Не для школы, но для жизни

Последовавшая за его выступлением дискуссия напоминала избиение котенка, который уже барахтается в бурной реке с привязанным к животу камнем. Никаким "может быть" тут и не пахло — Аглая среза́ла его при каждой возможности с беспощадностью падающего лезвия гильотины. Даже те ответы, которые Артемий сумел состряпать более-менее достойно, никого не впечатляли — лучшее, на что можно было рассчитывать, это чопорные кивки и переход к следующему вопросу. Судя по мрачному лицу Данковского, все шло еще хуже, чем он предполагал. Даже в темный период жизни, когда Артемий месяц подрабатывал грузчиком в городке на востоке страны, он не доходил до такого изнеможения, как за этот бесконечный раунд научных прений. Надвинувшееся тайное голосование больше не пугало: когда досточтимые ученые мужи занялись чирканьем в бюллетенях, Артемий уже мало что соображал — так сгустился в голове усталый серый туман. Его не волновала возня счетной комиссии. Его почти не волновало, что говорила Аглая Лилич — до тех пор, пока он не заглянул в ее глаза, похожие на два куска темного янтаря, и не завяз в этом неподвижном взгляде, как несчастная букашка — в смоле. Сердце коротко трепыхнулось — Артемий не сомневался, что даже сейчас она еще может перевернуть все с ног на голову, — но тут же снова упало. Напрасная надежда только пуще горчила рот. Глядя ему в глаза, Аглая произнесла: — Результаты голосования по вопросу о присуждении ученой степени кандидата медицинских наук Бураху Артемию Исидоровичу: за – четыре, против – пятнадцать, недействительных бюллетеней – нет. Артемий выдохнул. Летящим вниз по бесконечному черному тоннелю он себя больше не чувствовал. Может, и разбился о дно, сам того не поняв, но по крайней мере — ушло тошнотворное ощущение невесомости. Осталось только дождаться окончания заседания, а это легко — всего-то и нужно размазать все звуки в неразборчивую кашу из обрывков фраз, шороха бумаги и скрипа отодвигаемых стульев. Слушать, как происходит утверждение протокола, и тем более — утешительную муть про "ну ничего, доработаете диссертацию и защититесь в следующем году" ему уж точно не хотелось. В итоге Артемий хорошо так вывалился из реальности — очнулся, только когда похлопали по плечу. Перед ним в почти опустевшей аудитории стоял Данковский. — Пойдемте. Делать что сказано — на это Артемий еще был способен. В коридоре было тихо. Артемий дошел до первого окна, а дальше как-то не получилось. Уставился на блеклые облака, клочьями осевшие на светло-голубом небе. Даже то, что рядом стоял Данковский, не избавляло от ощущения полной отчужденности от мира. — Я просмотрю запись. Если получится выявить какие-то нарушения... — Бросьте, — отмахнулся Артемий. — Вы же знаете, нет там никаких нарушений. Они снова завязли в болотном молчании. Данковский задумчиво постукивал носком туфли по полу, и этот тихий глухой звук забил уши так плотно, что больше Артемий ничего не слышал. И слышать не хотел. Наконец, Данковский сказал: — Только не думайте, что этот результат имеет хоть какое-то отношение к реальности. Вы сносно выступили, и работа у вас приличная, особенно если учитывать, в какие сроки и в каких условиях выполнялась. Артемий повернул голову и уставился на него как на умалишенного. — А какая разница? Можно подумать, я от любви к науке этим занимался. — Такая, что это важно, — и лицо, и голос у Данковского были будто из железа вырезаны. — Это важно, что вы сделали все, что могли. Это важно, что вы прыгнули выше головы и большего от вас требовать никто в здравом уме бы не мог. Просто в жизни часто бывает так, что вы делаете все, что в ваших силах, и этого все равно недостаточно. Надо же. Насколько же дерьмово он сейчас выглядит, что Данковский счел нужным всерьез попытаться его утешить? — Я