Strange Harmony

– – – Шидо не задерживается в камере Казуи надолго после того, как собственный владелец её покинул. Он чувствует себя неловко, но ещё сильнее — раскаивается из-за того, что сделал. Какая-то его часть впадает в ужас от мысли, что Казуи никогда не простит его за это своеволие — за то, что тот позволил себе так смело предположить, что Казуи хотел физической заботы от него, даже если Шидо правда думал, что это поможет. И о чём он только думал, когда это сделал? Но тогда всё казалось таким знакомым. Словно было естественно протянуть руку и обнять того, кто лежал рядом с ним — попытаться успокоить тревогу Казуи. Более того, не сделать этого казалось неправильным. Потому что… он правда скучал по такой близости. Однако это не оправдание. Тому, что он сделал, вообще не может быть оправдания. И всё же. Казуи, конечно, имеет право никогда не прощать его. Никогда с ним больше не разговаривать. От этой мысли Шидо становится дурно; но он этого заслуживает. Так не лучше ли принять эту мысль как можно раньше? – – – Казуи правда хотел сказать что-то в ответ на признание Шидо, очень хотел. Как-то подбодрить его — тот внезапно стал выглядеть таким напряжённым и виноватым из-за всего произошедшего. Но после неожиданного открытия, что именно Шидо ночью первым прикоснулся к нему — что Казуи не опозорился перед ним, — разум словно окончательно заглох. Ещё более непостижимым было то, что Шидо, как оказалось, хотел этого. Но… почему? Открытий оказалось так много, что Казуи снова сделал то, что делал всегда, когда не желал разбираться с обстоятельствами: просто сбежал прочь от проблемы. Но обычно это происходило скорее на эмоциональном или психологическом уровне. Не… не так. Буквально, ногами сбежать от неприятной ситуации… У Казуи от осознания этого до сих пор горит лицо. Какая убогая реакция. Как это по-детски. Но при этом он осознает, что за этим тёплым головокружением, от которого он никак не может избавиться с того самого момента, стоит что-то ещё. Он не так уж много помнит о том, как прошла ночь, кроме чувства тепла. Такое тепло он не ощущал уже очень давно. Особенный вид спокойствия, которое появляется только тогда, когда тебя обнимает другой человек. Ему редко приходилось испытывать подобное. Хинако иногда пыталась, но он постоянно отказывался, даже не задумываясь об этом. Кажется, кое-что о произошедшем ночью он всё-таки может вспомнить. То, как он тянулся к тому ощутимому теплу, которое, как теперь стало ясно, было теплом тела Шидо. Это чувство в каком-то смысле… приносило облегчение. И ещё его обнимали чужие руки. Это было чем-то похоже на Хинако, но при этом — ни капли не похоже. Странно ли то, что Казуи, кажется, впервые чувствует себя настолько хорошо выспавшимся? Должно быть, ночью Казуи неосознанно обнял Шидо, раз проснулся вот так, уткнувшись носом ему в грудь — но если Шидо прикоснулся к нему первым, то, выходит, ничего страшного? Может ли Казуи правда в это поверить…? Шидо приятно пах. Даже, пожалуй, безумно приятно. Казуи смог почувствовать это, находясь в сознании, всего на несколько секунд, но теперь обнаруживает, что жаждет ещё; а сердце от этой мысли пропускает удар. Казуи ждёт добрых двадцать минут, чтобы горизонт снова стал чист, а потом возвращается в камеру, злясь на себя за то, насколько сильно мысль о встрече с Шидо теперь заставляет его переживать. Прямо сейчас он просто не сможет столкнуться с ним лицом к лицу. Его разум к этому моменту уже окончательно превратился в заезженную пластинку, без конца проигрывающую воспоминания о прикосновениях Шидо, о его тепле, о том, как он пах — о его теле совсем рядом с Казуи. О том, что он был готов позволить такую близость. Казуи не впервые размышляет о том, как он разделяет с Шидо настолько откровенный момент, но раньше эти мысли никогда не были воспоминаниями. Он почти убедил себя, что подобное больше никогда не повторится, но… какая-то наивная частичка души до сих пор лелеет надежду. Это даже печально. Сокрушительная волна усталости вдруг накатывает на Казуи резко, и это ощущается как удар по лицу. Нужно присесть. Или прилечь. Или удовлетворить себя. Что, прости? Казуи думает о том, как крепко Шидо прижимался к нему со спины — о тепле его кожи, чувствующемся даже сквозь одежду, об уверенных руках, надёжно обнимающих его за талию, — о горячем дыхании, щекочущем шею, о пальцах, ночью нежно забравшихся ему в волосы. Но хуже всего его сводящий с ума запах, запах человека, к которому Казуи испытывает столько тёплых чувств, что он один может моментально заставить его успокоиться. Казуи остро ощущает знакомый жар, стремительно разгорающийся глубоко внутри. Ох ты. Он откладывает момент удовлетворения немного дольше, чем обычно, слегка удивленный тем, что на этот раз его воображение не справляется с этим само. Какой-то частью он всё же надеялся, что желание уйдёт само по себе — это ведь случалось не единожды. Но не в этот раз. Когда всё заканчивается, Казуи остаётся только привести себя в порядок и рухнуть обратно в кровать, но в тот же самый миг жар просыпается с новой силой, потому что его с головой накрывает знакомый запах. Шидо. Это он. Его сторона кровати… она всё ещё пахнет им. От этой мысли Казуи не может сдержать улыбки. Кровь снова устремляется вниз, но на этот раз он всё игнорирует, вместо этого сворачиваясь калачиком на той стороне кровати, что принадлежала Шидо, и глубоко вдыхая. На короткий миг ему приходит в голову заманчивая мысль больше никогда не стирать простыню, но он всё же не настолько глуп. Он и так знает, что запах однажды пройдёт, совсем как его возбуждение. Как и эти чувства. Но пока что он пытается положить сзади подушку, недостаточно твёрдую, чтобы сымитировать то надёжное тепло, которого теперь так недостаёт рядом с ним в кровати — и сворачивается в клубок, глубоко дыша. Боже, как он всё-таки жалок. Но он всё равно позволяет себе вообразить, что Шидо мог бы согласиться на это во второй раз. До тех пор, пока никто не знает об этих чувствах — пока Шидо не догадывается, насколько он на самом деле слаб и двуличен, — всё будет в порядке. Кажется, у него больше нет сил сопротивляться своему воображению.