ложитесь-ка лучше спать. Артемий покосился на часы. Только десять. — Я думал, вы меня всю ночь гонять собрались. Данковский моргнул. Быстро качнул головой. — Не думаю, что я вам за ночь что-то еще смогу в голову вбить. От нормального сна пользы будет больше. Забавно: почему-то все отлично понимают, как важен здоровый сон, но только когда дело касается кого-то другого... Впрочем, Артемий не возражал — от несчастного текста его уже тошнило. — Ладно. Мне, э-э, на диван внизу ложиться? — Нет, ложитесь сюда. А то Ева еще вас среди ночи испугается. Артемий обернулся на кровать. Конечно, шире койки в подсобке, на которой они ютились вчера, но что-то ему подсказывало, Данковского снова "имел в виду не это". — Вы что, опять спать не собираетесь? — Не собираюсь, — подтвердил тот. — У меня работа и... — Планы на первый инсульт в тридцать? Данковский приподнял уголок рта, будто в этой шутке доли истины совсем не было. — Нет, на такую долгосрочную перспективу я планы не составляю. Но сами видите — с той скоростью, с какой вся эта история набирает обороты, чем раньше я закончу, тем лучше. И покосился на последние лучи заходящего солнца. Даже в домашнюю одежду не переоделся — так и ходил в рубашке и брюках, успевших за безвылазные полнедели в лаборатории здорово помяться. Тоже о многом говорило — обычно-то франтовал как мог. Только Артемия, чтобы он там себе поначалу ни говорил, все-таки не столичное щегольство цепляло. Такого Данковского — помятого, изможденного и потасканного, — ему даже больше хотелось в охапку сгрести и рядом с собой уложить. Прямо-таки руки чесались. Но он, конечно, лишь буркнул: — Вас бы тоже в приличный вид привести. Не одному же мне отдуваться, впечатление хорошее производить. Хотя вряд ли Аглаю Лилич вообще можно было впечатлить внешним видом — хоть ты в смокинг вырядись... Данковский придирчиво оглядел себя и вынужденно признал: — Действительно. Ну вот этим я и займусь, а вы спите. Важный, все-таки, день завтра. И невозмутимо прошествовал за порог — видимо, вспомнил заодно, что четыре дня в душе не был. Артемий зевнул. С удивлением обнаружил, что прилечь и правда хочется — тревоги тревогами, а когда столько ночей подряд нормально не спишь... Разделся, пяткой затолкал одежду под кровать, обессиленно повалился на подушку и зарылся в нее лицом. Натянул одеяло повыше, пытаясь раствориться в мягком тепле. Виски пульсировали от усталости, тело все ныло со вчерашнего марафона по степи, но мгновенно провалиться в сон не вышло. В голову лез Спичка, каким Артемий его оставил: бледный, щуплый, дышащий совсем легонько. Проломить Оюну череп хотелось страшно, но Артемий бы без колебаний променял это удовольствие на живого и здорового мальчишку на раскладушке по соседству. А казалось бы — просто прибились друг к другу волею судьбы... Но так, наверное, всегда и бывает в жизни, когда не перебегаешь с места на место каждые несколько месяцев. Совсем стемнело, только горящий монитор ноутбука светил сквозь сомкнутые веки. Еще раз коротко провибрировал телефон на столе, но Артемий уже не обратил внимания — если смс, значит, не срочно. Отчитывается, наверное, что на поезд сел, "Александр Блок" этот. Ну и имечко... Уже где-то на периферии расплывшегося сознания влажно прошлепали босые ноги. Артемий и хотел приоткрыть глаз — интересно же глянуть, как Данковский с полотенцем на башке выглядит, — но не смог: веки налились свинцовой тяжестью, и явь утекла окончательно. Сон был зыбкий и прерывистый, полный мутных тревожных образов. Громадные горы тянулись к нему сквозь тьму бугристыми лапами. В лицо и под кожу лезли острые лезвия и жалили, жалили, жалили снежным холодом, могильным холодом, холодом обледенелых рельс, по которым неслись к обрыву грохочущие поезда. Ноздри и глотку забивала густая горячая кровь, пахнущая ржавым железом и пересушенной травой, и то ли утекала вязкими струями под землю, то ли била из-под нее вялыми багровыми фонтанами. Он все время кого-то звал, громко, срывая голос, но сам не понимал, кого — то ли Спичку, то ли отца, то ли... В колышущейся тьме промелькнуло белое, похожее на череп лицо Аглаи