Вестник Андрасте

О, Владычица Неизбывной Победы, тебя славлю я! С сердцем поющим я принимаю неоценимый Дар твоей славы! Пусть же я буду сосудом, Что прольёт Свет твоего обещания Над ожидающим миром. Песнь Возвышения 1

Когда Андерс понимает, что жив, на него ложится легкая тень разочарования. С удивлением он понимает, что ничего не болит, только на виски давит. Тело ощущается своим, хоть и тяжелым и неподвижным, а держать глаза открытыми оказывается сложной задачей. Андерс заставляет себя снова и снова поднимать свинцовые веки. Светло. Кажется, под его спиной мягкая кровать, а не каменный холодный пол. Андерс не помнит, когда в последний раз спал на нормальной кровати. Потолок деревянный, кусочек стены, попадающий в поле зрения — тоже. Из-за обилия света кажется, что помещение просторно, хоть у Андерса и нет сил даже на то, чтобы просто повернуть голову и оглядеть его. Приятно пахнет древесиной. Еще прохладно, но от этого защищает тяжелое одеяло. Андерс глубоко вдыхает и прикрывает глаза. Раз уж он пока жив и при этом не заперт в каком-то темном подземелье, он даже не прикован и не связан, он пробует восстановить события вчерашнего дня. Вчерашнего ли? Последнее, что он помнит, это одна сплошная мутная зелень перед глазами. Кажется, Справедливость попытался вмешаться в происходящее, чтобы спасти их тело. Но это, очевидно, осталось незамеченным. Все, что было между его прибытием на Конклав и тем, как он очнулся в подвале церкви, по-прежнему остается смазанной чередой спутанных событий. Воспоминания просто отказываются выстраиваться и обретать хоть сколько-нибудь четкие очертания, и все, что у Андерса есть — это тот разговор, отзвуком и эхом прозвучавший через Тень. Было ли то достаточным доказательством его невиновности в конкретно этом взрыве? Может быть. Но Кассандра теперь прекрасно знает, кто он. Варрик знает. Каллен знает. От них могут узнать и все остальные люди вокруг. И тогда… Впрочем, разве его не заковали бы тогда? Не заперли бы? Про одержимость они ведь знали тоже. Голова начинает болеть сильнее, и Андерс жмурится, стараясь переждать молоточки, долбящие по вискам. Почему она так болит? До Конклава он не испытывал подобных головных болей. Последствия взрыва? Тени? Того странного ритуала, которому он помешал? Или частью которого стал? Почему тот странный мужской голос, который они услышали через Тень, показался ему знакомым? Велик соблазн просто заснуть снова, но тут Андерса как током бьет. Он здесь совсем один, не связан, не закован, вся его энергия при нем. Он снова открывает глаза и заставляет себя двигаться, поворачивает шею, чтобы медленно оглядеться. Позвонки при повороте головы неприятно хрустят. Как долго он здесь пролежал? Помещение все же оказывается не таким большим, как ему сначала подумалось, но все-таки просторным и очевидно обжитым. Кровать, на которой он лежит, стоит в углу, слева находится очаг. Если прислушаться, можно уловить потрескивание огня на древесине. Судя по тому, как в комнате прохладно, он или уже догорает, или его только растопили. Впрочем, под одеялом жаловаться не приходилось. У противоположной стены навалены какие-то ящики и бочки, пара стеллажей с книгами и иными вещами, а из небольшого окна видно запорошенные снегом ветки, которые слегка покачиваются от ветра. Погода хорошая, и от улицы веет спокойствием. У них получилось? Андерс привстает на локте. Тело тяжелое, но движения не даются ему с таким уж большим трудом. Бывало и хуже. Он придерживает одеяло, не желая расставаться с ним, и подносит левую руку к лицу. Метка по-прежнему выглядит как небольшая царапина по центру ладони, но никакого зеленого света больше нет. Боли — тоже. Все страшно болело из-за нестабильности Бреши, но раз теперь не болит, то, может, и правда все вышло так, как предполагалось? Негромко хлопает входная дверь. Андерс вздрагивает и весь подбирается, впрочем, понимая, что никакого сопротивления сейчас чему бы то ни было оказать не сможет. Но в помещение не вваливаются солдаты. Вместо этого в комнату заглядывает хрупкая тоненькая эльфийка, одетая явно не по погоде, словно она вышла из одного здания, только чтобы забежать в другое. В руках у нее небольшой ящик. Увидев его, она разом белеет и роняет свою ношу, а после, ойкнув, падает на пол сама, залепетав что-то о том, что понятия не имела, что он проснулся, и что она не хотела его тревожить, и еще что-то, но уже слишком неразборчиво. Это… очень странно. Разом становится не по себе. Она… кланяется? — Все в порядке, — пробует Андерс, заставляя себя сесть прямо, но эльфийка совершенно его мнения не разделяет. Она лишь коротко поднимает на него большие глаза, пугается, белеет сильнее, кажется, даже уши к голове прижимает, как кошка, и падает лбом в пол опять — даже слышно стук. — Я прошу прощения! И благословения! — лепечет она. — Я просто служанка здесь, в Убежище, милорд! Благословения? Милорд? Звучит тревожно, и Андерс опасливо сжимает одеяло в пальцах, как будто оно может защитить его от странной эльфийки, дрожащей под его взглядом, как лист на ветру. — Говорят, вы спасли нас, — продолжает она. — Брешь перестала расти. И метка на руке тоже. Об этом все только и говорят последние три дня! — Три дня? — переспрашивает Андерс в удивлении хрипло. Теперь понятно, почему он едва может шевелиться. Без хороших новостей не обходится, и это, конечно, замечательно. Брешь не растет, а Андерса больше не хотят судить за ее появление. Он надеется на это, по крайней мере. Да и эльфийка эта трясется перед ним не потому, что он одержим. Плохая новость в том, что о нем говорят. И говорят много. — Брешь еще в небе, — говорит эльфийка, осторожно выпрямляясь — Но люди говорят, что все теперь хорошо. Она все еще дрожит, смотря на него, и Андерса мутит. Ему это слишком напоминает то, как его всегда пугались, только узнав о одержимости. Сейчас он в себе, глаза не светятся, и он прекрасно себя контролирует, но ощущение этой схожести никак не отпускает. — Я уверена, что леди Кассандра захочет узнать, что вы проснулись, — говорит эльфийка, робко отступая назад. — Она говорила немедленно сообщить ей, если это произойдет. — Где она? — спрашивает Андерс, заставив себя выпустить одеяло из рук. — В церкви. Она сказала немедленно… — повторяет бедная девушка и торопливо уходит, хлопнув дверью. Андерс вздыхает, понимая, что сбегать надо было гораздо раньше. Он еще раз кидает взгляд на метку на руке. Брешь по-прежнему в небе, значит, разрывы по-прежнему будут появляться, значит, он по-прежнему нужен, так? Андерс горбится, прижимая ладони к лицу. Он сидит так недолго, стараясь привести мысли в порядок, но