***
После того злополучного дня в катакомбах и убийства Соломона Сэллоу всё пошло наперекосяк. До этого вполне открытый и лучезарный Себастьян превратился в угрюмого монстра, ведь Анну не удалось спасти. Он не давал о себе знать всё лето, а осенью, когда они с Амелией случайно столкнулись на платформе в Хогсмиде, полоснул по ней полным ненависти взглядом. Его чернющие глаза словно прожгли сквозную дыру в её груди, сердце вмиг заплыло тоской — она так ждала этой встречи, а наткнулась на ледяное отчуждение. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о нём. Не писала в пустоту письма и не шептала перед сном то, что, наверное, не решилась бы сказать напрямую. Помимо многочисленных унизительных попыток достучаться до Себастьяна и наладить общение, Амелии докучали Гаррет Уизли и его навязчивое внимание. Когда мысли заняты одним, а в них нагло и упорно вторгается другой, невольно начинаешь думать о том, как избавиться от раздражающих помех.***
Заляпанная воском и кровью толстая тетрадь лежала на самом дне сундука, стоящего у кровати Амелии. Спустя почти полтора года бесплодных попыток вернуть расположение Себастьяна она решилась на крайние меры и к полуночи, прихватив заветную тетрадь и палочку, кое-как сбежала из школы, предварительно назначив встречу ополоумевшему от счастья Уизли. Амелия так нервничала, что напрочь позабыла о метле — так и бежала до ближайшего пригорка с раскидистым деревом, задыхаясь от волнения и клокочущего в горле страха. Покрытая первым инеем жухлая трава щекотала её ноги, а звёздное небо над головой ярко подмигивало, словно ухмыляясь её коварному плану. Амелия опустилась коленями на мокрую траву под лысеющими ветками могучего дуба. Вытащила из-за пазухи тетрадь и неуверенно дотронулась подушечками дрожащих пальцев до ритуального ножа, привязанного к корешку. Его кончик был острее любой медицинской иглы, а рукоять идеально ложилась в небольшую ладонь. Сзади послышались шуршащие шаги, и Амелия вся напряглась, спина тотчас вспотела, даже несмотря на пронизывающий холодный ветер. Она покрепче сжала нож и спрятала его под мантией, прошептав себе под нос: «Бесу похотливому за работу будет плачено». — Ты совсем раздета! — раздосадованно всплеснул руками Гаррет и потянулся к шее развязать свою мантию, когда острый клинок вошёл ему под ребро, как в мягкое сливочное масло. Амелия даже не вздрогнула — радость от того, что она смогла сделать первый шаг на пути к счастью, переполняла её, пока горячая густая кровь Уизли текла по её запястью прямо к ногам. — Чтобы вложить чувства в чьё-то сердце, надо для начала их у кого-то забрать, — говорила бабушка, разливая по чашкам пахучий отвар. Уизли просто не повезло быть по уши влюблённым в «новенькую пятикурсницу», ничего личного. Амелия, как предписано в книге, вытерла окровавленный нож заранее заготовленным платком, чтобы в дальнейшем использовать его в ритуале. Разрезать уже начавшую дубеть плоть было крайне неудобно и сложно, поэтому пришлось прибегнуть к Диффиндо, хоть это и оскорбляло её родовую магию, как считала сама Амелия. Сердце у Гаррета было тёплое, скользкое и большое, будто вмещало всю сущность хозяина и его искренние, неиспорченные чувства. «На кровь должны сбежаться волки», — с горящими от восторга глазами подумала Амелия.Этого она и ждала.