Лилич. Она беззвучно шевелила губами, спрашивая что-то, но Артемий не слышал, и тогда она вдруг подалась вперед, все еще объятая черными щупальцами темноты, и на миг его губы соприкоснулись с ее, сухими и горькими, но только на миг, потому что очертания белого черепа сместились, сдвинулись, переложились, как кусочки головоломки, и уже Данковский шептал ему в губы: "я не люблю цветы, они вянут, и засыхают, и черные птицы слетаются, и все летают...". А Артемий, как ни пытался, не мог эти его слова ни проглотить, ни заглушить, и стихи сливались в единый монотонный ритм с щелкающими клавишами, а ледяные пальцы чертили линии по рваным ранам на его груди — какой имбецил вам швы накладывал? —пробирались внутрь, меж ребер, скользили к сердцу и сжимали, бережно, но цепко — не сбросишь, не отдерешь, только если вместе с сердцем выкорчевывать. Холодные руки... Пусть погреет — не жалко. Пусть целиком залезет, если хочет, пусть всеми ледяными кольцами свернется — не жалко. Грудная клетка просторная, сердцу там одиноко... Клавиши перестали щелкать, вместо них — прокатились по ушам легкие шаги к порогу, и Артемий, не вынырнув, толком, из лихорадочной дремы, потянулся и перехватил Данковского за запястье. Ноутбук не горел, небо за окном только начинало светлеть, и в густом сумраке удивленное лицо в самом деле напоминало череп. — Куда? — пробормотал Артемий, не отрывая тяжелой головы от подушки. — На вокзал, — отозвался Данковский после короткой заминки. — Спите. Но Артемий не мог разжать пальцы — хотя, скорее уж, не хотел. Это казалось очень важным, самым важным, будто если разожмет — все, поздно, поезд ушел, дым развеялся, и только ветер останется гулять по степи и шуршать сухой травой на пару с гадюками. И не такие уж холодные у него руки... Бездумными губами Артемий обвел: — Не уезжай, а? В темноте выражение глаз было не разобрать, но пульс под пальцами всколыхнулся нервной дробью — всего на пару мгновений, потом Данковский выкрутился, отдернул руку, будто обжегся. — Спите, говорю. Я вернусь скоро. И поспешно шагнул за порог. Когда Артемий проснулся в следующий раз, за окном уже палило солнце, а по лестнице взбирались чьи-то шаги. Через пару секунд в дверях объявился Данковский. — Вставайте. Артемий потер глаза, пытаясь избавиться от ненормальных образов, еще кишащих на обратной стороне век. — Вставайте, времени мало, — повторил Данковский настойчивее. — Там в ванной полотенце и бритва с щеткой новые, на раковине, — идите, приводите себя в порядок. Рубашку Ева нашла, на диване лежит. Да чтоб ее, эту защиту... Артемий не без труда выковырял себя из-под одеяла. Нагнулся, чтобы подобрать запиханную под кровать одежду. — А через сколько выходить? — Через полтора часа. Пошевеливайтесь, — Данковский скользнул по нему взглядом и тут же отвернулся, быстро прошел к шкафу и принялся что-то там искать. Уже под душем Артемий попытался отделить ночные видения от реальности, но не сильно в этом преуспел — больно не хотелось думать, что он спросонья в самом деле Данковскому за руки цеплялся и мямлил какую-то муть. Наскоро вымыл голову — высохнет по пути, — вытерся, почистил зубы, побрился и на минуту задержался, разглядывая свое отражение в большом зеркале над раковиной. Не так уж и плохо — на ходячий труп похож куда меньше, чем Данковский. Вышел за рубашкой — та оказалась коротковатой, но если заправить в джинсы, было незаметно. Данковский на кухне грел остатки риса в микроволновке. Когда Артемий приблизился — оглядел критическим взглядом и пожал плечами. — Сойдет. — Вы тоже выглядите замечательно, — машинально огрызнулся Артемий, но яд пропал втуне — Данковский за ночь успел переодеться и привести в порядок прическу, так что снова приобрел обычный отутюженный вид. — Что там с новостями? — Пока ничего. Имейте терпение, — Данковский поставил тарелки на стол. — И сосредоточьтесь на защите. Легко сказать... Выходили из дома они в странном меланхоличном молчании. Время поджимало, так что шли быстро, но Данковский умудрялся сохранять хмуро-отрешенный вид. То и дело проверял экран телефона — тот оставался черным. Жутко хотелось нажать и