мысли в порядок приводиться просто отказываются. Так что следующим он пробует встать. Ноги подводят его точно так же, как память. Неприятно щелкает в левом колене. «Старость», — грустно думает Андерс, когда потягивается и отчетливо слышит и чувствует хруст поясницы. Движения даются ему с некоторым трудом. Тело слушается плохо, а еще без одеяла холодно. Андерс ежится, обходит помещение и не находит ничего похожего на зеркало. Ему страшно представить, как выглядит он в целом и его волосы в частности. Никакой расчески он не находит тоже, так что пробует кое-как расчесать волосы пальцами. Пряди волос по-прежнему падают на лицо, но Андерс, обшарив все полки, не находит никакой ленты. Зато в ящике, оставленном эльфийкой, находится чистая теплая одежда. Похоже, Кассандра не ненавидела его так сильно после закрытия Бреши. Или, что более вероятно, она не может теперь закрыть человека, о котором все говорят, в темнице. Андерс переодевается: штаны оказываются немного великоваты, но эта проблема решается поясом, и они тяжелые и теплые, к кофте прилагается плащ и даже перчатки. Предполагается, что ворот должен затягиваться длинным шнурком, но Андерс вытягивает его и заплетает волосы в хвост. Приведя себя в подобие порядка, Андерс замирает у входной двери, прислушиваясь. Может, Кассандра, услышав о том, что он проснулся, придет сюда сама, а ему не стоит шевелиться раньше времени? Но и просто так ждать он тоже не хочет. Так что он на пробу толкает дверь, и она легко поддается, будучи незапертой. Так и должно быть, или просто та эльфийка слишком торопилась, чтобы вспомнить о том, чтобы запереть его? В глаза бьет яркий свет холодного солнца, отражающийся от снега и льда. Андерс щурится, прикрыв глаза ладонью, и сразу же со всех сторон он ощущает присутствие людей. Глаза к свету привыкают слишком медленно, а от шепотков вокруг у него прокатываются мурашки по телу. Когда глаза наконец привыкают, Андерс видит их: огромное количество пар глаз, устремленных к нему. Здесь есть и солдаты, не дающие людям обступить его, и Андерса мутит. Их слишком много, а их общий шепот сплетается в жужжащий гул, отдающий надеждой, мольбой и благоговением. Небо синее-синее, яркое и полное солнечного света, но только Брешь и правда никуда не исчезла. Она по-прежнему наверху, но теперь бледная и статичная. Она просто есть, как небо, как солнце, как горы. Вписывается в пейзаж так хорошо, словно так и должно быть. И это странно. — Милорд. Андерс дергается всем телом, поворачивая голову. Перед ним оказывается невысокая солдатка. Ни ее голос, ни сама она не дрожат, да и лицо плохо видно под шлемом, но глаза блестят ярко и взволнованно. — Леди Кассандра ждет вас в церкви. Я вас провожу, — говорит она. Мнется. А потом добавляет. — Все очень рады, что вы наконец проснулись. Андерс привык к тому, что все были бы рады его смерти, и теперь все переворачивается слишком резко. И странно. Что ж, у него все равно нет никакого иного выбора, кроме как встретиться с Кассандрой и выслушать все, что она о нем думает. Но это уже не кажется ему страшным, ведь альтернатива — это остаться здесь, среди людей, смотрящих на него так, будто он спас мир. Хотя… Вроде это и произошло? Андерс кивает, и быстрым шагом его уводят сквозь толпу. «Это он, это он, это Вестник Андрасте!». Андерс смотрит себе под ноги, вконец растерявшись, и ему хочется как можно скорее сбежать отсюда, спрятаться хоть где-нибудь. К счастью, его проводница торопится тоже. Чужое внимание душит его. То, как люди зовут его, тем более. Это так глупо. Правда, ничего глупее он в жизни не слышал, и кто-то за завесой наверняка громко смеется так, что это оглушает и здесь, в реальности, смех преобразовывается в шепотки и сверлящие его взгляды, полные болезненной надежды. Они говорят про Андрасте, ее имя звучит из уст всех и каждого вокруг, они говорят что-то о том, что она послала им его, и, будь у Андерса силы, он бы рассмеялся. Даже такая коротая недопробежка до уже знакомой ему церкви сбивает дыхание, в коленях чувствуется неприятная дрожащая слабость. Все сестры и редкие братья, толпившиеся у входа, резко замолкают, увидев его, но в каменных стенах ему, наконец, удается спрятаться от внимания. Воздух в церкви холодный и приятно пахнет воском. В альковах еще горят свечи, отбрасывая пляшущие тени. Андерс глубоко вдыхает, услышав громкие голоса из-за двери напротив входа: она приоткрыта, а звуки здесь разносятся хорошо. Андерс медлит, делает пару шагов и замирает, подняв глаза на статуи и церковное солнце на большом полотнище над дверью. Если Андрасте послала его миру, то как же она этот мир ненавидит. Какие святотатственные едкие мысли. За дверью кто-то спорит, два голоса: женский и мужской. Кассандра и, похоже, канцлер. Андерс плохо его запомнил, не до того было, но сейчас мужчина снова предсказуемо требовал, чтобы Андерса отправили под суд в Вал Руайо, и тогда Кассандра отвечает так, что Андерс застывает, потянувшись было к ручке двери. — Я не верю, что он виновен. Андерс понимает, что дело в Бреши. Она не закрыта до конца, а он — единственное известное средство для ее закрытия. И все это значит, что Кассандра не желает выдавать канцлеру или кому-либо еще то, что именно Андерс, именно тот, кого толпа снаружи зовет Вестником Андрасте, взорвал церковь в Киркволле в 9:37 дракона. Четыре года прошло, с ума сойти. Опасаясь, что его судьба может решиться без его участия, Андерс толкает дверь и проскальзывает в помещение. Незамеченным это сделать не выходит: комната слишком маленькая, посреди нее большой длинный стол, а по противоположные его стороны друг напротив друга стоят Кассандра с канцлером. По бокам от двери стоят солдаты с тем же символом, что и на ее груди. — В кандалы его! — отдает приказ канцлер сразу же, взмахнув рукой. — Отставить, — обрывает Кассандра таким тоном, что даже Андерс предпочел бы с ней не спорить. Неожиданно не стал спорить и канцлер. Кассандра взмахивает рукой, отсылая солдат из помещения. Тогда, когда они уходят, канцлер вступает с ней в новый спор, и голос Кассандры становится настолько ледяным, что Андерс пробует слиться со стеной. — Все уже решено, канцлер! — восклицает она, когда ей надоедает. Она бросает на Андерса нехороший, тяжелый и в то же время почти удивленный взгляд, использовав те же самые слова, какие Андерс слышал снаружи. — Создатель послал нам его в трудный час. Он давит смешок. Она же не может в это верить. Она знает, что он взорвал церковь и знает, что он стоит у истоков начавшейся войны. И, конечно, этот аргумент здесь только ради того, чтобы заткнуть воцерковленного человека. — Это не вам