Look into the Abbys

      Следующим утром Стайлз игнорирует воспоминание, отдаленное удовлетворение, поселившееся глубоко в его костях, нутре, гудящее от трепета того, что, как он знает, является магией — силой. Силой Искры. И, может, ему не следует доверять голосу в голове, образу его тени, но он отгоняет все эти мысли на задворки своего сознания, плотно закрывая их в деревянном ящике. Это его мозг, и ничто иное, справляется самым престранным способом. Если это помогает Стайлзу контролировать то, что происходит у него внутри, тогда все к лучшему. Так что он игнорирует все и вся, что хоть как-то пытается вернуть обратно к чувству, к словам, дыханию в ухо и следующим утром, и следующим, и последующим, и каждое следующее, зарываясь в фолиант за фолиантом, изучая все о ритуалах, рунах и заклинаниях. Когда он выходит со Стаей, все они отмечают, что тот выглядит лучше, здоровее, Скотт едва ли не сияет, и это заставляет Стайлза почувствовать себя чуточку виноватым, ведь если бы он знал… Стайлз сглатывает эту мысль и улыбается в ответ, плывя по течению, следует за лучшим другом.       Ногицунэ объявляется снова вскоре после нескольких ночей с наполовину кошмарными и лихорадочными снами, которые он не может не вспоминать без румянца; он осматривает его все с того же места на Неметоне, прежде чем жестом пригласить Стайлза присесть и начать выполнять свою часть договоренности. Стайлз решительно не обращает внимания на него, чем бы это ни было — если это вообще имеет значение, когда все происходящее только в его голове, — и Пустой, кажется, очень доволен тем, что просто обучает, предоставляя ему место и пространство, в которых он так отчаянно нуждается.       Это становится в практически регулярным явлением: раз в несколько дней, один, а иногда и дважды в неделю, демон-лис появляется в этих странных снах, которые кажутся чем-то гораздо большим — еще одно измерение? Иллюзия? Выдуманный мир? — чтобы посвятить во все те обширные знания, которыми он владеет. Разум Стайлза замирает довольно часто, одновременно пораженный и немного напуганный, но он не может не жаждать большего — он всегда был жаден до информации, какой бы она не была. — Откуда ты столько всего знаешь об этом? — однажды задает вопрос после того, как Пустой закончил свой рассказ о друидском ритуале. Ему почти неприятно признавать, что демон — прекрасный рассказчик. — Это не твой вид магии, разве нет?       Взгляд Пустого скользит по нему, все еще такой, такой внимательный, что Стайлзу хочется съежиться на своем месте — никогда и ни от кого он не получал настолько безраздельное внимание, — но в этих черных глазах всегда есть какой-то отблеск чего-то еще, чего-то большего, чего Стайлз не может расшифровать. — Когда ты живешь так же долго, как я, учишься развлекать себя, лисенок. И знания вещей может завести далеко, — просто отвечает он, его плечи дергаются, словно он подавляет желание пожать ими — и разве это не странно.       Но в этот момент Стайлз понимает то, что давно должен был понять, — Ногицунэ — лис, обманщик по своей природе, столь же озорной, сколь любопытный. Эта мысль почему-то успокаивает его, хотя и наталкивает на параллель, которую он не хочет проводить.       Множество вопросов кружатся в голове, о которых он иногда задумывается, несмотря на самого себя, с тех пор... с тех пор. И некоторые из них, которые только теперь начинают донимать его, требуя внимания, поэтому, как и все остальное, с чем он не может справиться прямо сейчас, он откладывает в сторону. Потому что если он спросит, если получит ответы, которых боится, если даже признает...       Это изменит его. Изменит все. И, судя по тому, как Пустой смотрит на него, демон тоже прекрасно это понимает и позволяет Стайлзу выйти сухим из воды, хотя, возможно, это лишь поможет лису добиться того, чего бы там он не хотел. Тогда почему? Стайлз отгоняет эту мысль, как сделал со всем остальным. Это все равно не по-настоящему, так что это неважно. — Я хочу окружить свой дом защитными чарами, — его пальцы судорожно сжимают маленькие ростки Неметона, но он встречает взгляд Пустого со стальной решимостью, рожденной из энергии, бурлящей в его венах. Она не исчезает даже после нескольких часов упражнений и бега — потому что она не из его тела. И ему нужно ее высвободить.       