в порядке, — сказал Артемий. — Не надо. В порядке он, конечно, не был. Данковский покачал головой. — Почему-то мне было спокойнее, когда вы грозились прыгнуть в реку. — Ага, — сказал Артемий. — Надо к Стаху зайти сказать. — Я зайду. А вы тут подождите. Вот на этом самом месте. Договорились? Артемий криво улыбнулся. Чего боится — что его горе-подопечный сквозь землю провалится? Да ведь он ему и не подопечный больше... Мысль, что все кончилось, снова забилась в черепе тяжелым набатом. Подумать только, полгода — как сон. Такой красочный, на все предыдущие серые месяца непохожий... И теперь — пора просыпаться. А самое глупое — просыпаться он не хотел. Не хотел... Артемий размахнулся и со всей дури треснул кулаком по стене. Рука взорвалась болью, костяшки забило красным: яростным и ярким. Артемий выдохнул сквозь зубы и саданул снова. Уставился на взбагряненные пятна, на две тонко побежавшие струйки крови. Слизнул, раскатывая по языку ржавый металл. — Помогает? Артемий резко обернулся. Даже не услышал шагов... — Нет. — Тогда зачем вы себе руку ломаете? Он сам не заметил, как оскалился. — По-моему, вы на сегодня мне уже достаточно вопросов задали. Кто другой от его негромкого рыка бы шарахнулся, но Аглая и не моргнула. — Надеюсь, вы понимаете, что здесь не было ничего личного. Только этого не хватало... Понимал, конечно — и так было хуже. У предвзятой неприязни Сабурова хотя бы была причина. Когда по твоей жизни проезжаются катком и в этом даже "нет ничего личного"... Артемий потряс головой. — Меня это утешить должно? — Нет. Просто хочу, чтобы вы имели в виду, что в следующем году у вас есть все шансы защититься с этой диссертацией, особенно если доработаете ее как следует. Артемий еле затолкал рвушийся наружу смех обратно в горло. Сговорились они, что ли... — Да плевал я на эту защиту через год. Мне степень не ради степени была нужна, — в глотке плескалась совершенно незнакомая желчь. Артемий тяжело сглотнул. Только дурак стал бы продолжать этот разговор. Такой дурак, как он. — Скажите лучше, на кой черт вы это сделали? Должны же были знать, что все равно ничего не изменится. Аглая повела плечами. — Доводить дело до конца — моя работа. Я не могу менять установленный порядок из-за личных симпатий. Это было бы непрофессионально. И сдалась им всем вся эта надуманная дичь — нет чтобы раз в жизни на чем-нибудь вменяемом зациклиться. На том, чтобы человеком остаться, например... — Ну дерьмовая у вас работа. Сменить не думали? Аглая наклонила голову к плечу. Так она немного походила на сову, но еще больше — на ворона: из тех, что летают над кладбищами, высматривают будущих покойников внимательными глазами-бусинками и выкаркивают им предзнаменования смерти — надтреснуто и неминуемо. — Вы полагаете, не нашлось бы человека, который стал бы делать ее вместо меня? Мы все — лишь винтики в огромном механизме. Одну деталь всегда можно заменить другой, и машина будет работать так же, как прежде. От иллюзий по этому поводу я избавилась давно и не переоцениваю значимость своих поступков. Это просто жизнь. В денек попроще Артемий бы с удовольствием послушал, как с ней спорит Данковский — тот умел говорить красиво и умно. А вот сам он никогда красноречием похвастать не мог — сейчас же и вовсе не было ни сил, ни желания. Философские дебаты о том, что из себя представляет жизнь, — это для умных дядь и теть с их сногсшибательными степенями докторов наук. Он — просто сказал, что думал: — Вы не винтик, Аглая. Вы человек — такой же, как я. И отлично это понимаете, иначе мы бы сейчас не разговаривали. Она просто смотрела — молча и неотрывно. Артемию под этим взглядом сделалось совсем тоскливо, хотя он не мог объяснить почему. — Я на вас зла не держу, но не потому, что вы "просто делали свою работу". Просто... — он