решать! — восклицает канцлер, и Кассандра громко роняет на стол очень большую и толстую книгу, которую до того держала в руках. С нее слетает много пыли, которая видна в дрожащих отсветах свечей, освещающих помещение. — Это, канцлер Родерик, предписание Верховной жрицы, которое дает мне, Правой руке, и леди Лелиане, Левой руке, действовать на наше усмотрение, — говорит она железным четким тоном. — И, согласно этому, я объявлю о возрождении Инквизиции. Андерс читал что-то об Инквизиции в Круге. Книги по истории не слишком его интересовали, но она была обязательным предметом наряду с курсом богословия, где учили лишь тому, что магия служит людям, а не люди магии. Он смутно помнил лишь то, что Инквизиция когда-то была той самой организацией, которая положила начало храмовникам и искателям истины, и защищавшая Тедас до церкви и Кругов. — Мы закроем Брешь, — говорит Кассандра угрожающе, обойдя стол и тесня канцлера к стене. — Мы найдем тех, кто ответственен за ее создание. Мы восстановим порядок. С вашим одобрением или без него. Поморщившись, канцлер бросает на Андерса взгляд — будь он магом, то точно бы не обошлось без возгорания — а после стремительным шагом оскорбленно вылетает из помещения, хлопнув дверью. Постояв несколько секунд недвижимо, Кассандра вздыхает, и после все ее внимание сосредотачивается на Андерсе. Все его попытки слиться со стеной оказываются провальными. — Сядь, — приказывает Кассандра резким хлестким тоном, указав на неприметный стул в углу комнаты. Он слишком далеко от двери, но Андерс послушно садится, решив, что спорить глупо и бесполезно, да и стоять ему все равно тяжеловато. После Кассандра поворачивается к солдатам и приказывает их послать «за остальными». Под «остальными», Андерсу думается, имеется в виду Лелиана и… Каллен? От мысли о последнем нехорошо сжимает внутри и покалывает в венах. Ожидание проходит в душной неприятной тишине. Андерс сидит, разглядывая метку на руке, чувствуя, как похолодели пальцы, да и вообще в комнате было неприятно холодно. Промерзше. Или ему так кажется от дурного волнения. Первой появляется леди Лелиана, они с Кассандрой только молча друг другу кивают, по Андерсу она лишь мажет коротким взглядом, а после сосредотачивает свое внимание на книге, задумчиво и неторопливо поглаживая обложку пальцами. Кассандра же возвращается к тому, чтобы сверлить его взглядом, желая разглядеть… Андерс не знает, что. — Угх, где она? — вопрошает Кассандра, когда спустя еще полминуты ничего не происходит. — Почему ей так сложно следовать простейшим указаниям? Появляться вовремя, например? Андерс не успевает прикинуть, кем может быть эта загадочная «она», как дверь открывается еще раз, и воплощенный ночной кошмар ступает в помещение. Андерс подскакивает с места, как ошпаренный, откуда его буквально выталкивает Справедливость, который обжигает вены. — Ты! — Я. Мередит совершенно не впечатляет ни его рычащий тон, ни злой вид. Она выглядит даже скучающей, а Андерс же готов взорваться от спокойного холода в ее глазах. В венах начинает закипать. — Ты должна быть мертва! — А ты должен быть в кандалах и с печатью усмирения на лбу, — парирует она невозмутимо. Справедливость вспыхивает под кожей, точно сухое сено от единой искры, и слышится совершенно не человеческий рык, который не удается контролировать. Андерс пугается тому, как ускользает контроль, слишком поздно, чтобы перехватить его в ту же секунду, а Мередит усмехается, повернувшись к Кассандре. — Вот видите, леди Искательница, — говорит она снисходительно и удивительно спокойно для того, что происходит. — А я предупреждала вас, что зверей заковывают в ошейники. Иначе… Больше всего на свете Андерс хочет свернуть ей шею. Голыми руками, так, чтобы почувствовать, как под пальцами хрустнет. Эта злоба копится, копится и почти оглушает его, но из мыслей его вырывает твердый железный голос Кассандры. — Андерс! Он вздрагивает. Как ледяной водой окатывает, потому что Андерс мажет взглядом по Кассандре и тогда же замечает Лелиану. Та у стены, рука тянется к кинжалу на поясе. Андерса облизывает пугливым стыдом. Справедливость недоволен. Справедливость не хочет прятаться, а их общая ненависть оглушает. Но медленно Андерс вдыхает, так же медленно выдыхает, и свечение гаснет. Он снова может контролировать свое тело. Его трясет. — Что ты здесь делаешь? — плюет он, ненавидя себя за то, как вздрагивает голос. Мередит усмехается. — Тебя удивляет, что рыцарь-командор была неподалеку от Конклава? Андерс поверить не может. Поверить не может, что после всего, что она сделала, она по-прежнему здесь. Что она была приглашена на Конклав. Что она оставалась рыцарью-командором все это время. И теперь она здесь, чтобы… чтобы что? Почему всем все равно на то, что она воспользовалась правом уничтожения? Он знает ответ, прекрасно знает: она не мага, она человек, рыцарь-командор, которая получила одобрение от церкви. И ее даже не оправдать тем, что она воспользовалась правом после взрыва, ведь разрешение на него она запросила явно гораздо раньше. На Андерса наваливается духота беспомощности. — Андерс, сядь, — велит Кассандра, но он не садится. Не хочет смотреть на них всех снизу вверх, не хочет смотреть снизу вверх на Мередит. Впрочем, это просто бесполезно: она немного его ниже, но все равно умудряется смотреть свысока. Она не изменилась почти, разве что прибавилось морщин вокруг глаз, и куда-то делась корона Андрасте, без которой Мередит на улицах Киркволла не появлялась. Еще только сейчас Андерс замечает, что она не в храмовничьих доспехах, на ее нагруднике нет характерной эмблемы. Андерс все равно чувствует себя загнанным в угол. Запертым. Не сбежишь. Его мутит. — Итак, — говорит Кассандра, прочистив горло. Лелиана отходит от стены, сдвигается ближе к столу. — Ты смог закрыть Брешь, — констатирует Кассандра, обойдя стол и встав возле него. Тогда Андерс перестает сверлить взглядом Мередит и обращает на нее внимание. — Это могло бы тебе зачесться, если бы не некоторые прошлые события, в которых ты был замешан. Мередит хмыкает. Кассандра, должно быть, ждет от него ответа, но Андерсу нечего на это отвечать. — Тебе даже нечего сказать в свою защиту? — изумляется она. — А в этом есть смысл? — переспрашивает Андерс. — Я не собираюсь отрицать то, что сделал в Киркволле в тридцать седьмом году. Вы и так все прекрасно знаете. Варрик ведь все рассказал. Он бросает еще один взгляд на Мередит. Та вообще была там, в Киркволле. Почему ее никто не просит оправдываться, почему? Интересно, а где Каллен? — Итак, Андерс, — зовет Кассандра. Она теперь стоит, привалившись к столу бедром и сложив ладонь