Ногицунэ издает хмыкающий звук в глубине горла, его взгляд задумчивый. — Что-то еще? — Может быть, пропитать стены пеплом рябины, если такое возможно, — в книгах Дитона и его расследованиях ничего об этом не нашлось, но после всего, о чем слышал Стайлз, он абсолютно уверен, что мог бы такое сделать. — Да, возможно, но позже, когда ты будешь лучше себя контролировать, — что-то мелькает в глубинах темных глаз — настороженность, которой он там никогда не видел. — Может, тебе стоит рассказать своим друзьям перед тем, как ты наложишь чары?       Стайлз застывает, уставившись на него, не очень-то веря тому, что услышал. Он, что, обеспокоен? Он же не заботится о них, не может же… — Нет, — осведомляет Пустой, как будто просто читает его мысли или неким образом знает, о чем думает Стайлз, — но это не меняет того факта, что даже если они не будут знать, почему не могут войти в твой дом, они поймут, что просто не могут. А держать твое обучение в секрете — еще более подозрительно. Вполне понятно, что ты хотел бы иметь знания, ты же единственный человек в стае. Ну, по крайней мере частично человек, но это им не обязательно нужно знать.       Это все вполне разумно, то, как он это описывает. Последняя часть? Стайлзу не очень по душе, но полагает, что чем больше людей узнают, что он, возможно, Искра, тем больше шансов, что кто-то придет за его головой. Эта мысль отрезвляет. — Ну, тогда я им скажу, что просто учусь и планирую заниматься защитной магией, — кивая, он старается не обращать внимания на молчаливое одобрение в изогнутой линии губ Пустого. — Когда мне следует сделать это?       В груди его Тени — чуть более широкой, чем его собственная, покрытой мышцами, заметными даже под легкой черной толстовкой; небольшая разница, которая одновременно и облегчает, и выводит из равновесия, — раздается тихий гудящий звук, и его голова склоняется на одну сторону. Лис в шкуре человека. Его шкуре. Но до сих пор ли она его? Если она настолько отличается. — Завтра пятница, не так ли? Вечеринка в доме твоей маленькой подружки? Милой клубничной блондинки? — Пустой размышляет, тут же довольствуясь быстрой вспышки гнева, проскользнувшей на лице Стайлза. — Тебе стоит пойти, лисенок, развеяться. Расскажешь своим друзьям. А потом, в субботу вечером, мы займемся чарами.       Гнев рассеивается, его разум уже цепляется за план, вертя его, рассматривая со всех сторон. — Почему так? Почему в субботу вечером? — Ты, скорее всего, вымотаешься, пока их наложишь, может, лучше проспать всю ночь, ты так не думаешь?       Если он сможет проспать всю ночь. Конечно, ему стало лучше: появления лиса во снах, как бы ему не хотелось это признавать, привели к лучшему отдыху, который он имел с… никогда, возможно. В другие ночи он все еще борется, но уже не так часто, как бывало. Это облегчение, если не что-то еще.       План оседает на его плечах, и он уже чувствует, как тихое предвкушение кусает за нервы, что-то близкое к волнению жужжит в жилах, это почти что… счастье.       Стайлз сглатывает, в горле как-то моментально пересохло, а разум вцепился в несколько простых слов. — Ты ведь поможешь мне с этим? — хрипло интересуется он, отводя глаза в сторону, не в силах выдержать тяжесть сосредоточенного взгляда Пустого. Потому что он уже знает ответ, это даже не совсем вопрос, но озвучить его все равно необходимо. — Конечно, Стайлз, я бы не пропустил такое, — Пустой бормочет, намного ближе, чем он был моментом ранее, наклонившись вперед, и горячее дыхание едва касается его щеки.       Стайлз встряхивается, даже не пытаясь остановить язык, проводящий по его нижней губе. Взгляд Пустого обжигает, но, ох, он хочет гораздо большего, он хочет настолько сильно, что это причиняет боль. И как-то, каким-то образом, он собирает прилив смелости, или, может, глупости, поднимает глаза, встречаясь со сверкающими глазами, как обсидиановые кристаллы-близнецы, отражающими лунный свет. И они голодны.       Каким-то удаленным уголком мозга Стайлз понимает, что отсюда пути назад уже не будет. Когда он наложит защитные чары, следуя за мрачной, роскошной версией своего собственного голоса в голове, он, возможно, больше не сможет себе лгать, пытаясь убедить себя, что это просто способ, с помощью которого его мозг справляется с остатками травмы. «Слишком умен для собственного же счастья»: голос его отца вторит, и хотя в обычный день он отнекивается, во всяком случае он знает, что это правда.       