запнулся. А правда — почему? Снова посмотрел на Аглаю: все то же усталое белое лицо, разве что напора во взгляде еще прибавилось, будто впрямь какого-то откровения ждала. Только не было никакого откровения. Был ворох неоформленных мыслей и непонятных чувств. Как всегда. Артемий вздохнул. — Не знаю почему. Жалко вас, наверное. Всех вас, кто себя дотла сжигает — и тело, и душу, — ради чего-то непонятного, но якобы очень важного. А по-моему, важнее людей ничего нет. И никакие великие механизмы с машинами выше людей ставить нельзя. Вы бы не о них думали, а о себе. Уж наверное, со мной объясниться пытаетесь не от большой уверенности, что ни в чем передо мной не виноваты. На крохотную долю мига Артемию показалось, что у нее дрогнули губы. Он был уверен, что показалось — почти уверен. Не так уж это было важно — потому что затем случилось нечто еще более удивительное. Аглая отвела взгляд. Проку от этой маленькой победы никакого, а все-таки — на душе стало не так паршиво. Артемий почесал затылок. — В общем, правда, подумали бы о смене работы. Счастливее ведь будете. Вам это пойдет. Теперь ему не показалось — она в самом деле улыбнулась, самым краешком рта. Правда, не шибко радостно. — Странный вы человек, Артемий. А еще говорили, что зло хорошо помните. Скорее уж странно, что чудаком его вечно норовят назвать люди намного более необычные. Артемий пожал плечами. — Так я же сказал, что добро помню лучше. Чаем в кафе меня никто еще не угощал. Тут его внимание отвлекло движением за окном. Во двор въехала милицейская машина. Артемий инстинктивно подобрался. Невольно покосился на Аглаю — уже ничему бы не удивился. Но та наблюдала за паркующимся автомобилем с не меньшим интересом. Несколько минут машина просто стояла. Потом — беззвучно хлопнула дверца, и у капота завозился с зажигалкой высокий плечистый тип в темно-синей форме с золотыми погонами. Артемий пригляделся: когда в таком городе, как их, живешь, любого человека хоть пару раз на улице да встречал. Но тут была совсем незнакомая морда: строгая, намеченная резкими чертами и еще больше осуровленная угрюмым ртом. Выражения глаз с такого расстояния было не разглядеть, но Артемий не сомневался — и тут с жесткостью не подкачает. Он снова посмотрел на Аглаю. Та не сводила с незнакомца оцепенелого взгляда. Артемий не успел спросить — сама пробормотала: — Да, это умно. Больше ничего не сказала — за спиной послышались быстрые шаги. Они оба обернулись. К ним, кисловато изогнув губы, направлялся Данковский. — Что вы, Аглая, опять к моему студенту пристаете? В коридоре стало ощутимо прохладнее. — Интересно вы слова подбираете, — проронила Аглая. — С чего бы? — потом кивнула за окно. — Там рыцарь ваш приехал. — Знаю, что приехал. Данковский остановился напротив них, не сводя с Аглаи неприязненного взгляда исподлобья. Надо же — она тоже была выше его почти на голову. Артемий снова посмотрел во двор. Мужчина в форме все курил, аккуратно стряхивая пепел себе под ноги и притаптывая носком туфли. Если это тот, о ком он подумал, менее подходящее имя подобрать было сложно. — Не думала, что у ваших друзей так много свободного времени, чтобы срываться вам на выручку по первому зову. — Мои друзья меня ценят, что же тут удивительного? — откровенно недружелюбный тон разбавила парочка самодовольных ноток. — Вы зря надеетесь переиграть меня в этот раз, Аглая. Это пат, и теперь время на моей стороне. Несмотря на самоуверенные слова, от Артемия не укрылось, как напряжено Данковский держался — туго собранная пружина, а не человек. — Напрасные предосторожности, — Аглая звучала скорее устало, чем враждебно. — Я бы не опустилась до откровенно грязной игры, а от очередного превращения в посмешище вас не спасут никакие генерал-майоры. — А это мы еще посмотрим, — Артемий вздрогнул