на рукояти меча. Пальцы лежат расслабленно, но Андерс знает, что это просто иллюзия. — Что ты делал на Конклаве? Андерс хмурится, не желая вести бесед с ней. Он поворачивается к Кассандре. — Ты была там, у Бреши, Искательница, и прекрасно знаешь… — Это так, — соглашается она. — Я не думаю, что ты причастен к взрыву на Конклаве, — добавляет холодно. — Но этого не отменяет твоей причастности к еще одному взрыву. Кассандра тоже немного его ниже, но это не мешает ей казаться угрожающей скалой, нависшей над ним, и глаза ее отливают закаленной сталью. — Поэтому отвечай на вопрос командующей, — велит она. — Какова была твоя цель на Конклаве? — А вы поверите? — он окидывает взглядом всех присутствующих здесь. — Зависит от того, что ты скажешь. Андерс мысленно считает до трех и вздыхает. — Я взорвал церковь в Киркволле, — признавать это вслух странно и волнующе, — чтобы добиться изменений. У Кассандры на лице не вздрагивает ни один мускул, и выдержать ее взгляд оказывается неожиданно сложно. — Добился, — усмехается Мередит. Остальные молчат, ожидая дальнейших его слов. — Хаос не был моей целью тогда, но он был неизбежен. Конклав же должен был положить этому конец, и я хотел своими глазами увидеть, чем закончится то, что я начал. Конечно, начал это далеко не Андерс. Он лишь послужил катализатором. Но так объяснить гораздо проще, а голова вдруг начинает болеть, и он чувствует себя совершенно уставшим и выжатым, хотя вроде проспал столько дней. — И ты решил посетить Конклав, чтобы вмешаться, если его исход тебе не понравится? — спрашивает Мередит с неприятным снисходительным тоном, как с нашкодившим слишком наивным ребенком. — Нет. Я пришел, чтобы увидеть, чем все кончится. В моих планах не было делать что-либо. Ровно как и не было вот этого, — он взмахивает рукой с меткой. Кассандру как будто удовлетворяют его объяснения, что странно, но Мередит, конечно, никак не оставит его в покое. — Послушайте, пусть он хоть трижды невиновным в том, что произошло на Конклаве, он все еще преступник. Не просто преступник, попрошу заметить, а одержимый преступник, террорист. Мы не можем просто так игнорировать это. В ее словах есть смысл, даже довольно много. Но Андерс не может успокоиться из-за того, что все это произносит такая же, конечно только по его мнению, никто другой так не считает, преступница, как и он. — Но ведь Брешь все еще в небе, — замечает Лелиана, впервые подав голос за все это время. — И Андерс — единственный, кто способен закрывать разрывы. Они ведь будут появляться и дальше. Это опасная и неизвестная магия и, вполне возможно, только тот, кто стоит за взрывом, понимает ее и знает, как с ней управляться. — Вы правы, — соглашается Мередит просто. А потом добавляет. — Почему бы просто не запереть его в таком случае? Очень по-храмовничьи. Андерс думает о темноте и сырости, о клетке, холоде, одиночестве и руках руках руках, и зерно паники получает очень благодатную почву. Он успевает найтись с ответом до того, как оно разрастется. — Вы не можете запереть меня подальше от чужих глаз, — говорит он негромко, обращая на себя внимание всех разом. Он заставляет себя не отвести глаз, смотря на Мередит нехорошо, вскинув подбородок и стараясь стоять прямо, не горбясь. — Дело не только в Бреши, — с каждым словом удается говорить все увереннее. — И не только в метке. Люди снаружи зовут меня… Вестником. Верят, что я послан Андрасте или самим Создателем. Неважно, так это или нет на самом деле, как и неважно, как вы к этому относитесь. Важно, что люди в это верят. На четверть минуты воцаряется давящая тишина, а после Лелиана произносит. — Он прав. Это вызывает определенное облегчение. Он бы что угодно сказал и сделал, лишь бы его не заперли. Одна только мысль о мешке из камня вызывает бесконтрольную дрожь. Что угодно, только не туда. Только не снова. А все, что происходит здесь и сейчас, может затянуться гораздо дольше, чем на год. — Дыхание Создателя, — вздыхает Мередит. — Так ты согласен идти на сотрудничество и дальше? — спрашивает Кассандра, проигнорировав ее. Будь у Андерса выбор, он не был бы согласен. Ничего этого ему не хочется. Единственное его желание — это впасть в спячку на год. Но, очевидно, ему не светит этого уже очень и очень долго. — Как будто у меня есть выбор, — говорит он. Потом, немного приободрившись, расправляет плечи. — Если под угрозой весь мир, то все мы в одной лодке. А раз уж так сложилось, что я единственный, у кого на руке есть ключ к спасению, то, что ж, вы со мной застряли. «И я застрял с вами». Кассандра окидывает его нехорошим взглядом и отступает, наконец, позволяя вдохнуть полной грудью. Андерс предпочел бы сбежать и спрятаться. Но до него доходит: раз уж в этом деле замешана магия, то магов будут неизбежно винить во всем, что произошло. Он просто уверен, что Мередит обязательно приложит к этому руку. Магов будут винить в срыве Конклава, им припишут убийство Джустинии. Оставлять это на самотек просто нельзя. Андерс обязан быть со своими людьми, пусть даже его люди не слишком его жалуют. Это неважно, ведь эта история не о нем. — Значит, решено, — говорит Кассандра, переглянувшись с Лелианой. На Мередит они обе не смотрят, должно быть, не считая ее мнение достаточно авторитетным. Андерсу хочется в это верить. — Может, это искупление, посланное Создателем за твои грехи, — добавляет она, снова взглянув на Андерса. Тот приподнимает брови. А, может, это Создатель так показал все, что он думает о том мире, который оставил и в который не желает возвращаться? — Мы не можем запереть тебя, но за тобой будут следить. И, можешь не сомневаться, как только все закончится, тебя ждет суд, — продолжает она. Андерс не сомневается. Он просто планирует, что не доживет до этого момента. — Хорошо. А теперь у меня есть к тебе вопросы, — заявляет Кассандра и кивает Лелиане. Та забирает книгу и, коснувшись плеча Мередит, уходит куда-то. Мередит же окидывает его долгим хмурым взглядом, прежде чем уйти тоже. Она недовольна, что его не заперли, как она и хотела? Что ж, хоть что-то приятное. — Я так понял, Варрик уже все рассказал. — Это не значит, что я не хочу услышать все из первых уст, — отвечает Кассандра. — Сядь. На этот раз Андерс не спорит, понимая, что на ногах ему держаться тяжело. — Ты одержим, но, по словам Варрика, ты утверждал, что демон здесь ни при чем. — Не демон. Дух, — поправляет Андерс, а Кассандра морщится и с некоторой неожиданной опаской косится на закрытую дверь. В помещении они одни, только вдвоем, и она, похоже, только сейчас понимает, что наедине с одержимым, который очень быстро выходит из себя. — И он действительно не