Пламенно горячее дыхание приникает к его влажным губам, и он крупно вздрагивает, с трудом сдерживая вздох. Когда он чувствует, как их носы соприкасаются, легкое, словно перышко, прикосновение — прохлада против жара, — он со стоном просыпается во мраке комнаты, в спутанных простынях. Он глубоко дышит, утыкаясь в подушки, стараясь прогнать мысли, образы, призрачные прикосновения — в эту ночь он больше не засыпает.       Вечеринка, кажется, пройдет с большим успехом, судя по количеству людей, смеху и радостным возгласам — да и к тому же, это вечеринка Лидии, она не может пройти неудачно (тот единственный раз не в счет). Его друзья разбросаны по всей округе и выглядят намного лучше, чем на тех нескольких неделях, когда он в последний раз видел их. У них у всех свои планы, семьи, поездки, каникулы, жизни, которым нужно было время. И Стайлз чувствует, как спадают часть груза с плеч и маленькие кусочки беспокойства и стресса. Он все еще опасается позволять кому-либо из оборотней — или, в основном, Скотту — соприкасаться кожа с кожей, в случае, если они начнут вытягивать боль, которая до сих пор скручивает его кости, кипит глубоко в мышцах. В большинстве дней это просто эхо, далекое и легко игнорируемое, но он предпочел бы не рисковать, чтобы кто-то узнал. За прошедшие месяцы это стало еще одной привычкой (и разве это не грустно?) — избегание любых прямых контактов.       Прогуливаясь по внешнему дворику, Стайлз потягивает пиво и старается не обращать внимания на неуклонно нарастающий гул в его крови и покалывание на подушечках пальцев. В предвкушении следующей ночи, от всего накопившегося, а, может, потому что он уже выпил несколько стаканов, он начинает ощущать небольшое тепло, на этот раз от алкоголя. Не совсем неприятное, но пока энергия мечется в его груди, он задается вопросом…       Я бы был аккуратнее с этим, лисенок.       К его достоинству, он не застывает на месте. Останавливается в свободном от людей уголке, облокотившись об подоконник, не сводя глаз с напитка, затем трясет головой и делает еще пару глотков.       «Я должен был развлечься»: мысленно говорит он. Себе. Голосу. Тяжелому, величественному голосу, выдуманным его мозгом.       Существует предостаточно способов, с помощью которых ты мог бы развлечься, Стайлз, он насмехается, очевидно позабавленный, с издевкой, от которой по коже пляшут горящие искры. Может, тебе стоит найти своих друзей. И поразмышлять о том, что может сотворить вышедшая из-под контроля магия. Могу представить, сколько бы она создала… хаоса, наверное? Голос хмыкает, и звук, кажется, пробуждает грохочущее эхо в его груди, разжигающееся в пустоте, которая…       Стайлз моргает, неосознанно потирая грудину. Она там, да, но не такая, как раньше, в самом начале — всеохватывающая, обширная, перехватывающая дыхание. Это скорее нытье, особый вид пустоты, которая желает быть заполненной.       Пиво плещется в стакане, когда он опрокидывает его и выпивает все одним махом, возможно, надеясь смыть с себя все эти мысли. Но когда он встает, чтобы зайти в дом, то выкидывает стаканчик в мусорное ведро и больше не тянется за добавкой, руки надежно засовывает в карманы брюк, чтобы никто не предлагал ему выпить еще. Он не обращает внимания на тихое удоволетворение в воздухе, наполняющее легкие, пока разыскивает Скотта и уводит его в маленький укромный уголок на веранде, и оба садятся на подоконник. — Как дела, чувак? Наслаждаешься вечеринкой? — с полным энтузиазмом спрашивает Скотт, просто потому что он такой милашка. В нем все еще таится печаль, которую сейчас он хорошо скрывает. — Конечно, Скотти-бой, королева знает, как устраивать их.       Лидия на другой стороне бассейна, сияющая и прекрасная, как всегда, и он не может не улыбаться, необыкновенно, как никогда, гордясь тем, что зовется ее другом. — Стайлз, я так счастлив за тебя, — Скотт почти кладет руку на его плечо, но перенаправляет движение на полпути, прижимая к своей груди с напускной серьезностью, и оба взрываются смехом, даже если у Стайлза он окрашен напряженностью. — Я серьезно, нет, реально. Приятно видеть, что вы так хорошо ладите друг с другом, даже если вместе вы вселяете ужас.       