от неожиданности, когда Данковский подхватил его под локоть — обычно-то от любых касаний шарахался, как от огня. — Пойдемте, Бурах. У нас сегодня еще есть дела. Артемия как током шибануло — в последние два часа все мысли о Спичке начисто вымело из головы. А ведь он так и не знал, что да как, — утешился этим туманным "все в порядке"... Так что стало не до заминок и мяток — он позволил Данковскому увлечь себя дальше по коридору. Только разок обернулся. Аглая осталась на месте — смотрела в окно. В ее остром профиле снова сквозила каменная отчужденность. Артемий неуверенно помахал рукой, но она, похоже, и не заметила. Зато Данковский рядом поморщился: — Держите свой стокгольмский синдром в рамках приличия. — У меня загранпаспорта-то нет, чтобы такие синдромы иметь. Руку его Данковский уже выпустил — ну конечно, это ж тебе не Аглае Лилич что-то доказывать. Они подошли к выходу. — Так что там со Спичкой? — В порядке все со Спичкой, — Данковский распахнул дверь и прикрыл глаза рукой — порыв ветра швырнул ему в лицо пригорышню пыли. — В участке сидит. — Не за решеткой, надеюсь? С Сабурова бы сталось... — Нет, не за решеткой. Ваше тлетворное влияние так далеко еще не зашло. Во дворе ничего не изменилось: полное безлюдие, не считая этого несчастного курильщика, катающего меж пальцев тлеющую сигарету. Завидев их на крыльце, он вскинул руку, и Артемию ничего не оставалось, как поплестись за Данковским, решительно направившимся к нему через двор. Не ошибся: взгляд у этого типа и впрямь оказался чугунно-тяжелым — по крайней мере, тот, что достался Артемию. Всем, кто заливает про ранимо-романтичную натуру голубоглазых людей, стоит поближе свести знакомство с Сабуровым и такими вот всякими. Давили глазами Артемия, правда, недолго — обогнавший его Данковский-то явно представлял из себя зрелище поприятнее. Еще не поравнявшись с ними, Артемий услышал: — Этот твой студент? — Этот мой студент, — ударил новый порыв ветра, и Данковский поспешно отвернул лицо, морща нос. — Опять всякую дрянь куришь. С дрянью, конечно, загнул — пах табачный дым так прилично, что можно было с уверенностью сказать: купили не здесь. Но бравый товарищ проглотил и не поморщился — только запогоненными плечами пожал: — Не бойся, в машине не курил. Больше того — отошел и милостиво затушил сигарету о край переполненной урны. Захоронив окурок среди нагромождения мусора — вернулся и соизволил, наконец, протянуть Артемию руку. — Александр Блок. И как он свое имя с серьезным лицом называть ухитряется? Хотя, наверное, лет за тридцать волей-неволей натренируешься... Артемий ждал, что за именем последует звание, — человек в форме, все-таки, — но куда там. Придется поверить Аглае на слово — ему самому звезды на погонах не говорили ровным счетом ничего. — Артемий Бурах, — буркнул он и стиснул сухую широкую ладонь. Разумеется — самым идиотским образом оказался втянут в классическое состязание "кто кому сломает пальцы". До завтра теперь рука будет ныть — странно, что с разбитых костяшек снова не потекло. Данковский, равнодушный к их цирку, постучал ногтями по капоту. — Что, Сабуров так перепугался, что целую машину тебе в личное пользование отрядил? Блок пожал плечами. — Оказывает всемерное содействие — я не жалуюсь, — он распахнул дверцу. — Едем? Данковский забрался на переднее сидение так непринужденно, будто каждый день на милицейских бобиках катался. Артемий не знал, что покоробило его больше: то, что он опять оказался в отсеке для задержанных, или то, что на заднем сидении просто чувствовал себя смутно по-идиотски. Как ребенок, что ли, хотя откуда бы этому ощущению взяться: у него в семье ни машины, ни второго взрослого не было. Как назло, ползли по-черепашьи — дороги были почти пустые, но вместо того, чтобы как все нормальные люди проезжать