Ни от пронзающих небеса пиков, Ни от окутанных тайнами корней древних дубов Одинокий мой зов не добился ответа, Голос мой возвращался с ветром ныне безответно. Песнь Андрасте
Кассандра встречает Андерса у церкви. Она окидывает его долгим холодным взглядом, бросает короткий взгляд на Брешь, и вместе они заходят внутрь. Ее молчание давит, а Андерс вспоминает про свой ночной кошмар. Стоит ли рассказывать, что он является Серым Стражем, и что он слышал что-то так похожее на Зов? Это не Мор, не может быть Мором. С последнего прошло всего-то десять лет, а архидемоны никогда в истории не действовали так, как действует сейчас тот, кто стоит за взрывом. В церкви приятно тихо, и свечи бросают уютные желтые отсветы на каменные стены, среди которых не сильно теплее, чем снаружи. Но, по крайней мере, здесь нет ветра. — Беспокоит? — спрашивает Кассандра вдруг. Андерс даже вздрагивает, совсем не ожидая, что она заговорит с ним. — Метка. Беспокоит? Андерс бросает взгляд на руку. Перчатки он оставил в доме, и пальцы мерзнут, да и без плаща ему зябко, но он не жалеет, что оставил его котенку. — После закрытия того разрыва больше не болит, — отвечает Андерс. Брешь по-прежнему в небе, и надо бы спросить об этом Соласа, он наверняка должен знать обо всем этом больше. Его предположения о том, почему Брешь не закрылась вместе с разрывом, с которого она началась, могут быть полезны. Андерс совершенно об этом не вспомнил и не подумал, когда они разговаривали, но время еще будет. Он надеется. — Ты сделал все, что от тебя требовалось, — замечает Кассандра. Тоже неожиданно. — Главное, что ни Брешь, ни метка больше не растут, — они подходят к двери и, прежде чем открыть ее, Кассандра добавляет. — Солас предполагает, что если направить больше энергии, то Брешь закроется совсем. — Но энергии, я полагаю, нужно слишком много. — Да. И у нас есть пара вариантов. Поэтому ты здесь. — И причем здесь я? Кассандра открывает дверь и молча пропускает Андерса в комнату первым. В комнате Лелиана, Мередит — они с Андерсом обмениваются недобрыми взглядами — и еще одна незнакомая Андерсу женщина в удивительно роскошном и легком золотом костюме, который в общем окружении смотрится не совсем к месту. Увидев его, она заметно оживляется, ее темные глаза заинтересованно поблескивают, и она единственная, у кого на лице нет печати настороженности и затаенного отвращения к нему. — Леди Жозефина Монтелье, — представляет ее Кассандра. — наш посол. Андерс кивает ей коротко, и она кивает в ответ, но ее движение больше похоже на изящный намек на поклон. — Много слышала о вас, милорд, — говорит она с акцентом. Антиванским? Похоже. — Рада знакомству. Конечно, это просто вежливость, но вновь услышать, что Андерсу хоть кто-то рад все же приятно, это отрицать не выходит даже для самого себя. — Сестра Лелиана заведует шпионской сетью, — продолжает Кассандра зачем-то, и Андерс переводит на нее взгляд. — А леди Станнард заведует войсками, как ты знаешь… Лучше, чем хотелось бы. Андерс слегка щурится, заставив себя не смотреть в сторону Мередит. Какая из нее леди вообще? — И я здесь… зачем? — спрашивает он с опаской. — Как ты правильно заметил ранее, люди зовут тебя Вестником Андрасте. Она обходит стол, и теперь все четыре женщины стоят напротив и все взгляды на нем. Андерсу неуютно, и успокаивает его лишь мысль о том, что входная дверь позади, и она не заперта. — И если они за кем-то пойдут, то только за тобой. Андерс давит смешок в горле. Это… очень глупо. — Поэтому мы не можем не привлечь тебя к планированию и исполнению последующих операций, — оканчивает Кассандра с сомнением и некоторой скрипучей досадой в голосе. — А… В висок стреляет болью, но думать это ему не мешает, и мысли неприятно четкие. Что ж, хорошая новость в том, что его не запрут и не усмирят в ближайшее время. Он нужен им из-за метки и из-за того, что люди видят в нем фигуру спасителя. Есть во всем происходящем что-то ироничное и забавное, но, с другой стороны, нет ничего забавного в том, что Андерсу придется находиться рядом с людьми, которые его ненавидят, и которые убили бы его, дай только волю. Впрочем, им точно так же придется находиться рядом с ним, и еще неизвестно, кто с кем заперт. Судя по их лицам, они не в восторге. Особенно Мередит, ее ладонь лежит на рукояти меча, старая храмовничья привычка, и Андерс не может оторвать взгляда. От боли его подташнивает, и воздух здесь такой холодный. — Все еще не понимаю, зачем вы приняли