— Второе сердце должно не знать предательства, оно должно быть соткано из верности и преданности, — причмокивая чаем, пропела бабушка. Вторя её словам, в чаще густого таёжного леса раздался продолжительный волчий вой. Бабушка довольно кивнула. Через несколько минут в темноте зловеще сверкнули две пары красных глаз. Амелия приготовила палочку и ревностно прижала к груди увесистое сердце Уизли. Расправиться с волками не составило особого труда. Единственное, что тяготило Амелию, — ей не нужно было два сердца, а потому пришлось бросить второго волка гнить в студёной земле вместе с его верностью и преданностью. Напрасная жертва, разве что посытнее накормить ленивого беса. Ритуальный нож с хрустом рассёк развитую мышцами плоть и крепкие кости животного. Кое-где пришлось навалиться на рёбра всем телом, чтобы добраться до маленького по сравнению с человеческим сердца. Трава под трупом покраснела и теперь зловеще поблёскивала кровавыми мазками в свете луны и многочисленных звёзд. — Бесу похотливому за работу эту плачено, — дрожащими от холода губами произнесла Амелия. — Только попробуй, чертяка, не выполнить, только попробуй. До полуночи оставалось меньше получаса, и Амелия, обернув тканью оба сердца, устремилась выше по горной тропе. Чем ближе к небу, тем лучше. Голое пустынное поле. Зябкий ветер танцевал вокруг широкого чёрного платка, расстеленного на короткой траве. На нём Амелия разложила всё необходимое для ритуала: свечи, иглы с толстой ниткой, два сердца, книгу и нож. Она рвано выдохнула сизое, едва заметное облако пара. Ноябрьский мороз был ещё не таким жгучим, однако здесь, наверху, пробирал до костей. Пока чертила палочкой круг, а внутри него треугольник, в ушах беспрестанно жужжало одно: — Скройся с моих глаз, Мэллори, — злостно процедил сквозь зубы Себастьян, когда она подошла поговорить после тренировки по квиддичу. — Что я сделала?! — почти прокричала она и всхлипнула от бессилия. — В том-то и дело, что ты не сделала ни-че-го. — Себастьян устало фыркнул и прошёл мимо, больно задев её плечо своим. — Ненавижу тебя, — шлейфом остались еле слышные горькие слова. С того разговора прошло больше недели, а сказанное Себастьяном до сих пор тесным кольцом сжимало глотку, впиваясь в кожу наточенными когтями. Амелия потрясла головой, точно выкидывая навязчивые мысли прочь. Решительно взяла нож, чья рукоять уже была обмотана окровавленным платком. «За черту эту всех выгоняю, никого кроме себя и тех, кого я сама позову в круг, не оставляю, до тех пор, пока я черту эту ножом своим не перережу». Резать пополам человеческое сердце в разы труднее, чем волчье — влияют размеры и плотные вены. Когда лезвие сделало насечку на тугом, но одновременно мягком органе, из сосудов брызнула кровь и окропила платок и руку по самый локоть. Амелия пискнула от радости — всё шло слишком гладко. Две половинки человеческого и волчьего сердец связала одна толстая красная нить, которой ловко орудовала Амелия, делая стежок за стежком и напевая под нос шаманские мотивы из сибирского детства. Когда между сердцами оставался незаштопанный промежуток с палец, она вложила внутрь срез шоколадных волос. Сделать это сперва виделось чем-то невыполнимым: как достать волосы Сэллоу, если он всегда сторонится и даже не здоровается? Однако бес, похоже, был сильно голоден, потому что произошло чудо: совместное занятие по Травологии, на котором профессор Чесноук вынуждена была отлучиться, оставив студентов одних. Себастьян никогда не упускал ни малейшей возможности вздремнуть, даже если на сон в итоге уходило всего пять минут. Именно в тот момент, как он уронил голову на сложенные на столе руки и ровно задышал, Амелия сделала вид, что тянется за горшком, а сама незаметно, благодаря широкому рукаву мантии, срезала пару кудрявых прядей, заодно утолив жажду по уже забытому запаху: жжёного дерева и смолы. Она сделала последние стежки толстой нитью и перерезала её всё тем же ножом. Сшитое асимметричное сердце лежало посередине — пришло время призвать беса. Амелия вышла за треугольник, в углах которого зажгла по свече, но при этом осталась в круге. С помощью Инсендио развела костёр из хвороста и сухой травы, подожгла от него большую красную свечу и поставила рядом, как маяк, на который и должен явиться исполнитель. Близ бронзового подсвечника положила свою куклу с соломенными волосами — пусть бес знает, к кому идёт. «Свечу красную зажигаю, беса похотливого на неё призываю. Из далёких далей, из-за высоких гор, из низких низин, из ровных равнин ко мне на мой зов лети. Да пламя жгучее, пламя адовое, пламя негасимое из глубоких глубин доставай, да сюда с собой неси». — Кличу, кличу, кличу! Ветер поднял столпы пыли, сухих веток и редких снежинок. Амелия испуганно прыгнула в треугольник, села напротив сердца на колени и опустила к груди голову. Когда свеча-маяк потухла, Амелия зашептала всё то, что неподъёмным валуном давило на её плечи. Она просила беса помочь ей достучаться до Себастьяна, отогреть его ледяное сердце, разжечь