Пять мертвецов

      Он медленно выплывал из сна. Снилось что-то неправильное, да и вокруг былочто-то неправильное. Какой-то звук, высокий и навязчивый, какой-то запах, знакомый и неуместный, какое-то странное ощущение пространства, тоже, вроде знакомого, но… Не открывая глаз, он попытался повернуться на бок. Руки были странно тяжелые и негнущиеся, он страшно замерз. Было жестко. На бок повернуться не получилось. На руках перчатки.       Глаза сами собой распахнулись, но это ничего не изменило. Он попытался сесть, но что-то его держало. С обеих сторон. Он был не в своей постели, он вообще не понимал, где он. В то же время это место, этот запах, эта гулкая тишина были ему отлично знакомы. Он покрутил головой. Справа что-то светилось. И оттуда же доносился звук. Он снова попробовал сесть — опять не получилось. Хотя бы снять перчатки — он не мог поднять рук. Тогда он подвигал руками вправо-влево — это получилось, но с обеих сторон руки во что-то упирались. Это уже было что-то. Он согнул ногу в колене — она была страшно тяжелая, но все-таки сгибалась. Такое ощущение, что он связан, нет, что-то к нему привязано. Видимо, так и есть. Хоть бы содрать ненавистные перчатки и пощупать!       Он закрыл глаза, чтобы подумать. Какое огромное пространство! Спортзал? Нет, с куполом спортзалов не бывает. А, церковь! Я в церкви? Лежу!? Это где это я лежу посреди церкви? Не в гробу ли?       В животе похолодело.       Ладно, могло быть и хуже ― церковь ― не холодильник в морге и не закопанная могила, да. И не камера в крематории. Будем потихоньку выбираться. В крайнем случае, кто-нибудь придет и спасёт, если только...       Да, если с подачи этого гада, то выбираться надо побыстрее, а то не посмотрят, что живой — закопают и живого, еще и отпоют предварительно.       Надо посмотреть, какой гроб ― если какой-нибудь шикарный, то трындец. А если дешёвенький, ситчиком обитый, то это мать, и худшее, что грозит — стать посмешищем. Ничего, и не такое переживали. Не открывая глаз, он попробовал приподнять голову ― ощущение, что волосы пришиты к этом жёсткому под головой. Он скосил глаза вправо — что за! Справа кто-то лежал, просто в сумраке церкви (а он был уверен на 100%, что это церковь, причём центр храма) было очень плохо видно. А слева... да! Слева тоже кто-то лежит. Очень интересно. Видимо, не гроб ― но почему в церкви? Попробуем выбраться. Интересно, а как я сюда попал? И давай-ка пнём этих, которые с боков. Тут в животе снова похолодело — а вдруг это мертвецы? Он рванулся вверх и упал обратно. Тут справа раздался хриплый женский голос:        — Серёга, какого хрена? Дай попить, плиз, башка раскалывается...        — Я не Серёга, я Андрей, — машинально ответил он.        — А где Серёга? Ой, блин! Я что, так вчера наквасилась, что с тобой домой поехала? Серёга меня убьёт! И что ты меня держишь? Пусти, мне в туалет надо!        — Я тебя не держу! Разуй глаза — мы в церкви! И скреплены чем-то!        — Ни хрена себе глюк! Ладно, я тогда досыпать буду. Пока, Андрей!       Он разозлился и пихнул ее локтем так сильно, как смог:        — Это не глюк! Это самая реальная реальность, ты! Давай выбираться отсюда, чем быстрей, тем лучше! А то скоро поздно будет!        — Отвали, глюк! У меня глаза не открываются, я пошевелиться не могу, а ты втираешь мне что-то! И ваще, дай попить, а?       Он молча попробовал вынуть руку из рукава. Её рука сгибалась вместе сего.        — Ты, как там тебя, держи правую руку прямо, попробую выпутаться. Как тебя зовут, кстати?        — Мика. Ты чего такой злой? И где мы, кстати?       Он, кряхтя, выпутывался из рукава — хорошо, хоть рубашку к пиджаку не пришили. А вот перчатку пришили к... Кстати:        — Эй, Мика. А что на тебе надето — перчатки и ботинки есть?        — Есть.        — Мы с тобой, похоже, сшиты. И перчатками тоже. Я сейчас выпутаю руку и посмотрю.       