Он еще раз хихикает, но позволяет этому угаснуть в тишине. Это быстро наводит Скотта на мысль. — Ладно, так, в чем дело? Хочешь о чем-то поговорить?       С губ Стайлза срывается тихий вздох, а его внутренности сжимаются в тугой клубок нервов, хотя на самом деле волна чего-то близкого к уюту сглаживает острые грани, он собирается с духом и кивает. — Я все лето читал фолианты Дитона. Ну, знаешь, руны, заклинания, вся такая хрень, — он пожимает плечами, притворяясь равнодушным, но от того, как Скотт практически лучится, тяжесть почти полностью спадает. — Чувак, это здорово! Научился чему-нибудь? — энтузиазм абсолютно искренен. Стайлз и представить не может, как он благодарен сейчас за это. — Типа того. Там много всего, чел, и я буквально имею в виду много. Но, да, я хочу наложить чары вокруг дома. Во всяком случае, попробую. — И это… — Защита. Что-то типа магических щитов. Вероятно, это означает, что мне придется приглашать тебя в дом после их установки, чтобы чары опознавали тебя безопасным гостем, но пока не уверен насчет этой части. Так что, да, просто хотел, чтобы ты знал, — его рот захлопывается, а пальцы переплетаются между собой, нервозность яростно возвращается, но Скотт улыбается невозможно широко, когда он наконец смотрит. — Чувак, это потрясающе. Ты должен сообщить мне, как все прошло, черт, я приду протестировать эту штуку! — Ага, если получится, — усмехается, но расслабляется настолько, чтобы облокотиться об окно. — Не-а, чувак, получится, — Скотт сжимает его плечо, даже через худи чувствуется, что ладонь теплая, он все еще светится, — ты разберешься.       Ты единственный, кто всегда во всем разбирается, эхом отдается у него в мозгу, стучит и отскакивает от стенок черепа, но превращается в шторм между его ребер, в котором задействовано слишком много противоречивых мыслей и чувств, поэтому он отмахивается от этого. Но это уже забота для другого дня.       Скотт рядом с ним оживляется, рукой указывая на что-то или кого-то — Эй! Это Малия! Ну же, Стайлз, мы должны поздороваться с ней.       Так они и делают. Койот-оборотень груба и нахальна, что должно отталкивать его, но вместо этого становится свежим глотком воздуха. Скотт помогал ей, так что теперь Стайлз тоже втянут в эту тему, как обычно, но, возможно, он не очень-то и против. Малия занимает его, и все это время голос остается молчаливым, никаких откликов, никаких странных ощущений, проносящихся по телу. В этот момент, смеясь вместе с друзьями на вечеринке, он и представить себе не смог бы, что из этого выльется потом.       Стайлз тратит целую субботу, сосредоточено создавая сигилы, каждый со своим особенным значением. Вся эта современная колдовская дичь, которую он вычитал в интернете, сначала показалась забавной, пока голос не хмыкнул в голове, отчасти забавляющийся, отчасти задумчивый.       Ты не можешь быть серьезным, это какая-то бредятина, подумал он тогда, не до конца осознавая, что, вообще-то, признает существование голоса.       Может быть, но магия не стоит на месте, лисенок. Существует множество способов практики, чем ты думаешь, и с твоей-то силой? На самом деле не играет роли, какой из способов ты выберешь. Это сработает.       Слова заставляют волосы на коже встать дыбом, покалывая, словно электричество, прежде чем он возвращается к исследованию. Просто поверь, отзывается где-то в памяти, но, когда волна тихого недовольства прокатилась по его плечам, он тут же ее прогнал — и был встречен усмешкой.       Я ценю твою сентиментальность, дорогой, но в тот раз ветеринар был не прав. Это то, как работает магия Искры.       Сгоняя очередные мурашки, он приступил к работе. Перед ним разложились стопка бумаги, карандаши, ручки и фолиант с рунами. Это было утром, а затем часы разочарования, болящих пальцев и удивительного удовольствия от создания символов, и вот уже готовы три знака, каждый из них уже пробуждают различную… энергетику, что-то похожее на чувство немой силы, даже пока находясь на бумаге и будучи еще не заряженными.       