заставлял меня делать что-либо. Кассандра, конечно, не верит ему, и на Андерса сыплются вопросы, один похожий на другой, и он отвечает на каждый, чувствуя, как все сильнее и сильнее болит голова. Подташнивает. Вспоминать все события Киркволла неприятно. Андерс никогда никому не пересказывал их столь подробно. — Я сделал то, что должен был сделать, — говорит Андерс твердо, слишком устав от однотипных вопросов, зная, что они не закончатся. Он выдерживает взгляд Кассандры, продолжая, — пусть весь Тедас ненавидит меня за это, пусть вы хотите моей смерти, я не перестану считать, что прав. Если бы не я, Круги пали бы все равно, но перед этим вы удавили бы слишком много моих людей. — По-твоему, мало магов погибло и пострадало в войне? — спрашивает Кассандра. — Конечно нет, — отвечает Андерс. — И мое сердце болит за каждого. Однако большие изменения никогда не обходятся малой кровью. Андрасте утопила Тедас в крови, чтобы перекроить цивилизацию, а теперь ее имя на устах всех, кто верит в Церковь. Андерс знает, какой ответ получит на это. — Не смей сравнивать себя с Андрасте. Кассандра могла бы сносить сталью своего голоса головы. Андерс слышал это множество раз. Он и не сравнивал, он лишь констатировал факты, общеизвестные и официальные. Но если раньше ему нечего было на подобное ответить, то теперь он растягивает уголки губ в неприятной улыбке, даже не старясь ее прятать. Все это так глупо. Глупо, смешно и страшно. — Боюсь, теперь сравнения неизбежны, — говорит он, зная, что прав. — Угх. — Ты веришь в то, что говорят люди? — спрашивает Андерс, поднявшись. — В то, что я послан Создателем? Или Андрасте? Кассандра отступает от него, натягивая на лицо непроницаемую холодную маску. — Пути Создателя неисповедимы. Андерс хмыкает. Иного ответа он и не ожидал. — Я не знаю, Создатель ли направил тебя на Конклав, — неожиданно продолжает она. — Но мне хочется верить, что он помнит о нас. И ты, и правда, наша единственная зацепка и надежда. В эти времена людям нужно что-то, во что они могут верить. И если надеждой по воле обстоятельств стал ты, то… — Если Создатель мог направить меня на Конклав, — обрывает Андерс, прищуриваясь. — Мог ли он точно так же направить меня в церковь в Киркволле? Кассандра издает свое громкое «угх». — Ты невыносим, — заявляет она, ничего не ответив по делу. Андерс и не ждал ответа. На такое ему никто никогда не ответит. — У меня есть последний вопрос к тебе, — говорит Кассандра уже больше задумчиво, чем агрессивно. — Где Мариан Хоук? Вопрос стирает ухмылку с лица Андерса так, будто ее там и не было. Внутри у него сжимает и падает. Он месяцами не вспоминал про Мариан Хоук, может, уже даже годы прошли, и сейчас ему становится так досадно от того, что Кассандра напомнила ему о ней. Грудь топит горечью, беспомощной и задушенной. И так обидно от того, что даже спустя столько времени ему больно, больно точно так же, как в последнюю ночь в Киркволле, и точно так же отчаянно, как в последнюю ночь в ее постели. — Я не знаю, — Андерс закрывает глаза, пытаясь не показать, как сильно повлиял на него такой простой и практически невинный вопрос. — Варрик говорил, что вы с защитницей Киркволла были… очень близки. Поэтому я предположила… — Мы не виделись с той ночи, — отвечает Андерс. — И мы не вели никакой переписки, если есть вопрос и об этом. Я не знаю ни где она, ни что с ней. Он бы хотел знать. Больше всего на свете ему бы хотелось получить от Мариан весточку, но в то же время он страшился этого, даже учитывая то, что это может произойти лишь в его воображении. Ведь иначе он снова обретет чертову надежду, а это было страшнее всего. В первые месяцы после взрыва, разделившего жизни очень многих людей на до и после, Андерс глупо высматривал Мариан среди лиц других магов. Глупо надеялся, что они пересекутся, и что снова все будет, как раньше. Этого так и не произошло. Это никогда не произойдет. — Зачем она вам? — спрашивает он, заставив себя открыть глаза. Губы плохо его слушаются. — Всего лишь еще одна кандидатура на роль надежды, — Кассандра вздыхает. — Можешь быть свободен. — То есть… так просто? Никакого сопровождения солдатами? — Люди Лелианы будут следить за тобой так, что ты не заметишь их присутствия, но, поверь, они везде и они всегда рядом. Одно неверное движение, хоть одна попытка саботировать нашу работу, и ты окажешься в кандалах с погибелью магов, и никакая народная любовь тебя не спасет. — Я понял. — Солас сказал, что ты… вы… не опасны. Я доверяю его суждениям. Пока что. Андерс кивает и уходит из церкви. Он замирает у ее входа, смотря на небо. Мариан Хоук и правда была надеждой. Защитница Киркволла, его надежда на спасение, и его, Андерса, личная надежда: на свободу, на счастье, всеобъемлющее и вечное, но… Но. И это «но» было Справедливостью. Андерс просто не мог позволить себе наслаждаться жизнью, когда столько таких, как он и как Мариан, жили в тюрьмах всю свою жизнь, не видя неба. Детей отбирали у матерей, а Андерс лежал в руках у Мариан Хоук в теплой постели, и это было несправедливо. Он мучился этим все три года, что жил с ней, Справедливость грыз его, и Андерс грыз самого себя тоже, порой подолгу не имея возможности заснуть, думая. И мыслей всегда было слишком много. Что ж, сейчас жизнь явно не располагает к тому, чтобы ей наслаждаться, и Справедливость почти спокоен. Не считая эпизода с Мередит, конечно. Убежище — маленькое поселение, но людей здесь очень и очень много, и все они обращают на него свое внимание, и Андерсу много, неуютно и странно. Странно, что дело далеко не в том, что его хотят убить. Хотя так ощущалось бы гораздо правильнее. Первым делом Андерс находит кухню. Вернее, когда-то это место было постоялым двором или таверной, но сейчас здесь готовят для всех и пока что не просят за это денег. Там он получает очень большую порцию еды и теряется, а повариха берется бормотать что-то про Владычицу и благословение, так что Андерс благодарит ее быстро и прячется в том доме, в котором очнулся. Сразу в дом он не заходит, потому что, кажется, он замечает что-то четырехлапое и пушистое, прячущееся среди деревьев, так что Андерс заинтересованно заворачивает за здание, надеясь, что ему на самом деле не показалось. За домом на снегу обнаруживается кот. Он худой, но огромный, с подранным ухом, злющими глазами и не без определенного достоинства в осанке. Андерс почти стонет умиленно, но вовремя себя обрывает. Шерсть у кота короткая, светло-серая, отчего он кажется худым и умудренным опытом. Похоже, что под раскидистыми ветвями ели кот нашел себе убежище, и теперь Андерс потревожил его, чем и вызвал недовольство. Чтобы задобрить