разузнать хоть что-то, но Артемий сдержался. Время вопросов и колебаний кончилось. Показалось здание университета. Они завернули к крыльцу. Данковский глянул на часы. — Ага, еще полчаса в запасе. Вы все помните? — Не спрашивать "это как?" и не называть никого старыми мудаками, — пробурчал Артемий. — Помню. — Для вас — колоссальный прогресс, — Данковский хотел сказать что-то еще, но замер, не донеся ногу до ступеньки. Телефон у него в руке завибрировал. Несколько секунд они стояли неподвижно. Потом Данковский махнул рукой: — Поднимайтесь, я вас догоню. — Но... — Презентацию с флешки никто за вас не перекинет. Давайте, а то еще в аудиторию не пустят. И снова сбежал с крыльца. Артемий раздраженно потряс головой. Ну, черт с ним... Срочность Данковский явно преувеличил — из всего состава комиссии в аудитории присутствовал только один человек. Впрочем, этим человеком была Аглая Лилич, а это могло объяснять, почему остальные члены диссертационного совета не горели желанием занимать места раньше времени. Аглая сидела за столом прямо напротив проектора и что-то листала. Приглядевшись, Артемий понял, что это подшитая копия его диссертации. — Доброе утро, — буркнул он и прошел мимо. Наклонился над гудящим компьютером. Серьезный человек с серьезной научной степенью — что бы там ни говорил Данковский, — прямо сейчас читает его горе-исследование... Очень захотелось прикрыть лицо рукой. — Доброе утро, — невозмутимо отозвалась Аглая. — Вы знаете, что у вас в третьей главе ссылка на несуществующую монографию? Артемий мысленно чертыхнулся. — А мне говорили, что кроме оппонентов середину работы никто не читает. — Не волнуйтесь, вашу я прочла от корки до корки. Это как раз-таки не успокаивало. — Ну спасибо. А по поводу ссылки — все там существует. Просто книга старая — наверное, не во всех реестрах есть. Отмазка вышла жалкой, так что Артемий сделал вид, что очень увлечен переносом файла с флешки на компьютер. Но когда с этим было покончено и пришлось оторваться от монитора, Аглая все еще смотрела на него — неподвижно и пристально. Артемий передернул плечами — что она ему, душу взглядом препарировать пытается? — Чего? — Да вот понять пытаюсь, — Аглая задумчиво постучала ногтем по корочке диссертации. — Охота же вам стольким жертвовать ради нелепой затеи Данковского. Это ведь надо — так бездарно и так бесполезно жизнь под откос пускать. Артемий не был уверен, кого из них она имеет в виду, да и не сильно хотел уточнять. Честно признался: — Мне на его затею — по барабану. А на него — нет, вот и вся разгадка. У меня и на зло, и на добро память хорошая. На добро, наверное, даже лучше. — Как это... — Аглая помолчала, точно не могла подобрать слово. "Глупо"? "Наивно"? "Смешно"? — Сентиментально. — Ну да, — Артемий глянул в окно. Данковский расхаживал по двору, все еще — с телефоном у уха. — А на что еще опираться, если не на чувства? — На разум, — ответила Аглая с тем выражением, с каким отвечают на неприлично очевидные вопросы. Артемий с трудом оторвался от окна. — Ну не знаю. Мне кажется, если разум выше чувств ставить, никогда по-настоящему счастливым не станешь. Мы же люди, все-таки, и с людьми живем. Ради чего жить, если все — по расчету? Только не говорите, что ради работы — я на ваше несчастное трудоголичье племя уже насмотрелся. Загоните все себя в могилу к сорока годам, а вам и спасибо за это никто не скажет. Аглая покачала головой. — Вас послушать, так все просто, и философские проблемы, над которыми люди сотнями поколений бьются, яйца выеденного не стоят. — Так может, оно и есть просто? — Артемий попытался найти в темных глазах хоть проблеск колебания. У каждого в душе есть струны, за которые зацепить можно, — у каждого. И у нее должны быть. Тоже ведь — живая. — Я вижу, что вы не злой человек, Аглая. А судьбу мою в руках держите. И не надо говорить, что я сам жизнь под откос пускаю, или что вы только свою работу делаете. Это все равно ваш выбор. Так почему бы не сделать такой, чтобы на совесть потом не давил? На миг ему что-то почудилось — может, не колебание, но какое-то движение за черными кругами зрачков. Аглая снова