Рукав затрещал, но Андрей вынул руку из него и натянул на груди ткань пиджака — пуговицы были пришиты прочно, хорошо, не молния. Потом вывернул руку и расстегнул верхнюю пуговицу, а остальные не доставили особых проблем. Наконец, он мог сесть... мог бы! Если бы волосы не были каким-то образом прикреплены к подушке, или на чём он там лежал головой. Но тут его бесцеремонно дёрнули за руку:        — А меня ты будешь выпутывать?        — Сейчас. Дай оглядеться, а перед этим выпутать волосы.       Извиваясь, он вытащил левую руку и потрогал затылок — точно, пришит волосами к подушке, а подушка приклеена. Вот ведь кто-то заморочился.        — Хотя бы расстегни мне молнию, — капризно протянула Мика.       Он протянул руку в её сторону, провел по её груди и понял — на ней толстовка в обтяжку, с капюшоном, капюшон затянут так, что оттуда торчит только нос, и завязан намертво, а молния застёгнута до самого верха. Попробовал развязать узел ― не вышло. Тогда он вернулся к своим волосам — к счастью, они были пришиты небрежно и непрочно, потому что, хоть и отросли, все равно короткие, и он начал их выпутывать.       Тут зашевелились слева — низкий мужской голос протяжно застонал, зевнул, потом рука дёрнулась — и Андрей получил сильнейший удар в бок, хорошо, не в глаз.       ― Тихо ты! Не дерись.       ― Какого хрена? Ты, козёл, ты чо, блин, делаешь в моей постели!!! Вали отсюда! Я ща полицию вызову! И отпусти меня, придурок.       И все это время мужик пинался неистово.       ― Разуй глаза, кретин! Ты спишь в церкви обычно, да!? И прекрати драться, задолбал!!!       Мужик озадаченно замолчал и замер. Повертелся и спросил:       ― Эй, а ты кто? Я что, умер?       ― Не знаю. Я Андрей.       ― А ты умер?       Андрей глубоко вздохнул и сказал:       ― Нет. Я дышу. И голова болит. Как тебя зовут хоть?       ― Сергей. Я вроде тоже дышу.       Тут вступила Мика:       ― Я тоже дышу, все прояснили, а теперь помогите даме. И дайте мне попить, наконец!       ― Откуда здесь баба? ― спросил Сергей.       Андрей не ответил, он сосредоточенно отпутывал волосы от изголовья. Да это и не требовалось, его со… ― кто, кстати? Не собутыльники, не соратники, не спутники… Согробники, решил Андрей. Так вот, его согробники отлично справились без него.       ― Я не баба, я женщина! ― верещала Мика.       ― А женщина что, не баба?       И так далее, по нарастающей.       Андрей в этот момент обнаружил, что рубашка все-таки пришита к пиджаку. Спиной. К спине пиджака и к лежбищу. Он протянул руку, пощупал и обнаружил, что штаны тоже пришиты к рубашке и к лежбищу верхней частью. И, видимо, трусы.       ― Твою ж дивизию!       Андрей развязал галстук — хорошо, хоть его ни к чему не пришили! — расстегнул рубашку и рывком сел.       Орущие со… гробники заткнулись и хором сказали:       ― А теперь меня развяжи!       Андрей огляделся и понял, что таки да, это действительно гроб. Только огромный, почти квадратный. В темноте не было видно, какого он цвета и обит ли он ситчиком. Он сказал:        — Развяжу, если заткнётесь.       Они моментально заткнулись.       Он сказал:        — Сейчас я потрогаю вас, чтобы понять, вы к гробу пришиты или нет.       Они оказались пришиты спинами к днищу и соответственными рукавами к обивке с боков. Мика оказалась пришита еще капюшоном толстовки. И на ней под толстовкой оказалась майка с длинным рукавом — тадамм! — пришитая тоже. Еще на ней были узенькие джинсики, тоже намертво пришпиленные к обивке. На Сергее был плотный свитер и рабочий комбинезон, всё это было крепко сшито между собой. И, естественно, их одежда была пришита к одежде Андрея.       Андрей понял, что вылезти из этого гроба он может только голый, а выпутать своих согробников без подручных средств не сможет. Они молча смотрели на него блестящими глазами.        — Я сейчас вылезу и пойду поищу нож или ножницы, чтобы отпороть вас и свою одежду.       Он развязал ботинки (они были пришиты к носкам) и, извиваясь, стал вылезать из штанов, трусов и носков одновременно. Потом осторожно вылез из гроба и по холодному полу зашлепал… куда-то. Где-то капала вода, и он пошел на звук. Продолжение следует