Сказки топеройки Жаклин

Не устали ещё от старухи Жаклин? Нет? Хотите ещё? Тогда я поведаю вам следующую историю. На этот раз она будет отличаться, и не только лишь потому, что произошла не абы с кем, а с самим профессором Хогвартса, так ещё и дело то было четыре сотни лет тому назад. Вы сейчас опять начнёте кидаться в меня мухоморами и обвинять во лжи, но то чистая правда! Да-да, правильно вы заметили, уж на четыреста лет я не выгляжу, но и история эта не только моя, а всего нашего славного топероечного рода. Уж не знаю, от кого моя далёкая прабабка её слыхала, ведь никто из героев этой печальной истории в живых не остался. Ой, как же я горько из-за неё плакала, когда впервые от бабули услыхала! Хотя, может, всё оттого, что была на тот момент чуть старше головастика. Ну что-то я разговорилась с вами, давайте перейдём уже, наконец, к тому, с чего всё началось. А началось всё с одного единственного вопроса… — Какие-то вопросы, Генри? Генри всё никак не мог оторваться от сильно состаренного пергамента с затейливыми символами и рисунками людей, примерно одного и того же сюжета: из груди лежачего вылезали чёрные дымчатые щупальца, а четверо человек стояли вокруг со вскинутыми вверх руками. — Вы много путешествовали, профессор? Такой непривычный глазу пергамент. Бывавшая в далёких странствиях преподавательница отчасти подтвердила его слова: — Этот манускрипт из далёкой страны, только это не пергамент, Генри, а пальмовый лист. Юнец посмотрел на профессора Морганак, удивлённый не только лишь её ответом, но и необычайно бесшумным появлением рядом, хотя казалось, буквально только что он видел преподавательницу за столом кабинета. — Пальмовый лист? — Волшебники Южной Азии оказались весьма изобретательны в избавлении от душевных недугов. — Душевных недугов? — округлились светло-зелёные глаза Генри. — Разве от них можно избавиться? Та в ответ улыбнулась с некой тайной, чуть опустив подбородок. — При должном усердии найти лекарство можно от всего, даже от глубокой боли. Хотя сердце Генри, как у истинного пуффендуйца, вторило каждому слову, голова возражала на возможность сотворения этакого чуда, ведь в таком случае во всём мире не осталось бы ни одного несчастного волшебника. В этой дилемме решающим стал взгляд на собеседницу: за её глубокими тёмно-серыми глазами шуршали тонны книг, искрились всполохами тысячи тайных знаний; магические способности преподавательницы Защиты от Тёмных Искусств и вовсе поражали. А кто он? Пятикурсник с посредственной успеваемостью во всём, кроме Травологии и Зельеварения? Сомнений относительно её даже столь невероятных слов у него и быть не могло. — Вы так много знаете, профессор. И так умны… На комплимент Морганак совсем не изменилась в лице, лишь формально дёрнула уголками губ в лёгкой улыбке. — У тебя был ко мне какой-то вопрос, Генри? — Да, да… прошу прощения, профессор, я отвлёкся, — в смущении очнулся заворожённый влекущим в себя взглядом юноша. — Я хотел узнать, есть ли какое-то не слишком опасное заклинание, чтобы отвадить гномов от теплиц? Я уже пробовал: плескать на них водой, выкуривать навозом, выманивать червяками… Эти перечисления с разгибанием пальцев могли бы продолжаться еще очень долго, если бы Морганак не решилась их прервать: — В теплицах завелись гномы? — Да. Профессор Свупстикс сейчас чрезвычайно увлечён зельями, поэтому я вызвался ему помочь, но что делать с этими гномами ума не приложу… — Разве матушка не учила тебя выкидывать их подальше за огород? И весь настрой Генри вот так, в один момент омрачился, однако юноша постарался не подать и виду: — Нет, мэм, я из маглорождённых. Непонятно было Генри как, но та словно узнала всю умолчанную правду, преисполнившись в лице глубочайшим состраданием. — Ты не хочешь ничего мне рассказать, Генри? Юноша, не зная, что и ответить, неуверенно помотал головой. Тогда Исидора опустила взгляд на его грудь, отстегнула ровно четвёртую пуговицу на рубашке, так точно определив расположение нательного крестика. — Маггловский оберег… Перед глазами снова