такое решение, леди Искательница, — говорит Мередит. — Не понимаю, зачем привлекать одержимого к решению вопросов. Достаточно просто иногда показывать его людям… — Необязательно говорить обо мне так, будто меня здесь нет, — отвечает Андерс, злость разгорается моментально. Да как она смеет? Круги пали уже несколько лет как, а все храмовничье по-прежнему в ней, и привычка говорить о магах так, будто их нет в комнате, или будто у них вовсе нет права голоса, по-прежнему на месте. Это навевает так много воспоминаний разом, что Андерс почти задыхается. Кассандра не дает спору разрастись. — Все уже решено, командующая. Предлагаю перейти сразу к делу, — говорит она, кивая на карты, разложенные на столе. К Андерсу они обращены севером, так что справа от Убежища лег Орлей, а слева — Ферелден. Отмеченное на карте Убежище расположилось прямо по центру, в Морозных горах, прошедших меж странами естественной границей. Проще было бы сориентироваться, если встать так, чтобы карта перед глазами легла нормально, но Андерсу не хочется подходить к ним ближе. К тому же, так между Андерсом и дверью окажется препятствие в виде стола, а этого ему бы хотелось меньше всего. Эта дурная привычка тревожиться из-за подобных вещей с ним навсегда. — Как мы уже выяснили, на закрытие Бреши понадобится очень много энергии, — говорит Кассандра. Андерс чувствует ее тяжелый взгляд, но сам смотрит на отметки на карте. — Солас сказал, что одного тебя достаточно просто не будет… — И это значит, что мы должны обратиться к магам, — вставляет Лелиана, и Андерс даже поднимает на нее взгляд, не скрывая удивления. Ему казалось, никто из этого совета даже близко не хочет к магам подходить, а тут… — При всем уважении, сестра Лелиана, но я по-прежнему считаю, что это просто абсурд, — отрезает Мередит, и Андерс чувствует, что готов ощериться и зашипеть. Любой звук ее голоса вызывает в нем волну бесконтрольной внутренней агрессии, с которой он не знает, что делать, ведь выплеснуть ее не может. Похоже, разговор об этом у них уже был. — Храмовники могут подойти для этой цели ничуть не хуже. Андерс щурится. Был бы котом, прижал бы уши к голове. Он уже готов устроить сцену, заявив, что лучше убьет себя и заберет с собой весь мир, чем пойдет на сотрудничество с этими уродами, но не успевает: Кассандра, хмурясь и будто через силу отступает от Мередит, подступая ближе к Лелиане. — Нам нужна магия, командующая, — говорит она. — Солас говорил, что если направить достаточно энергии в метку, то… — То это уничтожит вообще все, — обрывает Мередит самым раздражающим из всего набора своих тонов и интонаций. — И кого вы слушаете? Необразованного отступника, никогда не бывавшего в Круге? — Как раз потому, что он никогда не был в Круге, он и может сказать обо всем происходящем хоть что-нибудь, — Андерс честно пытается не рычать. Мередит его слова нисколько не впечатляют. — Храмовники могли бы подавить Брешь, — говорит она, проигнорировав его. — Ослабить ее… — Это только ваши догадки, — отвечает Лелиана. — Я была храмовницей и прекрасно знаю, на что они способны… Была? Бывших храмовниц и храмовников не бывает, Андерс просто уверен. — В смысле, на убийства невиновных и ложные обвинения в магии крови? — вставляет Андерс, перебив ее, и Мередит бросает на него злой взгляд. Она выглядит почти спокойной, но рукоять меча под ее пальцами скрипит. — Боюсь, нашему Вестнику неведомы хорошие манеры. Мама не учила не перебивать? У Андерса искрит под кожей. Еще одно слово из ее поганого рта, и его сорвет, и тогда они поймут, что такое одержимый на самом деле. Андерс сжимает кулаки, пытаясь не забывать дышать, а легкие уже больно печет. — Перестаньте, — обрывает Лелиана ледяным тоном, не позволив ему ответить что-либо. — Полагаю, раз я здесь, то мое мнение что-то да значит, — говорит Андерс сквозь зубы, теперь избегая взгляда на Мередит вообще. Одно только выражение ее глаз заставляет его дрожать от ярости. Он поворачивается к Кассандре и Лелиане, надеясь на нормальный диалог с ними. Пусть они и испытывают к нему и неприязнь, и подозрение, они все еще гораздо лучше, чем Мередит. Никакая личная история их не связывает. Все произошедшее неправильно считать личной историей. Все дело в магах. И только в них. А еще они обе согласны с тем, что маги куда полезнее храмовников. — Ты можешь высказываться, — отвечает Лелиана ровно. Андерс передергивает плечами, подумав о том, что угроза самоубийства на них вряд ли произведет большое