И сейчас уже начало второй половины дня, и скоро его отец уйдет на смену, так что Стайлз спускается вниз, разминая затекшие плечи. Он заходит на кухню, массируя ноющие пальцы, и в голове у него проносятся мысли об ингредиентах для «краски» для сигилов. Его Тень, похоже, немало забавляется тем, что он решился на все эти хлопоты, но он хочет сделать это правильно. Как бы там ни было. И чем больше защиты он установит, тем лучше. Может быть, он мог бы поверить в существование всего этого, но, по крайней мере, тогда бы у него было что-то осязаемое, во что можно было верить.       Его папа наблюдает за ним с любопытством, когда Стайлз рассеяно мешает тесто для блинчиков, рецепт которых практически выжжен на тканях мозга за годы их приготовления. Ему нужно что-то простое и сытное, и эти babcia naleśniki были просто лучшими. — Ты там в порядке, ребенок? — Хм? — он поднимает голову от миски, прежде чем двигается, чтобы поставить сковороду на огонь. — Да, просто застрял в исследовательском круговороте. Ну, знаешь, как это бывает.       Тяжелые шаги заполняют пространство, пока Стайлз наливает тесто, и оно начинает шипеть на раскаленном кокосовом масле. — И что было на этот раз?       Он практически замирает, мозг разрывается на части. Стоит ли рассказать его отцу? Шериф уже знает о сверхъестественном, но это все еще в новинку, с другой стороны — Стайлз собирается огородить их дом щитом, приближая магию ближе, тем самым теперь она напрямую будет касаться и отца тоже, так что… — Ну… — он переворачивает блинчик, довольной прекрасным светло-коричневым цветом, и сглатывает через пересохшее горло, — все лето, вообще-то. Заклинания, руны, чары, вся такая фигня. Дитон одолжил мне несколько своих книг, так что это было полезно, а в интернете инфы больше, чем ты думаешь, серьезно, такое впечатление, что эти люди либо не знают, о чем пишут, либо же их не заботит, что этим кто-то интересуется, я имею в виду… — Стайлз, ребенок, остановись, — большущая ладонь ложится на плечо, и Стайлзу нужно сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. Он перекладывает готовый блинчик и наливает следующую порцию, прежде чем его отец заговаривает снова. — Я не сержусь, если это то, чего ты боишься, — только тогда Стайлз поднимает глаза, чтобы обнаружить маленькую улыбку на губах шерифа, — если честно, я ожидал чего-то подобного.       Стайлз усмехается, почти смеется, но затем качает головой. Потому что, конечно же, он ожидал, папа знает его слишком хорошо. — И, думаю, это хорошо, что у тебя будет более, ну не знаю, лучшая защита от всех этих сверхъестественных штук, — шериф пожимает плечами, но скрытый смысл ясен как день.       Кивнув, Стайлз сосредотачивает внимание на шкворчащем тесте и вовремя переворачивает блин. — В том-то и дело. Я хочу огородить дом чарами, — его отец моргает с нечитабельным выражением лица, и он не может сдержать смех, — я имею в виду магические щиты. Защита, как ты и сказал. И, ну… — он чешет затылок, с трудом сдерживая смущенный румянец, — и вообще я планировал сделать это сегодня вечером.       Боковым зрением он видит, как грудная клетка его отца поднимается при затяжном вдохе, перед тем как тот выдыхает в знак поражения. — Ты бы все равно это сделал, не так ли? — в его голосе нет обвинения, только искреннее раздражение. Стайлз поднимает плечи. — Да, наверное.       Это защита. Щиты. То есть, даже если бы Стайлза не было здесь, то магия защитила бы его отца. Так что, конечно, он сделает это с разрешением или же без него.       Ноа еще какое-то мгновение не сводит глаз с сына, но потом смиряется, пожав плечами по типу что-еще-можно-сделать.       Еще один блинчик присоединяется к первому, третий уже шипит. Стайлз мог бы заниматься этим с закрытыми глазами, честное слово. — Ну ладно. Покажешь мне завтра?       Это на секунду приостанавливает Стайлза. Он собирался скрыть их сразу после… — Хорошо, я дождусь тебя, а потом скрою их.       Ноа улыбается, в этот раз совершенно тепло, перед тем как садится за стол, и Стайлз без колебаний отдает ему тарелку, после чего тянется за следующей для очередной готовой порции блинчиков. Когда отец меняет тему разговора, тесто еще не закончилось. — Так как прошла вечеринка? Лидия снова превзошла себя, я уверен.       И с благодарной улыбкой Стайлз вдается в рассказ о вчерашнем вечере.       