всплыли наваждением те ужасные воспоминания о смерти матери. Генри, несмотря на свой юный возраст, не мог, как было велено, сидеть сложа руки под крики и ждать окончания процедуры. Однако о том, что пришлось ему увидеть в щель под запертой дверью, он стократно пожалел. И это было даже хуже, чем ползающие по её телу мерзкие и жирные пиявки. Мужчина, судя по колпаку, накидке и перчаткам — лекарь, вбивал в череп матери железный колышек. Она кричала, но ничего сделать была не в состоянии, крепко прижатая к стулу двумя помощниками. И только проржавевший крест сиял на груди. Тот самый… Вернул в настоящее большой палец Исидоры, которым она стёрла со скул слёзы и приподняла голову за подбородок на себя. — Я знаю, что такое терять близких, Генри. Я могу тебе помочь, только скажи, что хочешь этого. В один момент дышать ему стало тяжелее. Как могла она? Как могла она узнать то, что не знали даже самые близкие друзья с факультета. — Можете? — только помято выдавил, беззащитно глядя на неё, он. — Если Вы можете… Морганак тепло улыбнулась и приложила закрученную палочку к его груди. Враз грудь парализовало, а рёбра начали раскрываться словно врата, открывая путь к самому сокровенному — к душе. И это было не только лишь неприятно, было ещё и крайне страшно позволить кому-то коснуться своей души. Он попытался было сделать шаг назад, да только сделать это не позволили вцепившиеся в челюсть пальцы. А в следующую секунду Генри отчётливо ощутил, как Морганак зацепилась за вязкую ядовитую скорбь сердца и тянула, тянула её наружу. Пульсирующая и извивающаяся тёмная энергия вылезла на кончике её палочки, которую она тут же одним глубоким вдохом полностью поглотила в себя. После избавления для Генри все невзгоды теперь казались позади. И столько было в нём в тот момент радости, и столько было в нём блаженства, что он упал перед своей спасительницей на колени, позабыв о всяких нормах приличия, обхватил её юбку и, в рыданиях содрогаясь, благодарил: — Спасибо!.. Спасибо Вам!.. Вы избавили меня от этой муки! Вы — ангел, профессор Морганак!.. Вы ангел! Исидора не злилась на его вольность, напротив, она гладила юношу по русым волосам, говоря вместе с тем: — Ты стойко держался, Генри, и теперь у тебя всё будет хорошо. А насчёт гномов: обратись к профессору Баккару, чтобы он одолжил тебе джарви. Ну что, у тебя остались ещё какие-то вопросы? У Генри не было вопросов, он верил, нет, Генри был истинно убеждён в том, что больше никакая боль, никакие сожаления его не сломят, а с этих самых пор его ждёт лишь жизнь в полном блаженстве без оглядок на прошлое. — Ты сегодня выглядишь веселее обычного, — заметила подруга с Пуффендуя, которая помогала тащить мешок с упитанным джарви в теплицы. — День сегодня потрясающий, Элейна, — вдохнул Генри побольше тёплого воздуха ранней весны. И правда яркое солнце сегодня грело кожу и вело по пути своих лучей первые выглядывающие из-под сахаристого тающего снега головки подснежников. — Что-то на тебя не похоже. Рассказывай, что случилось? — любопытствовала Элейна. Генри, пожалуй, был самым понурым учеником из всех, что она знала. — Знаешь, профессор Морганак… она… она такая потрясающая! Она так умна и так красива! Нам повезло, что именно она преподаёт нам, — в безнадёжном восхищении делился своими цветущими чувствами Генри. — Ну да, — выдавила кислую улыбку юная девушка. Для неё уже и не было открытием то, что всем нравятся такие статные и красивые дамы как профессор Морганак, а на сутулых и зажатых вроде неё самой никто и взгляду не бросит. Разве что только как на друга. Однако беспечное счастье Генри длилось недолго. Довольно скоро на смену блаженной неге пришла ковыряющая печёнки тревожность. Траур по почившей много лет назад матери теперь заменили собой беспокойные мысли о младшем брате-магле, что вынужден жить под одной крышей со строптивым отцом. И Генри снова явился в кабинет профессора Защиты от Тёмных Искусств. — Снова возникли какие-то вопросы? — развернувшись от окна, поприветствовала вопросом преподавательница. — Я нарвал