стукнула ногтем по корочке и откинула голову назад — будто тоже что-то в нем высматривала: может — фальшь, только Артемий не фальшивил. В таких разговорах лукавить нельзя. Спросила, со странной прохладно-недоуменной интонацией: — Неужели вы правда думаете, что живете в мире, где можно переубедить таких людей, как я, просто воззвав к их совести? — Может, и думаю, — Артемий постарался не чувствовать себя идиотом. — Во всяком случае, мне бы хотелось жить в таком мире. А такой он, или нет — вам решать. Ее губ коснулась улыбка — кривая, почти болезненная. — Если бы наши поступки могли определять мир... Нет, боюсь, вы не понимаете, как все устроено на самом деле. — Может и не понимаю. Только по-моему, ничего нет страшнее, чем жить, думая, что ни на что повлиять не можешь. Нет, непохоже, что он ее переубедил... А в аудиторию уже просовывались подошедшие члены комиссии. Время пришло. Артемий снова глянул за окно — Данковского во дворе не было. Покосился на рассаживающихся и тихо переговаривающихся друг с другом ученых. Тут, кажется, полагалось занервничать еще сильнее, но добрая половина собравшихся сама выглядела нервно и напряженно. В конечном итоге — их всех тут заперли в одной комнате с Аглаей Лилич, и лично ее Артемий боялся куда меньше, чем, похоже, было принято у здравомыслящих людей. Наконец, когда ожидание затянулось до того, что по воцарившемуся тягостному молчанию снова побежали шепотки и переглядки, на пороге объявился Данковский. На секунду Артемий и о защите позабыл — так яростно впился глазами в его лицо, ища хоть намек на то, что должно было происходить на другом конце города. Бросив не особо покаянное "извините, коллеги, задержала неотложная проблема", Данковский быстрым шагом пересек аудиторию и, привстав на цыпочки, проронил Артемию в ухо: — Все в порядке. Теперь — совсем все. И, коротко сжав его плечо, отошел на свое место. По спине каплями рассыпались дрожащие мурашки облегчения. Что-то в груди расцепилось, объем легких разом увеличился вдвое. Артемий поднял взгляд и впервые по-настоящему увидел сидящих перед ним людей. Их лица: нервозно-скованные, скучающие, суровые. Одно — каменное, с поджатыми губами. Одно — усталое, но странно спокойное: как будто все уже решилось, и осталось только сделать последний шаг — над пропастью или в пропасть. Артемий едва слышал, как Аглая открывает заседание совета, сыпля слова четко очерченным ритмом. — ...Кворум имеется. К защите представлена диссертация на соискание ученой степени кандидата медицинских наук по специальности четырнадцать-ноль-ноль-двадцать семь — "Хирургия" — Бураха Артемия Исидоровича. Тема диссертации: "Влияние тинктур на основе черной твири на течение гнойных ран". Работа выполнена в федеральном государственном бюджетном образовательном учреждении высшего образования "Горхонский государственный медицинский университет". Научный руководитель — Даниил Данковский, доктор медицинских наук, профессор кафедры инфекционных болезней и эпидемиологии означенного университета. Здесь присутствует. Официальные оппоненты... Сыпались, и сыпались, и сыпались — так. много. слов. Аглая, ученый секретарь, снова Аглая... Артемию нужно было цепляться за что-то взглядом, чтобы словесный камнепад не сбил его в пропасть раньше времени, поэтому смотрел он, конечно, на Данковского. Тот молча смотрел в ответ, поблескивая карей радужкой в свете ламп, и впервые ни один из них не спешил раньше времени отвести глаза. Наконец, в воздух упало: — Слово предоставляется соискателю, Бураху Артемию Исидоровичу. Вам дается семнадцать минут, чтобы изложить основные научные результаты вашего исследования. Прошу вас. Горло будто обернули изнутри наждачной бумагой, но, сделав глубокий вдох, Артемий почувствовал, как замедляет бег взбесившееся сердце. Посмотрел на Аглаю: все тот же суровый неприступный вид, как у военачальника в пяти — семнадцати — минутах от приказа сравнять какой-нибудь город с землей. Но, может быть... Может быть. Артемий сделал еще один вдох. И с усилием начал: — Доброе утро, уважаемые коллеги. Представляю вашему вниманию результаты диссертационной работы по теме...