благородного зверя, Андерс делится с ним едой и уходит в дом, потому что иначе кот отказывается подходить к предложенному. За ним Андерс прослеживает через окошко, выглядывая украдкой, чтобы не смущать его. Увидев, что угощение кот принял, Андерс довольно улыбается и тогда уже берется за еду сам, ловя себя на мысли о том, что жизнь не так уж и плоха. После еды Андерс выбирается на поиски лезвия, но находит только небольшой кинжал, оставленный без присмотра. Стащив его, ему удается побриться, о чем он сразу же жалеет, потому что лицо теперь мерзнет. Вернув кинжал на место, Андерс снова прячется в доме. Он позволяет себе отдохнуть, пробует облегчить головную боль заклинаниями, но это не помогает, так что он просто сидит у тлеющего очага, который еще хранит тепло, и греет руки, стараясь думать как можно меньше. И как можно меньше вспоминать о Киркволле, о Мариан, о широкой теплой постели в ее доме, куда постоянно так и норовил запрыгнуть огромный мабари. Андерс нормально относился к псу, хоть ему и казалось порой, что эти огромные зубы могут в любой момент оказаться в его ноге, но его раздражало то, что мабари, казалось, ревновал хозяйку. Андерс помнил, как просыпался в ее руках — Мариан обнимала его со спины, сопела в плечо. Она вставала куда позже него, но лишь изредка он мог позволить себе лежать с ней и наслаждаться. Долг гнал его в клинику, помогать людям, долг гнал его исписывать бумагу чернилами. Он знал, это бесполезно, знал, что даже Мариан не разделяла его рвения. Знал, знал, и все равно делал, потому что так было нужно. Так вот, он просыпался на своей половине постели, и солнце заглядывало в окно, расчерчивая полосы света по полу и покрывалу. Он помнил дыхание, щекотавшее шею, лопатку или плечо. Помнил руку, перекинутую ему через грудь. Помнил ее глаза, сонные и ленивые с утра, и в них всегда было огромное синее небо. Помнил первое их совместное лето, когда все еще было хорошо, и когда Справедливость еще не давил на него столь сильно и давал много поблажек. Помнил август, когда неделю они жили за городом в палатке только вдвоем. Так давно. В прошлой жизни. И все равно причиняло боль. Тоска грызет изнутри, печет, и Справедливость не может ни заглушить ее, ни отвлечь. Он снова недоволен тому, что Андерс думает о ней, как и раньше, считая это отвлечением и слабостью, но раньше Андерс его слушал. Сейчас лишь измученно устало отмахивается. Он сидит, прижимаясь лбом к каменной кладке камина, и бережно перебирает воспоминания, что у него есть. У Мариан дома… у них дома тоже был очаг, камин, и Андерс жег там неудачные черновики. А еще, когда Мариан уходила куда-нибудь без него, то часами сидел у огня, ждал ее и даже чесал пугающего мабари по подставленному животу. Тот тоже всегда скучал по ней. Андерс малодушно думает о том, что все бы отдал, чтобы вернуться в то время. В то время, когда самая долгая их разлука длилась от силы неделю, и когда уже это казалось ему невыносимым. Или в то время, когда Андерс три года засыпал еще только лишь с мыслями о ней, и когда все еще было впереди. Или… Он обрывает себя. Вытирает глаза, понимая, что голова разболелась только сильнее. Этого никогда больше не будет. Ни с ней, ни с кем-либо еще, хотя никто еще ему и не нужен. Только Мариан Хоук, но Андерс сломал все, что между ними было, извратил, изуродовал, воспользовавшись ее доверием и любовью, и она очень справедливо и честно отказалась от него, имела на то полное право. Андерс понимал это. Уважал это. И все равно ему так больно. Он разбил ей сердце, как и предупреждал. Предупреждал десятки раз, а она не слушала, и в этом была вся Мариан. И конечно, менее больно ей от этих предупреждений точно не было. Андерс ни капли не жалел о годах, проведенных вместе, но бесконечно жалел о том, что оправдал все то, что говорили о нем ее друзья, и что говорил о себе он сам. Мариан Хоук не заслуживала ничего из того, что произошло с ней. Не заслуживала потерять отца, брата, мать, мужчину, с которым жила три года, и город, который когда-то нарек ее своей Защитницей. А Андерс не заслуживал Мариан Хоук. Ничего уже не вернуть и не исправить, и теперь приходится жить с тем, что есть. Эти моменты, когда накатывают воспоминания — это то единственное время, когда Андерс позволяет себе сомневаться в том, а правильно ли все было. В любом случае, может, если она до сих пор жива… Андерс уверен, что жива, Мариан Хоук не может погибнуть — то этот мир все еще стоит того, чтобы попытаться его спасти. Приходится выдернуть себя из этих мыслей. Справедливость от них не в восторге и показывает это довольно красноречиво: вызывая тошноту. Эта история в любом случае не об Андерсе, не о Мариан и не о их трагической любви. Она о столетиях угнетения и магов, которые должны от него освободиться. Хлопает входная дверь. Андерс вздрагивает, но, увидев единственное знакомое лицо, которое не кривится от его появления в поле зрения, Андерс выдыхает и позволяет себе улыбку. — Рад узнать, что вы наконец очнулись, — говорит Солас. — Я следил за вами эти три дня, и даже Справедливость не отвечал мне. Андерсу странно услышать, что кто-то берет Справедливость во внимание не как демона, а его самого не как одержимого. Но Солас говорит о них совершенно спокойно и так, будто то, чем Андерс является, совершенно естественно и нисколько Соласа не тревожит. — Должно быть, — продолжает Солас, подходя ближе. — столь резкое утолщение завесы сказалось на нем. Он присаживается на пол, сохранив меж ними некоторую дистанцию, скрестив ноги и сложив посох себе на колени, расслабленно придерживая его пальцы. Солас слишком легко одет для гор и снегов снаружи дома, но холод, кажется, его нисколько не волнует, а на едва теплый очаг он смотрит с равнодушием. — У тебя странный выбор слов для разговоров об одержимости, — отвечает Андерс. Он столько лет отрицал, что одержим — до сих пор это делает — злился и говорил всем, даже самому себе, что Справедливость — дух, добрый дух, никакой он не демон. — Я бы не назвал тебя одержимым, — говорит Солас неожиданно. — Не в классическом понимании. У вас со Справедливостью сложился симбиоз. Сотрудничество. Я долго и основательно изучал Тень, и у меня есть друзья среди духов, однако я никогда не видел ничего подобного. Я нахожу вас… — он окидывает Андерса взглядом с ног до головы, и это взгляд натуралиста, поймавшего редкую бабочку. — Занимательными. — Впервые слышу, чтобы у кого-то были друзья среди духов, — отвечает Андерс удивленно, и Солас отвечает ему с не раздражающей ноткой снисхождения. — Я знаю, что в Кругах учат бояться Тени и того, что она таит в себе. Но Тень не