Когда проходит час, и дверь закрывается после ухода отца, Стайлз достает из шкафа коробку, полную банок, аккуратно сложенных и промаркированных. Накапливать их все лето было и весело, и сплошным мучением, но теперь у него была заначка, которая могла бы соперничать с заначкой Дитона. Возможно.       У трав так много применений, что их изучение было одновременно и кошмаром, и одним из самых долгих исследований, но с его силой, может, это не будет иметь большое значение, какие из них он выберет. Тем не менее он настаивает на том, чтобы сделать это именно так. У него есть план, хорошо, но пока он смотрит на банки с порошками растений и маслами, что-то тянет его за легкие, за кончики пальцев, заставляя его потянуться к…       Несколько минут спустя на полу рядом с ним выстроилась целая коллекция, и он уже насыпает что-то в миску, когда вдруг осознает, что делает. Замерев от неожиданности, Стайлз быстро-быстро моргает, прежде чем прочитать этикетки. Репейное масло, порошок Дудника, астрагал, кедр, «чертов коготь», даже кориандр и корица, прихваченные с кухни неделями ранее. Некоторые из них он помнит смутно, некоторые — чуть лучше, но, похоже, они вполне подходят; и в глубине души он знает, что ему нужно. — Странно, — его брови хмурятся, но когда банки не удостаивают его ответом, он пожимает плечами и возвращается к работе. Это почти что слишком легко: как он просто делает это, как будто скрытая часть него просто поднялась и взяла бразды правления в свои руки.       Он останавливается лишь после того, как прижимает кончик ножа — просто когда и откуда он взял его!? — к своей ладони, едва не порезав кожу. Что-то в этом действии парализует Стайлза, сковывает мышцы.       Все в порядке. Это не особенно-то и нужно.       Нет? Тогда с чего он вообще решил попробовать? Он все еще держит лезвие в руке.       Это помогло бы, твоя магия заложена в тебе, даже капля сделала бы защиту еще более мощной. Но ты все равно будешь вливать ее в символы, так что это необязательно.       Разумно, он полагает, это звучит разумно. Сигилам нужна его магия, чтобы работать, он собирается использовать ее в любом случае, так что…       Облизнув губы, нервничая, что-то вроде странного предвкушения проносится по жилам. Без сомнения он знает, что ему следует сделать это, и всего лишь эта мысль заставляет что-то запеть в его крови в знак согласия. И вот, крепко сжав зубы, он вдавливает острие в ладонь.       Быстрый укол боли проносится от его ладони вглубь него, с волнением, которое заставляет его содрогнуться, которое могло бы удивить или испугать его до смерти месяцы назад, но сейчас лишь разжигает огонь, пылающий в его нутре. Что-то пытается выйти из его тела, пока он смотрит, как алая кровь стекает с ножа. Осторожным движением запястья Стайлз отправляет ровно три капли в миску. Возникающий в результате всплеск энергии, как мини-гром в костях, заставляет его плечи дернуться. Если бы он не был настолько сосредоточен, он, вероятно, не заметил бы, как порез моментально затянулся. — Срань господня…       Это быстрее, чем у волка!       Это твоя магия, Искра. Прочувствуй ее. Раскрой ее, Стайлз, она вся твоя.       Он вздрагивает, смотря на свою руку. Никаких других внешних признаков зарождающейся внутри силы не видно, но он чувствует, как она пульсирует в такт его сердцу. И с ясностью, так непохожей на его гиперактивный мозг, он понимает, что никогда не был более… наполненным? Могущественным? Уверенным в себе? Он не может дать этому название, но это заставляет его взять миску, спуститься к входной двери и макнуть палец в смесь. Прохладная жидкость покалывает кончик пальца.       Рисуй сигилы, лисенок. Помни о своем намерении.       Дотянувшись до правой верхней части двери, он рисует первый знак. Он выглядит немного похожим на набор норвежских рун, собранных вместе, но более зазубренных и острых. Для защиты. Щит вокруг его дома. Ничто, что может навредить мне или моим близким, не переступит порог этого дома — вот, что это значит. Просто и понятно, ему даже размышлять над этим не нужно. Когда он замыкает круг, темно-коричневая смесь сияет восхитительным золотом — не похожим на глаза бет, больше как теплый солнечный свет, светлый и яркий, — а потом принимает свой естественный цвет, источая ауру, которая почти игриво щиплет кожу.       