подснежников, профессор, — произнёс юноша с толикой смущения и протянул охапку белых цветов с местами ещё не растаявшими снежинками. — Это Вам… — Спасибо, мне очень приятно, Генри. — Взмахом палочки Исидора отправила тех в расписную глиняную вазу. — Однако, я слышу, ты чем-то опечален. Не успела она и полностью развернуться, как Генри пал перед ней на колени. — Мне снова нужна ваша помощь, профессор! Я волнуюсь за своего брата, но не могу никак ему помочь. Молю, освободите меня от этой ноши! Исидора с теплющей веру в покой улыбкой пропустила на два раза через свои пальцы русые пряди юноши, а когда потянула из груди очередную порцию терзающих чувств, то на естественную попытку тела дёрнуться, схватила за волосы уже с куда меньшей нежностью. От резкой боли зрачки расширились почти на всю радужку глаза, но сокровенной нити взгляда с её глазами, плавящие всё нутро, Генри не отпускал. Исидора же, только чернь показалась из груди, перевела на неё всё своё внимание и, только вытащив, полным наслаждения вдохом вобрала её. Он так и стоял, коленями уперевшись в пол, с улыбкой облегчения на лице, пока профессор Морганак в это время стучала каблуками по пути к своему столу. Она ещё что-то черкала на пергаменте: черк, черк… черк, черк… — но что это было, Генри так и не понял. После того раза Генри стало, увы, только хуже: радость избавления протекла ещё мимолетней, а цена расплаты возросла. — Что-то случилось? — спросила подруга на ужине, указывая на его пустую тарелку. Тот в ответ лишь неопределённо мотнул головой. — Ты ведь снова ходил к Исидоре после занятий. Что она с тобой делает? — Это не твоё дело, Элейна, — впервые за пять лет крепкой дружбы Генри повысил тон, так ещё и, всем напоказ, грубо вышел из-за стола, так ни к чему из еды и не прикоснувшись. Всю ночь сон не приходил; Генри ворочался в испарине от терзаний, хотел стянуть с рёбер кожу, дать полную свободу оставшейся внутри черни. Теперь этой гадкой и порченной черноты ему казалось, стало только больше. «Неправильно, неправильно, неправильно», — драл душу внутренний голос. Та беспокойная ночь дала ему чёткое понимание: больше избавляться от боли он не станет, что бы ни произошло. — Класс, занятия окончены! Если у кого-то остались вопросы, можете остаться, — громко заявила профессор Морганак. Генри грезил о сладком забвении, но цена была для него невыносимой, поэтому плёлся он вместе со всеми. — Генри, не пройдёшь в мой кабинет? Бледный, выразительно невыспавшийся, он и не мог не привлечь к себе её внимание. Он всё ещё придерживался своей позиции, но посчитал, честнее будет объясниться и перед ней. — И невооружённым глазом заметна твоя мука, Генри, почему ты не остался? — по пришествии в кабинет, спросила Исидора. Ответ вышел уклончивым: — Больше не хочу этого. Преподавательница не только лишь на место благорасположения надела маску формальной строгости, но и пригласила занять кресло у стола. — Ответь мне, Генри, почему ты не хочешь? — Заняла и она своё кресло. — Ты обсуждал с кем-то то, что мы делали? — Нет, нет, что Вы, профессор! — поспешил оправдаться Генри. — Поймите, меня не оставляют сомнения о том, что это дело неправильное, так резать душу. Тогда тон преподавательницы смягчился: — О нет, милый, мы не режем твою душу. Я лишь избавляю тебя от боли. Но твоя боль — это не ты, ты ведь понимаешь это, Генри? — Да, я понимаю, мэм, но моя боль накатывается только во всё больший ком, я становлюсь злее к близким мне людям! — Переживания юноши были полны искренности. — То, что ты чувствуешь, лишь подтверждает то, что мы должны продолжать. В тебе сидит слишком много боли, обиды, страха, которые копились все годы, но которые тебе больше не придётся держать в себе, — обнадёживающе мотала головой одарённая волшебница. — Я вижу, какой потенциал магии в тебе, избавься ты от обременяющих чувств, и ты станешь одним из могущественных чародеев, Генри, я могу заверить тебя. Так уверенно исходили из неё мысли, так горячо она внушала, что стоило очень больших трудов ответить ей: — Простите, профессор, я не могу, я не выдержу этого… Исидора ответила не сразу, прежде вышла из-за стола и неспешно подошла к креслу со спины. — А что насчёт отца, Генри? Разве тебе не хочется перестать уже каждый раз ворочаться, вспоминая его? Единственное, с чем ассоциировался у Генри отец — боль. Это и его кулаки, и синяки, и кровь, и беспомощные попытки защитить младшего брата. Впрочем, были наказания и куда милосерднее, например, битьё розгами или часовое стояние на сухом горохе. От неприятных напоминаний подросток было попытался вскочить с кресла, как под не церемонящимся давлением женских рук на плечи ему пришлось опуститься обратно. Тонкие пальцы проскользили по гортани, кадыку и по достижении подбородка задрали его на себя. Перед её бездонными глазами он чувствовал себя маленькой травинкой, готовой в любую секунду сломаться напополам. О, он вечный пленник этих глаз… — Признай это, Генри. — Что?.. — прохрипел он. И она разбила всякие границы между ними двумя на мелкие осколки, и тем вознесла его на самые небеса, лишь оперевшись локтями на плечи и греющими ухо словами прошептав: — Признай, что нуждаешься во мне. Признай, что тебе нужна моя помощь. Это и вправду было нерушимой истиной, Генри нуждался в ней, нуждался всем естеством. И в её легких духах, чей запах на такой близости завладел всем его разумом. — Да… умоляю… Ох, её хихиканье на ухо было для него уже высшей наградой, однако Исидора на том не остановилась, подставляя палочку к груди. Снова рассекание ещё не затянувшейся раны в сердце и такое жгучее, но вместе с тем и приятное освобождение от тяжёлой ноши. И не чувствовал Генри более ничего, кроме райского покоя, с которым он почти полностью растворился в Ней. После сладостного глотка экстаза Исидора вернулась как ни в чём не бывало за письменный стол и снова начала черкать. Чтобы увидеть что, Генри повернул задранную голову набок. Перо делало резкие движения в книжке: Черк, черк… Черк, черк… Всего две пересекающиеся прямые. Крестики? Что они значат? Да какая уже разница… На обратном пути шаткой походкой Генри только тихо сказал: — Мне кажется, во мне больше ничего не осталось… Профессор Морганак услышала его слова, но ничего не ответила, позволив покинуть свой кабинет. Ему нравился запах её горько-сладких духов, а ей по вкусу была лишь его боль. Шли дни. Несмотря на свою подавленность, к помощи Исидоры Генри стойко не прибегал, перебирая рутину привычных дел. И прежде скромный, а теперь и вовсе наглухо закрытый и отстранённый, он мог рассчитывать только на одного человека, что и всегда — на Элейну, которая была с ним рядом в любом настроении. Не отпугивали девушку и разного рода странности. — Генри, вставь затычки! — крикнула она на Травологии во время срезания корешков мандрагор. Свупстикс опять дал задание и оставил студентов справляться в одиночку. Где-то в глубине души Генри было совестно перед подругой, о симпатии которой он всегда догадывался, но как сочувствовать, когда сам бьёшься по ту сторону льда? Время шло; Генри скучал, скучал по горьковато-сладкому аромату белладонны, скучал по касаниям её пальцев, по их блужданию в своих волосах, пусть порой они бывали резки и грубы. Мгновений этих было не так уж и много, но он круглыми сутками, днём и ночью прокручивал их снова и снова, стараясь воссоздать всё в своей памяти с точностью до мгновения. Но по-настоящему всё омрачилось, когда в один ненастный день после очередного урока Защиты от Тёмных Искусств прогремело громом: — Класс, занятия окончены! Корнелий, останься. Корнелий — тот самый сокурсник, чью сестру на днях забрала драконья оспа. Сомнений не оставалось, зачем Морганак попросила его остаться. И всё же Генри не ожидал. Не думал о том, что профессор Морганак станет спасать кого-то ещё, что чья-то ещё боль будет ей интересна. Обессиленный бессонными ночами зелёный взгляд, за которыми таилась и ревность, и обида, и печаль, поднялся на преподавательницу, однако та удостоила его лишь одним брошенным взглядом. Проводив их спины, заходящие в кабинет Исидоры, в