страшнее огня в этом очаге, если знать, как с ней обращаться. — Ты никогда не был в Круге? — Андерс сдвигается, чтобы привалиться к едва теплой каменной кладке спиной, вытягивая ноги. — Нет. — Почему ты тогда сдался… добровольно? Андерс сбегал из Круга семь раз и был готов сбежать еще сотню, если бы по счастливой случайности он не встретил тогда героиню Ферелдена, и он не может понять и уложить в голове, как можно добровольно сдать свою свободу, но отчего-то в Соласе это не вызывает раздражение. Видя других подобных магов, Андерс всегда чувствовал бессильную неясную глухую злобу, но Солас кажется оплотом уверенности и спокойствия в окружающем хаосе. — Потому что если мир будет умирать, то все мы умрем вместе с ним. И если мои знания могут помочь предотвратить это, я готов их предоставить, — Солас кивает на руку Андерса с меткой. — То же можно сказать и о тебе, Вестник Андрасте. — Не зови меня так, — просит Андерс недовольно, едва подавив глупое желание спрятать руку за спину. — В Тени я видел очень много войн, — говорит Солас, — забытых и тех, о которых помнят, и у каждой великой войны были свои герои. Интересно узнать, каким будешь ты. — Я не герой, — отвечает Андерс устало. Он не герой, никогда не собирался им становиться. Он строчил никому не нужные манифесты и взрывал церковь не ради признания. — Разве? — переспрашивает Солас. — Перепуганный народ, прячущийся за хлипкими деревянными стенами Убежища не согласен с тобой. Всем им нужно то, во что они могут верить, и за что уцепиться с надеждой. Далеких призрачных фигур из Песни Света недостаточно. Андерс кривится. — Для тебя это, должно быть, мало что значит, — предполагает он кисло. — Почему? — Ты ведь эльф. Разве эльфы верят в Создателя? В Андрасте? Солас едва заметно странно улыбается. — Я всегда открыт новым идеям, — отвечает он мягким тоном. Разговор снова возвращается к Тени, и Андерс слушает рассказы Соласа о том, что он видел, пытаясь понять, как к этому относиться. Это странно, необычно, Андерс никогда не слышал ни о чем подобном. Да, все люди попадают в Тень, когда спят, но Солас говорит об осознанных снах, о снах на руинах городов и империй. Никакой маг из Круга никогда не осмелился бы на подобное. Андерсу даже не приходило в голову, что так вообще можно, страх перед Тенью и ее обитателями засел в нем так плотно, врос в его вены так, что никогда уже не выдрать. У этого сорняка слишком глубокие корни. Ирвинг говорил, что маг может уйти из Круга, но Круг никогда не уйдет из мага, и это чистая правда, как бы сильно это Андерса ни злило. Даже сейчас отзывается внутри глухим раздражением, стоит вспомнить об этом. Они сидят так вдвоем, пока не тухнет очаг и не становится холодно. Начинает темнеть, а солнце давно уже спряталось за горы, и зеленый свет от Бреши растянулся по снегам, как по палитре, неуютно заглядывая в окна, и еще через какое-то время Солас уходит, пожелав Андерсу спокойной ночи. Андерс подкидывает поленьев, сложенных у каменной кладки, в очаг, поджигает их щелчком пальцев и, погревшись у огня, решает лечь спать. Хочется есть, но не хочется выходить из дома, тут, в одиночестве, спокойнее, а под тяжелым одеялом еще и тепло. Он долго лежит, смотря на зелено-желтые отсветы на полу. То начинает разглядывать руку, то вспоминает про Хоук, то про Круги, то про то, о чем рассказал ему Солас. Андерс не помнит, как заснул, может, оттого сон, в который его окунает, кажется ему еще страшнее, чем он есть на самом деле. Такие сны приходят к нему редко, раз в годы, и всегда надолго выбивают из колеи. Они не похожи на обычные кошмары, они оставляют под кожей липкую паутинку мерзкого ощущения связи с чем-то большим и мерзким. Со скверной. Давным-давно Андерс страшился мысли о том, что через десяток или два лет он будет видеть и слышать все это постоянно, и это сведет его с ума. Но потом он решил, что все равно не проживет достаточно долго, чтобы Зов поглотил его. Но сейчас Андерс просыпается от собственного крика и торопливо зажимает рот трясущейся рукой, боясь, что разбудил кого-нибудь. Одиночество наваливается на него так сильно и холодно, что Андерс торопливо вжимается в стену спиной, съеживаясь на боку под одеялом с головой, надеясь, что эта маленькая детская уловка заставит монстров уйти, а в ушах у него скрежещет со страшной силой. Голова не просто болит — раскалывается. Трещин в ней столько же, сколько в яичной скорлупе, которую ударили ложкой. Кошмары, связанные с Зовом, приходили к нему раньше, но он не помнит, чтобы они были такими реальными. Разве что только поначалу. Андерс не застал мор, когда Зов особенно силен даже для тех, чье время еще не пришло, в качестве стража, но… Но все же что-то подобное ему непосчастливилось испытать, когда Мариан затащила его, Варрика и Авелин в бывшую тюрьму Серых Стражей, где они нашли древнего тевинтерского магистра, который имитировал Зов. Голова тогда раскалывалась точно так же, и Андерс едва мог спать на привалах из-за кошмаров, даже несмотря на то, что Справедливость, возмущенный попыткам подобного контроля, защищал его от этого воздействия, как мог. Как же его… Корифей? Они убили его, и подтверждением тому было то, что Зов перестал мучить — не только Андерса, но и остальных Серых Стражей, что повстречались им в той тюрьме. И вот снова… Он не знает, почему вспомнил об этом. Когда сердцебиение перестает быть таким, что сотрясается все тело, Андерс садится на постели, доверившись себе достаточно, чтобы убрать руку от рта. Он прижимает ледяные пальцы к вискам, подтянув колени к груди, и утыкается в них лбом, медленно дыша. Еще темно. И зелень-зелень-зелень по полу. И на руке — тоже зелень. Отсветы на коже. Даже под веками. Не мог же это быть тот же самый древний магистр? Он же должен быть мертв, гнить глубоко под землей. Выжил? Мог ли это быть какой-то другой такой же тевинтерский магистр? Мало ли их еще осталось… живых? Архитектор, Корифей, должны быть еще, так? Эти мысли не занимают его надолго, но заснуть снова Андерсу не удается. Он выходит на улицу, умывается снегом, смотрит на Брешь долго, пока не перестает чувствовать нос, и только тогда возвращается в дом. Он разжигает огонь, садится на полу возле очага и только тогда засыпает. За это поясница и шея мстят ему с утра, но, по крайней мере, ничего больше ему не приснилось. Андерс чувствует себя ужасающе разбитым, но после завтрака и того, что он оставляет немного еды тому злому коту (его сегодня нет на месте с утра, но Андерс надеется, что он вернется и примет угощение), он решает осмотреться. Андерс усвоил, что за ним следят, но никто ничего не говорил ему о том, что нельзя