на красный, когда впереди — перекати-поле, они на каждом светофоре кисли, пока нужный сигнал не загорится. Оставалось угрюмо таращиться в окно и ловить обрывки фраз спереди. — Дело должно пойти быстро, — Блок не сводил глаз с дороги. — Думаю, к концу недели передадут в суд. А там проблем быть уже не должно. — Не должно, — согласился Данковский, постукивая пальцем по приборной панели. — Тут и делать ничего не надо — огласка будет такая, что при всем желании не замнешь. Детей похищать даже по местным меркам — дикость, не говоря уже об убийстве такого почтенного человека, каким был Исидор Бурах. Хорошо бы еще мне со своими делами в срок управиться... Артемию очень не хотелось ничего спрашивать, пока они сидят в машине втроем, но тут уже не удержался: — Так что, Оюна арестовали? Блок глянул на него через зеркало заднего вида — и какого черта смотрит так, будто в самом деле преступника везет? Подтвердил: — Арестовали. Тебе нужно будет дать показания по обоим обвинениям. — По обоим? — Артемий нахмурился. До трех он уж точно считать умел. — А что насчет шантажа сотрудника милиции? Мне Сабуров считай что напрямую об этом говорил. Блок переглянулся с Данковским. Тот пожал плечами. — Я думаю, всем будет лучше, если мы оставим историю с Сабуровыми за рамками этого разбирательства. Артемий вгрызся в него мрачным взглядом, но Данковский демонстративно отвернулся от зеркала. Пришлось перевести глаза на Блока. Тот поднял брови: — Что? — А вам разве по долгу службы не полагается что-нибудь сделать, когда начальник милиции творит что вздумается, потому что на шантаж поддался? За это вроде бы статья есть. Его сердитый тон Блока не пронял — эдакую каменную рожу ничем не проймешь. — По долгу службы — конечно. Но я в отпуске. Ах вот оно что. И с чего Артемий решил, что хоть что-то в этой проклятущей системе делается по закону, а не потому, что кто-то кого-то о чем-то попросил? Сквозь сцепленные зубы он процедил: — А, ну тогда добро пожаловать. Надеюсь, наш прекрасный город стоил того, чтобы променять на него какой-нибудь Египет. Трудно было смотреть и говорить еще каменнее, но Блоку удалось: — Я невыездной. Данковский снова таращился на него из зеркала, теперь — с выражением "у вас с головой все в порядке?". Конечно — нет. Артемий прекрасно знал, что в ногах у этого несчастного Блока валяться должен, если Спичка и впрямь жив-здоров. Только совершенно нелогичная неприязнь бурлила в груди так едко, что он сам себе этого объяснить не мог. Сперва решил — развилась аллергия на зализанных зануд в форме. Потом понял, что чушь это все, и выбешивает другое. Когда через пару недель Данковский вскочит в поезд на столицу, нить, связывающая его с городом, навсегда разорвется. И та, что между ними двумя, — скорее всего, тоже. А тут другое дело: уж наверное, если срываешься по чьему-то зову через полстраны, тут не то что нить, тут что-то такое старое и прочное, что кувалдой не разобьешь. Выходит, не неприязнь даже, а совершенно идиотская зависть... Артемий сцепил зубы еще крепче и отвернулся к окну. В участке царило непривычное оживление. Менты суетились, перекрикивались, сновали туда-сюда: словом, невиданное дело, работали — ну или активно заметали следы того, что работать здесь не принято. Спичка нашелся в каморке, которая тут заменяла комнату отдыха и едва вмещала диван и тумбочку с телевизором. Кто-то даже додумался включить ему СТС — правда, большого интереса к приключениям шайки мультяшных чудил и их говорящей собаки Спичка не проявлял: взгляд у него все еще был слегка поплывший, и на открывшуюся дверь он даже не встрепенулся. Артемий кое-как расцепил перехваченное дыхание и подошел к дивану. Опустился на колени, пристально всматриваясь в острое веснушчатое лицо — ничего, зрачки нормальные, бледноват, разве