Тихий смех вырывается из его груди, все нервы, предвкушение и разочарование уходят с каждым выдохом. Он чувствует себя легче, спокойнее в собственной шкуре, и, может быть, впервые пустоты внутри пульсируют с чем-то сродни счастью. И это то, что останавливает его, улыбка сползает с лица.       Он судорожно ищет странные отголоски, волны не своих чувств, голос, который не имеет никакого права быть там, но он должен быть…       Ты собираешься рисовать следующий символ, солнышко, или ты уже слишком утомился?       Он поддразнивающий, почти воркующий, с намеком на веселье и, и… гордость? Но есть и нечто большее в роскошных, мрачных тонах, что-то более тяжелое — и не такое, что заставляет его пылать, нет, скорее такое, что охлаждает вены.       Продолжительно выдохнув, Стайлз заставляет себя успокоиться; сердце пытается пробиться через грудную клетку.       Не волнуйся, лисенок, я все еще здесь. Тепло, знакомое, и абсолютно новое, распространяется легким перышком под его кожей, по спине, вокруг талии, жаркое прикосновение ложится на шею. Рисуй следующий знак, Стайлз. Все хорошо, ты восхитительно справляешься. Просто помни о намерении.       Его горло пересохшее, когда он сглатывает, дрожащее дыхание застряло на пути в легкие. Но, во всяком случае, он тянется к краске, начиная второй символ прямо под предыдущим, мозг уже переключается на задачу.       Этот выглядит мягче по краям, состоящий — в определенном смысле — для людей, которых Стайлз считает желанными, тех, которым можно пройти и остаться в доме, которые будут защищены в его отсутствие. Он оставляет место, чтобы добавить еще, даже если он мог бы нарисовать очередной знак позже. Просто в данный момент это ощущается правильно. И когда сигил готов, вспыхивает золото, а энергия остается, он так же сильно отличается от предыдущих в своей ауре, как и по виду. Тот, что оберегающий, прохладный, острый, но надежный, как металлическая дверь или его бита, а этот — теплее, приветливее; оба одинаково пульсируют безопасностью, домом, спокойствием.       Стайлз моргает, восхищаясь защитными магическими символами. Он уже практически может ощущать их вокруг дома, в самих стенах, внутри него самого, как будто привязан к дому больше, чем когда-либо.       Так и есть, теперь. Он помечен твоей магией и твоей кровью, поэтому он связан с тобой.       Неприятный вопрос вертится на языке. Значит ли это, что он не сможет оставить его, ведь…       Нет. Но пока чары действуют, ты будешь чувствовать их. Сильнее или слабее, но знание будет там, когда ты его захочешь найти.       В этом есть смысл, думает он.       То, что ты чувствуешь сейчас, не продлится долго, это просто эффект от применения чар. Со временем он ослабнет, но даже если защита прорвется, ты почувствуешь.       Он опускает глаза, размышляя о третьем сигиле — «предостерегающий», как он его окрестил. Просто еще одна причина для этого.       И в этот раз все намного проще: знак самый простой, который должен предупредить его, если кто-то ступит на землю — и это единственная затруднительная часть: распределить их вокруг дома, а не в стены. Но он просто делает глубокий вдох, представляя, как пузырь охватывает территорию от конца улицы до их заднего дворика. Когда он заканчивает, наблюдая за золотой вспышкой, к нему без всяких прелюдий подкрадывается усталость.       Боль возвращается с мстительностью, практически подкашивая колени. Она отзывается пульсированием в его мышцах, но магия все еще низко гудит в его животе — ощущение сытости, но в то же время бурлит удовольствием и жаждой большего.       Держась за перила, Стайлз волочится по лестнице, брови сосредоточено нахмурены. Это так странно.       Почему это ощущается вот так?       Это твой первый раз, когда ты использовал свою магию осознанно. Ты еще не знаешь, в каком количестве ее применять. Это естественно, что ты чувствуешь усталость.       Наверное, он использовал слишком много. Примерно так. Но она до сих пор журчит у него в крови, в его уставшем, ноющем теле, низким громом силы, сытой и довольной, да, но это до жути сильнее теперь, почему…       Это нормально, к счастью или нет.       Его тон кажется странно бесстрастным, как будто это не то, что он хотел сказать Стайлзу, а то, что ему необходимо знать. Он сглатывает, поднимаясь по лестнице.       Что это значит? Интересуется, спрашивая собственный разум.       