выбираться за стену, окружающую деревню. Кроме того, сразу за ней расположился лагерь солдат, так что, видимо, близлежащие земли тоже считаются территорией Убежища. Ну а в случае чего, у Андерса за плечами семь побегов из Круга, а в Круге все было гораздо хуже, чем сейчас. Впрочем, Андерс не планирует делать ничего сомнительного и привлекающего лишнее внимание. Хотя ничего делать ему и не нужно: люди следят за ним, шепчутся, боятся подойти, зовут его Вестником Андрасте, а некоторые особо смелые просят благословения, а Андерс не знает, что с ними делать. Люди верят. Верят, что сама Андрасте стояла за его плечом, верят, что Создатель так показал, что не оставил этот мир и детей своих. Андерс проходится вдоль стен, стараясь двигаться быстро, чтобы не замерзнуть, но тело по-прежнему предает его после половины ночи, проведенной в скрюченном состоянии на твердом полу у очага, где еще и дуло. Андерс не уходит далеко, шмыгает мимо Мередит и ее солдат, среди них же замечает Каллена и только фыркает злорадно. Так он выходит к промерзшему озеру и решает не следовать дальше. Сегодня еще холоднее, чем вчера, и снег громко хрустит под ногами, а мороз жжет под одеждой. Дышать больно. Так что Андерс решает здесь не задерживаться и хочет уже вернуться обратно, как вдруг замечает, как что-то черненькое пытается спрятаться в кустах, утопая в снегу. Про холод Андерс забывает сразу же. Это котенок. Точно! Крошечный, черненький, испуганный и наверняка замерзший. Андерс подходит ближе, успевает только мельком увидеть, как сверкнули глазки, и котенок сразу же пробует скрыться. Андерс просто не может позволить ему сбежать к верной смерти от холода, так что он падает в снег и забирается под куст, по пути роняя одну из перчаток. Котенок оказывается не из робкого десятка и отбивается от него, как может, так что достать его сразу не выходит, и даже ласковые уговоры не помогают. Через несколько минут возни сзади раздаются сначала грузные хрустящие шаги, а потом и. — А ты себе не изменяешь. Андерсу совсем не до Варрика: ему в щеку впивается колючая ветка куста, а котенок жалобно пищит и хватается передними лапками за тонкие кривые веточки. Андерс уже успел схватить его за единственную заднюю лапку и теперь пытается очень осторожно вытащить его из-под куста. Жалобное попискивание просто разбивает ему сердце, но позволить этому бедному ребенку спрятаться в ледяной расщелине между камнями… нет уж. Пальцы у него давно заледенели, он их уже не чувствует, а поясница сейчас просто отвалится. Одержав победу, Андерс вытягивает пищащего котенка из-под куста и торопливо садится, разгибая спину. Дикая мордочка с крошечным белым пятнышком у левого уха теперь сверлит его огромными желтыми глазами. Это очаровательный перепуганный мальчик в белых «носочках», без одной задней лапки и с очень коротким хвостом. Он ощутимо впивается Андерсу в руку коготками, оставляя белые следы, но причинить настоящий вред у него не выходит. Да и Андерс не был бы против. Котенок чуть больше его ладони. Легкий. Худой. — Тише, мой хороший. Андерс прячет его под тяжелый плащ, прижимая его к своей груди, чувствуя, как он возится и пытается укусить его за палец. Тогда Андерс берет отброшенную ранее перчатку в свободную руку и встает, выпрямляясь, и только тогда поворачивается к Варрику. Тот, терпеливо ждавший все это время, продолжает. — Кошки. Церкви. Взрывы. Андерс щурится на него. — Я здесь ни при чем. в этот раз Варрик невесело усмехается. — У нас не было возможности поговорить. Андерс вздыхает и поудобнее перехватывает котенка, который так и возится, будто норовит свалиться обратно в снег. Приходится достать его из-под плаща и строго посмотреть в недоумевающую мордочку. Говорить Андерсу совсем не хочется. — Что ты делал на Конклаве? Андерс вздыхает. Он уже устал повторять одно и то же. — Ничего. Варрик ему не верит, судя по выражению лица. — Я не собирался мешать его работе, если ты беспокоишься об этом. — Сказать по правде, не особо, — отвечает Варрик неожиданно. — Раз уж искательница позволила тебе просто гулять по округе, то она считает, что в этот раз ты невиновен, так что… а, — он взмахивает рукой. Вместе они направляются обратно к Убежищу. У Андерса нет настроения разговаривать, все его мысли теперь занимает котенок в руках, но Варрик, по привычке своей, не перестает разговаривать, заполняя неуютную хрустящую тишину. — На твое счастье, книга не особо-то понравилась читателям, — вздыхает он. — Многие считают ее слишком надуманной и неправдоподобной, — хмыкает. — Такая уж Хоук удивительная женщина. Андерса тянет спросить, переписывался ли Варрик с ней, виделся ли. Но он больно кусает себя за язык и заставляет себя забыть об этом. — Ты знал, что Мередит здесь? — спрашивает Андерс потом. Понятно, что Варрик здесь уже какое-то время, и он-то точно знать должен. — О, да, Красную Леди сложно не заметить. О Создатель, и у нее есть прозвище?! Дома Андерс осматривает котенка на предмет всевозможных свежих ранок и иных повреждений, потом кормит его и после просто берет на руки, ласково почесывая за ухом. Бедный мальчик больше его не боится и не пытается вырваться и сбежать. Он согрелся и, наевшись, подобрел, теперь засыпая у человека в руках, свернувшись в очаровательный клубочек. Он маленький настолько, что его можно удержать одной ладонью. Андерс смотрит, умиляется и снова ловит себя на мысли о том, что жизнь не так уж и плоха, раз уж в ней есть маленькие котики, которых он может спасти. По полу дует, но вставать Андерс не спешит. Он сидит, привалившись спиной к кровати, согнув колени, положив ладонь, в которой спит его маленький новый друг, себе на бедра, и пытается придумать, как его назвать. Если он найдет еще таких же милых дружелюбных кошек в Убежище, то без проблем сможет снести все тяготы своего неожиданного положения. Ему вспоминается тот важный старый кот, которого Андерс больше пока не видел. Нужно будет попробовать поискать его и попытаться накормить еще раз. Может, так ему потихоньку удастся завоевать доверие и погладить его. Но пока что остается гладить только вот этого котенка. Его так жалко: как только он потерял лапку с хвостиком? — Ты у меня будешь Пятнышком, — решает Андерс, касаясь пятнышка у ушка. Только он начинает задремывать, как в дом вбегает солдатка — скорее всего одна из адъютанток Кассандры — и сообщает о том, что его хотят видеть в ставке. Андерс горестно вздыхает. Он отвечает, что сейчас будет и, под удивленным и странным взглядом адъютантки, сооружает для Пятнышка лежанку у огня, пожертвовав своим плащом. Только после этого Андерс позволяет себе отправиться навстречу делам.