между ними огонь любви, страсти и желания. Вмиг наступила тишина. Стало жутко: ветер не выл, трава не шелестела, ветки в костре перестали трещать. Амелия несмело подняла глаза — даже пламена свечей треугольника не дрожали. Пора завершать ритуал. — Свечи тушу, ритуал завершаю, — осипшим голосом произнесла Амелия, задув три последние свечи. Сердце из половинок обернула чёрным платком и спрятала в сумку, туда же убрала драгоценную книгу вместе с ритуальным ножом, которым перерезала на земле черту круга. Уходила она оттуда воодушевлённая надеждой на успех, пусть это и был её первый приворот, любятинка, как говорила бабушка. Со следующего утра после обряда Амелия почти не смыкала глаз — всё думала, правильно ли она поступила, ждала, когда бес выполнит работу и Себастьян наконец сделает первый шаг к примирению. Пропажа Уизли подняла на уши всю школу и округу: никто не мог понять, что произошло и куда мог подеваться Гаррет. Как бы Блэк и Матильда ни старались оставить трагедию в стенах Хогвартса, наплыв журналистов из «Ежедневного пророка» и других газет было не остановить. На Матильде не было лица. И без того постоянно напряжённая женщина сгорбилась, понурила плечи и голову, скрывая бледные, как молоко, губы. Так прошло полтора месяца, и студенты начали забываться, а некоторые только и жужжали, что о предстоящем рождественском бале. Директорат решил не отменять традиционное событие из-за пропажи Гаррета, всё ещё веря, что он вернётся. Амелия же не замечала ничего и никого вокруг, кроме Себастьяна, меняющегося на глазах. Сначала он перестал шарахаться от неё, затем начал коротко кивать головой в знак приветствия, после стал бросать отрывистое «Привет», а на исходе декабря и вовсе широко улыбнулся при виде неё и помахал рукой. У Амелии в тот момент в животе собрался истощённый без нежности и ласки тугой ком, и она чуть не завизжала от переполняющих её чувств. «Пойдёшь со мной на бал?» — гласила маленькая смятая записка, подброшенная Сэллоу под дверь ванной для девочек. Махровое полотенце упало на покрытый испариной пол, когда Амелия, затаив дыхание, прочла долгожданные слова. Платье на бал выбиралось с особой тщательностью, ведь нельзя было упустить шанс произвести на Себастьяна незабываемое впечатление. Тёмно-синий, почти чёрный бархат. Юбка в пол. Горловина обшита галтованным чароитом , а в волосы вплетён засушенный иссоп . Какая ирония — чтобы нечисть всякую прогнать. В рукава незаметно воткнуты еловые иголки — от сглаза. Желанные прикосновения Себастьяна вызывали в Амелии такую эйфорию, что весь вечер она боролась с собой, своими то и дело подкашивающимися ногами и дрожащими коленками. Ей хотелось взлететь, воспарить над потолком от счастья, улыбаясь во всю ширь, развести высокий костёр и танцевать босиком по пропитанной дождевой водой земле. Она вглядывалась в затуманенные глаза Себастьяна и ликовала — у неё получилось! Она могла слышать его учащённое сердцебиение и тяжёлое дыхание, касающееся мочки её уха, вблизи рассматривать россыпь веснушек по его румяным щекам. Быть рядом.***
— Я не люблю тебя, — в агонии хрипел Себастьян, заливаясь терпким вином. — Почему я не могу уйти? Что держит меня? Говори! Он стучал кулаком по столу, гремел бутылками и пинал вещи, взлохмачивая свои красивые шоколадные волосы. Амелия спокойно сидела у холодного камина в их доме в Фелдкрофте и украдкой вытирала платком кровь у носа. Впервые Себастьян ударил её почти сразу после выпуска, когда они стали жить вместе в его фамильном доме. Он пристрастился к бутылке, совершенно не соображая, кто он и где находится. С каждым днём становилось всё хуже, но Амелия не собиралась счищать приворот, наоборот — хотела подкормить похотливого беса, чтобы он убрал все неполадки.***
Стеной лил дождь. Размывал узкие дорожки между клумбами, прибивал осеннюю пыль и загонял в дома боязливых людей. Амелия спешила к мужу. Чуть не спотыкаясь, пробиралась сквозь плотные капли. Он не ночевал дома. Впервые за три года она не знала, где он. Он вышел из-под её контроля. Амелия нервно сжимала напичканную сибирскими травами куклу и шептала в бреду всё, что приходило на ум. Её тянуло на то самое место, где когда-то совершился обряд. Предчувствие было нехорошее, потому кружилась голова и темнело в глазах — сильнее с каждым шагом. Она взобралась на вершину и долго не могла сладить с одышкой. Лоб и затылок взмокли. Щёки горели. Всё тело била мелкая дрожь — то ли от переживаний, то ли от озноба. Пройдя вперёд к середине пустыря, она увидела Себастьяна. Точнее его бездыханное тело. Он лежал ничком, раскинув руки и ноги. Рядом валялась полупустая бутылка, из которой вылилось бордовое вино и смешалось с дождевой водой. Амелия сделала лишь одно: запустила мокрые пальцы в его спутанные кудри, другой рукой достала из-за пазухи ритуальный нож и без промедлений перерезала себе горло, обрызгав их с Себастьяном чёрной прогнившей кровью. Последнее, что она увидела, было мрачное-мрачное небо, через которое отважно проталкивалось рыжее солнце.