Ты только зажегся, лисенок, и твоя сила будет продолжать расти. Каждый раз, когда используешь ее, она будет становиться мощнее. И чем больше ты используешь ее, тем больше ты будешь хотеть пользоваться ею. Как я и сказал, благословение…       И проклятие…       Это… Он останавливается, и дверь его спальни как-то пялится на него. Это звучит достаточно честно, одновременно и волнующе, и ужасающе. Голос хмыкает, как бы соглашаясь. Стайлз думает кое о чем другом лишь для того, чтобы остановить первые зачатки паники.       Только зажегся? Когда я..?       Как ты думаешь, когда?       Откровенно говоря, это даже не покровительство — это ободрение. Словно голос уверен, что Стайлз уже имеет ответ, и просто пытается убедить найти его. Поэтому он проглатывает слюну, мысленно возвращаясь в те моменты, которые он не смог бы объяснить, перебирая их — пепел рябины? Около клуба? Нет, это было определено чем-то, но не совсем верным, это должны быть чем-то важным, более…       Раскол.       Стайлз вспоминает сейчас, как всплеск чего-то внутри него, всепоглощающий и головокружительно мощный, потянул его наружу. Это не разорвало его полностью, не совсем, он все еще чувствует свою Тень где-то рядом, по какой-то причине, вплоть до самой школы, до… Или нет?       Воздух застревает в легких, удушающий и царапающий глотку. Он открывает рот, пошатываясь, облокачивается о стену, не может думать об этом, не может, не сейчас, не…       Дыши, Стайлз, все в порядке.       Он нежен, он так чертовски нежен, теплый шепот, успокаивающий саму бездну вокруг его сердца, сжимающую грудь. Он вдыхает его, цепляясь за него, словно за спасительный круг, стараясь привести свое сердце и дыхание в соответствии с пульсирующей темнотой, окружающей со всех сторон.       Вот так, дорогой, ты хорошо справляешься. Просто дыши, не беспокойся, все хорошо…       Голос успокаивает его, стачивает острые грани паники, укутывает уютным пледом, и у Стайлза не хватает сил, чтобы отвергнуть его. Он устал, охрененно устал, его тело болит так сильно, и это заставляет его мышцы дрожать, и нет ничего, чего бы он хотел больше, чем наконец-то отдохнуть.       Когда он достаточно успокаивается, чтобы двигаться, ему едва хватает сил, чтобы зайти в ванную и вымыть руки перед тем, как перелить смесь в пустую банку, чтобы спрятать ее в шкафу вместе с остальными принадлежностями. Затем он спиной падает на кровать, его сознание еще приходит в норму. Это ощущается больше, чем усталость, это ощущается как боль, практически как…       Ты уже не должен чувствовать боль.       Голос тих, как-то сдержан, он практически видит хмурость… — Ну, я чувствую… — шепчет сам себе, призрачное восприятие всегда где-то на задворках сознания. В обычный день оно почти не беспокоит его, но не меняет того факта, что оно до сих пор там.       Поспи немного, лисенок, позволь мне позаботиться об этом для тебя…       Когда он просыпается следующим утром, он с трудом может вспомнить, о чем был его сон — лишь туманное ощущение другого тела, прохладной кожи и теплых объятий, слабого жара и пульсации чего-то вроде наслаждения. От этого ему почему-то становится немного не по себе, но в то же время ему явно слишком жарко и немного беспокойно, некомфортно по многим причинам, которые он не может сейчас осознать, а конкретно из-за одной, которая выделяется.       Постоянная боль, которую он чувствовал в те прошлые месяцы, боль, укоренившаяся глубоко в его костях, мышцах, в самой его сущности — прошла. Ни следа, ни отголосков, ничего. Как будто бы ее никогда и не было. Он практически благодарен, но, возможно, это очередная уловка, другая какая-то тактика. Ему не следует доверять ему.       В том-то и дело — она не возвращается. Проходят дни, недели, и ее до сих пор нет. Так что становится легче принять это, реагировать на голос почти как на друга, шутить, поддразнивать и все в таком духе. Временами, даже если он не позволяет себе так думать, это практически похоже на флирт. Даже сон-уроки, целые беседы о природе магии, о способах использования ее, о том, как помочь ему с контролем, бездонные темные глаза, поблескивающие в лунных лучах, и острая ухмылка на полных губах, от которой разгорается в крови жар, становится частью рутины, которой Стайлз начинает наслаждаться.       А потом все идет через жопу.