что... Спичка моргнул. Сказал: — О. А потом тряхнул головой, точно из мутной воды выныривая, и расплылся в дырявой улыбке: — Спорим, тебя в детстве никто не похищал? Язык у него слегка заплетался, но это ерунда. А вот у Артемия сердце колотилось так, что он начал опасаться, как бы весь сегодняшний день ему нескольких лет жизни не стоил. — Кретин ты мелкий, — проворчал он, пытаясь унять тряску в груди. Хотелось плюнуть и сгрести в охапку — точно уж удостовериться, что перед ним не утешительный мираж, а живехонький мальчишка из плоти и крови. Но за порогом стояли Данковский с Блоком, и разводить душещипательные сцены им на потеху как-то не хотелось. Спичка показал язык. Потом заглянул ему за плечо и вяло помахал Данковскому. — Хорошо вы с голоду без меня не помёрли. Данковский вскинул брови и то ли поправил, то ли согласился: — Не помер. Спичка снова повернулся к Артемию: — Все, мы домой идем? — Еще нет, — ответил за него Данковский. — Бурах Сабурову нужен. Спичка закатил глаза. — Да мало ли что ему нужно. Артемий пихнул его в плечо: — Чего, мультики не нравятся? — Я десять раз уже эту серию видел. Вечно с тобой одни проблемы... — Это со мной-то? — С вами, конечно, — невозмутимо поддержал паршивца Данковский. — Aeternae veritates. — Ну вас всех к черту, — Артемий раздраженно протопал мимо застывшего каменной статуей Блока. Куда там Сабурову — свои же доведут... Стучаться в кабинет не стал — так ввалился. Сабуров сидел за столом и механически заполнял какой-то бланк. Видок у него был — краше в гроб кладут, мог составить достойную конкуренцию Данковскому и Аглае в состязании переутомленных полутрупов. Артемий даже привычной порции холодного презрения не дождался, только бесцветного: — Садитесь. Артемий сел. Заметил на столе протокол какого-то из своих ранних допросов, из которого Сабуров и переписывал всю вводную ерунду вроде места регистрации и номера паспорта. Значит, как с обыском — решил от греха подальше все сам проводить. Выходит, они тут надолго. Артемий откинулся на спинку стула — жесткая, зараза... Но вместо того, чтобы зачитать ему права свидетеля, Сабуров вскинул блекло-голубые глаза и коротко спросил: — Защитились? Артемия как водой ледяной облили. О проваленной защите он подумать как следует не успел — сначала Данковский с Аглаей отвлекли, потом про Спичку вспомнил. А теперь беспокоиться стало не о чем, и снова всколыхнулась жуткая пучина мыслей. Убийцу отца он с горем пополам за решетку отправит, а дальше? В то, что Данковский наскребет основания для апелляции, Артемий не верил. Выходит, к осени представить ему будет нечего, а других проходящих претендентов на кресло главврача им не завезли. Значит — закроют. Значит — все, над чем отец целую жизнь трудился, а до него — десятки и десятки предшественников... нет, не прахом пойдет, конечно. Просто — закончится. Мысль сама по себе тяжелая, перекручивающая все внутри чувством безвозвратной потери. Но одно дело — это абстрактное чувство, а другое — смотреть в глаза человеку, для которого там была последняя надежда жену вылечить. Артемий мысленно чертыхнулся — не хватало еще перед Сабуровым себя виноватым чувствовать. Можно подумать, эта сволочь к нему хоть раз в жизни по-человечески отнеслась... Вот только на душе все равно было погано. — Нет. Он почти хотел услышать очередное уничижительное "ну я же говорил" или "а чего еще от тебя ждать". Поцапались бы, поплевались бы желчью и с чистой душой перешли бы к делу, все так же друг друга ненавидя. Но Сабуров — мать его за ногу, — опустил глаза и сказал: — Ясно. Протянул Артемию протокол. — Если все заполнено верно — распишитесь. Пальцы у него подрагивали — едва заметно, но этого хватило, чтобы у Артемия с языка дернулось: — До осени клинику не закроют. Я знаю, этого не хватит, чтобы