духоте и ломке Генри стремительным шагом выскочил из класса, понёсся прочь. Дышать ему было тяжело, воротник сдавливал, кожу пробивал озноб. В бессознательном побеге он оказался в пустой теплице, где начал бить глиняные горшки, разбрасывать плоды смоковницы, вырывать ни в чём не повинные ростки. — Генри! — Выкрик Элейны остался без внимания. — Генри, что ты делаешь?! Зачем?! Прекрати! — Хваталась она за руки, сдерживая его от погрома. — Она выбрала Корнелиуса!.. — выплёскивал накипевшее одержимый преподавательницей студент. — Она выбрала его!!! — Профессор Морганак? Почему «выбрала»? Что происходит, Генри, я не понимаю?! — Нет, я должен всё исправить! — Вырвался мятежник из рук. — Я пойду к ней… Да, я пойду! — Постой! Генри сбежал из теплиц, так ничего и не объяснив. А что делают настоящие друзья, когда друг в беде, но не горит желанием посвящать в свои тайны? Верно, пытаются выяснить их самостоятельно. Вот и Элейна решила во что бы то ни стало разобраться в отношениях своего друга с молодой преподавательницей. Подходящий момент подвернулся сам: профессор Морганак уводила Генри из класса Защиты от Тёмных Искусств. Куда и зачем? Любопытство подмывало проследить за ними, но находящийся в открытом доступе кабинет, наверняка хранящий в себе множество тайн, упускать было никак нельзя. Отыскать секреты загадочной Исидоры Морганак делом простым не оказалось — кабинет утопал в несчётных свитках, книгах и чудаковатых предметах, на полный осмотр и месяца не хватит. Тут нужно было порассуждать: куда прячут люди самые дорогие вещи? Под матрац? Тут его нет. В сундук? Элейне тогда туда точно не добраться. В верхнем ящике стола? Ну, стол тут хотя бы есть. Верхний ящик поддался Алохоморе, однако кроме кучи писем из других стран, никаких в себе секретов не хранил. А вот в предпоследнем девушка наткнулась на перевязанную верёвкой книгу. Отважная подруга всяко пыталась разобраться с верёвкой: порвать её, разрезать Диффиндо, использовать распутывающее заклинание — той всё нипочём. Если где-то и были страшные секреты профессора Морганак, то определённо там. Не тратя понапрасну времени, Элейна схватила немаленькую книжку в охапку и поспешила к тому, кому доверяет больше всего — к декану факультета Персивалю Рэкхэму. — Профессор, — заголосила врывающаяся ученица, — профессор, прошу, помогите. Рэкхэм на такой визит сразу всполошился и расчистил на своём столе место. И сильно омрачился, когда увидел обложку книжки с особым знаком, который он знал очень хорошо. — Откуда это у Вас, мисс Мартлет? — Поверьте, профессор, я бы не стала этого делать, не переживай я за Генри! Профессор Морганак делает с ним что-то! Он поначалу был таким счастливым после встреч с ней, а потом… И не только лишь он, я видела Корнелиуса, он весь дёрганный! — Чем больше ведала ему Элейна, тем хмурее становился вид пожилого профессора Прорицаний. — Помните, Вы говорили верить своей интуиции? Я верю, верю, что ответ кроется на страницах этой книги, но у меня никак не получается её открыть. Вы точно сможете с этим справиться, профессор, я знаю! Персивалю хватило и одного движения палочкой, чтобы размотать оплетающую книжку верёвочку. Пока он листал содержимое на наличие чего-то подозрительного, беспокойная девушка в нетерпении переминалась с ноги на ногу. Вдруг старческий палец замер, карий взгляд Рэкхема остекленел и все опасения Элейны вмиг подтвердились: — Я боюсь, что, мисс Мартлет, Вы оказались правы. — Что… что она делала?! — Не уделяя никакого значения тактичности, студентка подскочила к столу и начала вчитываться в текст разворота. «Персиваль и Ниов ничего не понимают! С ними или нет, но я навсегда избавлю мир от боли». «Мне недостаточно того, что есть сейчас. Пришло время помочь и моим ученикам». «Внутри Генри слишком много боли, мне придётся вытащить всю её в своё хранилище. И мне потребуется ещё больше учеников». А дальше таблицы с именами, датами, какими-то признаками вроде: тяжёлая, острая, слишком чёрная. Крестиков напротив имени Генри было больше всего. — Что?.. Что это, профессор? — в испуге дрожал её голос. Рэкхем к взволнованной студенке оставался терпим, хотя и сам пребывал от находки в ужасе: — Дело в том, мисс, что профессор Морганак обладает редкой формой магии. Она полагает, что забирая боль других, делает их счастливее, но это совсем не так. — Вы должны остановить её, профессор! — наконец оторвалась Элейна от разворота. — То, что она делает, неправильно! — Я полностью разделяю Вашу позицию, мисс Мартлет, только настоятельно прошу не рассказывать никому о том, что Вы сегодня узнали. — Ни слова, — кивком подтвердила девушка. — Но, профессор, прошу Вас, не навредите ей, не прогоняйте, постарайтесь убедить, — жалобно молила пуффендуйка. — Она ведь сама не ведает, что творит, профессор Рэкхем! А Генри без неё не сможет, никак не сможет! Заместо ответа вслух тот в немом обещании покачал головой, всё больше погружаясь в свои отстранённые думы. На том, пожалуй, должен быть добрый конец: волка нашли, овец уберегли, да только закончилось всё не так распрекрасно. Уж умалчивает история как, но как-то остановить могущественную волшебницу у Рэкхема всё же получилось, ведь после того дня в Хогвартсе сообщили об её срочном отъезде и начали подыскивать нового преподавателя на эту должность. Элейна подозревала что-то недоброе, а Генри… Генри помочь ни лекари, ни Персиваль Рэкхем, ни Элейна не могли. Прежним его так и не сделали, но ему уже было всё равно, у Генри больше не осталось никаких вопросов. Но Элейна честно, долго и упорно пыталась привести друга в чувство. И вот, одним тёплым весенним утром, когда до экзаменов оставалось всего ничего, она отвела Генри в Запретный лес, где раньше они частенько собирали ингредиенты для зелий, смеялись над дрожащими прыгающими поганками и изучали ещё им тогда не известные виды растений. Обогретая солнцем опушка была рада своим долгожданным гостям. Как только они устроились, Элейна протянула имениннику кусочек пирога с заварным кремом (на его приготовление пришлось сподвигнуть не одного эльфа, но это же был самый любимый десерт Генри!) — С Днём Рождения! — Спасибо, — безучастно ответил тот. Ему хватило и одного кусочка, чтобы отложить подарок в сторону. Рядом не сильно громко слышались фальшивые музыкальные ноты. Элейна усмехнулась: — Ой, нарциссы-дуделки, похоже, место мы выбрали не лучшее. — Юноша отчуждённо промычал ей, даже не поворачивая головы, смотря куда-то в пустоту. — Тебя теперь ничего не радует, ничего не раздражает. Сегодня твой день рождения, Генри, ответь, есть хоть что-то, что я могу сделать для тебя? Он наконец-то взглянул ей в глаза и с тоскливой улыбкой ответил: — Я хочу вечного покоя, Элейна, но у меня совсем не осталось на его достижение сил. — Ах! — было первой её реакцией. Девушка смотрела на своего давнего друга, что прежде бы такого никогда не сказал, в испуге и жалости. Отчасти и себя она считала виноватой в его состоянии сейчас по многим причинам: не стоило вмешиваться или стоило остановить Морганак раньше, стоило быть лучшим для Генри другом, больше с ним говорить. Но теперь уже ничего не воротить, уже слишком поздно. С не сдержанными в глазах слезами Элена взяла его руку и своей палочкой из светлого дерева рябины рассекла кожу на его запястье. Глаза цвета ранней весны смотрели на кровь равнодушно, но только они поднялись на подругу, и точно промелькнуло в них что-то ещё живое. — Спасибо, — сказал он иначе, чем прежде, с тёплой благодарностью и не только за один этот жест, но и за каждый год их дружбы. А потом Генри завалился на спину в невысокую траву с белыми пятнышками ветрениц. Мутная пелена слёз, застлавшая глаза, не позволила увидеть ей свой разрез, а дрожащая рука сделала его чуть болезненнее, чем могло бы быть. Под давлением слабости Элейна легла рядом и, обхватив окровавленной рукой плечо своего друга, подарила прощальный поцелуй в висок. Поговаривают, что то место можно найти по стеблям белладонны с нежно-розовыми цветками и чёрными ягодами. И я там бывала, так что, коли не верите, то сходите да сами в этом убедитесь.