курс до конца довести, но по крайней мере правильно приостановить, чтобы можно было продолжить лечение в другом месте... — Бурах, — Сабуров вдавил ногти во вспухшие на переносице фиолетовые венки. — Проверьте протокол. Артемий заткнулся. Наверное, это был самый спокойный допрос в его жизни. Никто не наседал, не бросался мрачными намеками и прямыми угрозами, не пытался навесить преступления, которые он не совершал. Но Артемий не мог отделаться от мысли, что лучше бы пережил еще десяток дознаний с Сабуровым, стращающим его колонией для несовершеннолетних, чем с этим раздавленным призраком. Из кабинета он выходил на ватных ногах. Отстрелялся вроде быстро, а все равно удивился, когда в коридоре ему навстречу вырулил Данковский. Хотя с него и в этой суматохе сталось бы за ноутбук засесть... — Закончили? — Закончил, — Артемий покосился за плечо и постарался выкинуть Сабурова из головы. — Хорошо. Я сейчас в университет, хотел только вам сказать: Спичку, как выйдет из состояния интоксикации, тоже дать показания попросят. И, скорее всего, ему нужно будет выступить в суде. Артемий наклонил голову к плечу. — Ну и? Приведу. — Ему двенадцать. — И? Он по-прежнему не понимал, к чему Данковский клонит. А тот снова смотрел так, будто с дурнем дремучим разговаривает. — Это официальный процесс. Все должно делаться с разрешения и с участием опекуна. — Так у него нет опекуна, — фыркнул Артемий. А потом понял. — Погодите-погодите. Вы хотите сказать, что я должен?.. Данковский развел руками. — Ну не я же. Что вы таращитесь? Это просто формальность. Вы и так под одной крышей полгода живете. — Да уж у вас-то шансов добиться опеки побольше! — Артемий осоловело потряс головой и принялся загибать пальцы: — Я безработный, нищеброд и с богатой историей административок. Мне никто в здравом уме опеку над ребенком не доверит. Если это правда просто формальность — что бы, действительно, вам ее не оформить? — Смеетесь? Мне уезжать скоро, а вам все равно нужно будет, когда в школу его устраивать соберетесь. А что требованиям не всем соответствуете, это обойти можно запросто — были бы связи и желание. Связи, как вы поняли, у меня есть, так что дело за вами. Артемий обескураженно хлопнул губами. Все развивалось слишком стремительно. Такие решения за минуту не принимают, опеку над ребенком оформить это тебе не хухры-мухры. Данковский посмотрел с нескрываемым раздражением. — Да что с вами такое? Ответственности, что ли, боитесь? В поножовщины ввязываетесь, убийство отца раскрыли, университет закончили, чуть кандидатом наук не стали — а пару бумажек подписать не можете? — Ничего я не боюсь, — огрызнулся Артемий. — Просто... внезапно это все. Я еще от утреннего не отошел, а тут... — Ну так отходите скорее. Мне сегодня вечером как раз к Каиным идти. Найдите форму заявления, заполните и занесите Стаху до семи. Он вам пока какую-нибудь справку о трудоустройстве состряпает. Думаю, Георгий сможет в ускоренном порядке это дело рассмотреть. Артемий тяжело сглотнул. — В... насколько ускоренном? — В настолько, что завтра часам к пяти жду вас в ЗАГСе. Артемий ничего не смог с собой поделать — его пробило на совершенно нездоровое веселье. — А кольцо где? — Какое... — Данковский осекся. Сверкнул глазами и неверяще потряс головой. — Вам пять лет? И пронесся мимо пышущей негодованием походкой. Артемий проводил его позабавленным взглядом, хотя смеяться тут было не над чем — при мысли о том, что завтра он может заделаться официальным опекуном двенадцатилетнего шкета, именно пятилетним он себя и чувствовал. И этот пятилетка отчаянно вопил: "да я же сам ни черта не взрослый!". Интересно, сам-то Спичка как отреагирует... Артемий потопал в комнату отдыха. Спичка дрых на диване. Телевизор еще бубнил — теперь вместо приключений четырех чудил и собаки там выясняли отношения четыре пигалицы. Артемий сгреб ладонью костлявое плечо и хорошенько встряхнул. — Вставай. Домой пора. Спичка сонно захлопал глазами. Скинул его руку, широко зевнул. — Ну наконец-то. Кое-как сполз с дивана. Его заметно пошатывало. Артемий нахмурился. — Голова кружится? — Чуток. Доктор сказал, что до завтра все пройдет... — Спичка сделал неуверенный шаг. Качнулся. Нет, так не годится. Артемий со вздохом присел на корточки. — На плечи забирайся. Спичка крепко стиснул его шею — видимо, вознамерился придушить. Если подумать, был в своем праве. Снаружи снова светило солнце, и даже привычная вонь пыльного асфальта и выхлопных газов день не портила. Портило другое, но об этом Артемий разрешил себе еще немного не думать — просто шагал, переступая через выбоины на дороге и подставляя лицо теплому июньскому ветру. Еще бы тополиный пух в нос не лез... — Так что? — спросил Спичка, когда участок исчез за поворотом. — Данковский сказал, ты защиту свою запорол? — Ага, — согласился Артемий, но уже без прежней тяжести. Свыкался, что ли, потихоньку... Спичка присвистнул. — Ну ты и... А дальше что? Мимо профырчала старенькая красная развалюха, и Артемий свернул подальше от проезжей части, под тень шелестящих деревьев. — Да черт его знает. Надо аккредитацию пройти, а там в городскую, наверное. Спичка поерзал у него на плечах. — А пройдешь? Что-то я начинаю думать, ты не очень-то умный. Я тут как раз придумывал тебе кличку — мы с тобой можем быть Спичка и Пробка. Что ск... Ай! Артемий резко нагнулся и стиснул полетевшего вверх тормашками Спичку за щиколотки. Сейчас с этим стоило поосторожнее, но если зубоскалить силенок хватает, уж наверное — здоров. Повисший вниз головой Спичка уставился на него со всем возмущением, которое могло уместиться в его худосочном теле. Больно он легкий: вроде жрет в три рта, а тощий как... ну да. Глисты у него, что ли? — Тебя Сабуров упечет за жестокое обращение с детьми! — лицо у него побагровело. — А тебя — за переизбыток наглости. — Нет такой статьи! — Да ну? Кто из нас почетный ветеран обезьянника? Спичка яростно задрыгался, точно шею себе мечтал свернуть, но Артемий держал крепко — даже сумел подмигнуть неодобрительно качающей головой пенсионерке через дорогу. — Поставь меня! Ну поставь! — Ладно, ладно, не ори. Артемий кое-как перекатил его в вертикальное положение. Разумеется, Спичка тут же на него налетел. Силенок маловато, но Артемий решил не мелочиться и дал завалить себя в траву, лениво отбиваясь от посыпавшихся ударов. На пару минут яростного фырчания Спички хватило, но когда Артемий все-таки стиснул его в кольце рук, не давая вырваться, — не выдержал и прыснул безоблачным мальчишеским смехом. Сложно было не улыбнуться самому. С минуту они лежали: Спичка — уткнув острый подбородок ему в грудь, Артемий — слушая кожей, как с совершено недетским напором колотится его сердце. Потом опустил глаза. Спичка, сразу что-то почуяв, посерьезнел: — Чего? — Опеку над тобой буду оформлять, вот чего. Глаза-то как вытаращил... — А меня спросить не забыл? — Неа, — Артемий хлопнул его по спине. — У тебя выбора нет — жить-то где-то нужно. А что, ты против? — А можно мне сначала все варианты посмотреть? — Какие еще "все варианты"? Других нет — Данковский тебя усыновлять отказался, если ты об этом. — Да я не... — Спичка покраснел. — Ну ладно, ты тоже сойдешь. Только фамилию я твою брать не буду — она дурацкая. — Я тебе серьезно сейчас по шее надаю. Они снова замолчали. Спичка крепко задумался — жаль, не над своим поведением, — а Артемий откинул голову на траву и уставился на небо в просветы меж листвы. По голубому полотну лениво бежали облака. Где-то жужжал шмель. Впервые за полгода Артемий понятия не имел, что будет делать дальше. Страшным это больше не казалось.