впечатление. Чтобы его послушали, нужно надавить через что-то, чему они доверяют. Или кому. — Я пойду на сотрудничество с храмовниками, — говорит он медленно, проглатывая отвращение к самому себе от того, что вообще произносит такое вслух. Он чувствует от этих слов бессильную душную злобу, которая с ним навсегда. — Только, если Солас скажет, что они лучше подойдут для закрытия Бреши. Андерс прекрасно знает, что Солас так не скажет. Он, проживший всю жизнь отступником, едва ли питает к храмовникам теплые чувства. Андерс не заметил в нем какой-то особой ненависти к ним или даже хотя бы неприязни, но ему явно не нравится, когда к магии относятся с презрением. — Леди Искательница ведь сама сказала, что Солас предполагает, что Брешь можно закрыть, если направить больше энергии в метку, а сделать это могут только маги. Разве не так? — добавляет Андерс. Кассандра нехотя кивает. Андерс не знает, кто здесь считается главной. Кассандра указала на роли, но не сказала, чем занимается сама. Возможно, как объявившая о возрождении Инквизиции, выше остальных считается она? В любом случае, она согласна с ним, точно так же согласна и Лелиана. — Вы не можете так просто прислушиваться к одержимому террористу, — снова пробует Мередит, недовольная своим меньшинством. — К сожалению, ни одна из групп пока что не станет нас даже слушать, — вставляет вдруг леди посол, все это время молча наблюдавшая за происходящим. Она поднимает с края стола большой деревянный планшет с прикрепленной в углу свечой, пламя которой опасно вздрагивает от движения. Леди Монтелье окидывает взглядом лежащие на нем бумаги и продолжает. — Церковь уже высказалась против Инквизиции и конкретно против вас, — она бросает на Андерса взгляд. — Церковь пугает то, что некий Вестник Андрасте появился буквально из ниоткуда. Стараниями канцлера Родерика все мы объявлены еретиками. Так что сейчас и речи не может быть о том, чтобы обратиться к какой-либо из сторон. Голова начинает болеть сильнее. Андерс прикрывает глаза ненадолго и трет висок. Он вспоминает о кошмаре. Стоит ли рассказывать? Или это не так уж и важно? Или это был самый обычный кошмар, и дело даже не в Зове? — Слухи о Вестнике все равно уже не остановить, — вставляет Лелиана. — Пытаться мы и не будем, все это можно использовать. И есть кое-что, что мы можем сделать, — добавляет она, выделив «мы» интонацией так, чтобы Андерс понял, что ему придется привыкнуть к тому, что он тоже увяз в этом болоте. Вот и зачем лез… Вестник Андрасте, надо же. — Одна преподобная мать высказала желание встретиться с Вестником, — говорит Лелиана. — Она сейчас во Внутренних землях неподалеку от Редклифа. Она осведомлена о том, что происходит сейчас в Церкви лучше, чем мы. Андерс щурится. — Вы хотите, чтобы я… что? Поехал? — переспрашивает Андерс с большим сомнением. Он думал, его вообще не выпустят из Убежища. — Ты останешься здесь, — отрезает Кассандра. — Пока что. Но, скорее всего, тебе придется присоединиться к лагерю немного позже. Было много сообщений о разрывах во Внутренних землях, таких же, как ты закрывал по пути к Бреши. Новые сейчас не открываются, но и те, что есть, так просто не пропадут. Что ж, хорошо. По крайней мере, у Андерса есть какое-то время в запасе, чтобы прочесать округу на предмет наличия представителей кошачьих, а потом он обязательно накормит всех, кого только найдет. Если его, конечно, не запрягут делать что-либо еще, но в этом Андерс сомневается. Его вынужденные… союзницы… коллеги относятся к нему с большой опаской и отвращением, в Мередит это видно особенно четко, ведь она даже не пытается скрывать. Надо ей было думать раньше, еще когда она была храмовницей, и когда ее же люди позволили Андерсу уйти, побоявшись идти против Хоук. А тому же Каллену нужно было думать еще раньше — когда Мередит сходила с ума и держала в страхе и храмовников тоже, а никто ничего не делал, дрожа от ужаса от одного ее взгляда. Ну а сейчас со стороны Мередит как-то глупо жаловаться на то, что Андерс до сих пор жив и не под стражей. Храмовница, что с нее взять. После леди Монтелье заводит разговор о беженцах и нехватке жилья, еды и теплых вещей, и Андерс понимает, что от него здесь больше ничего не ждут. Кассандра отпускает его, и Андерс торопливо сбегает из церкви, не задерживаясь внутри, хотя ему отчего-то хочется постоять перед статуей Андрасте и посмотреть в ее бесстрастные глаза. В церковных дверях он сталкивается с Калленом. Андерс вздрагивает, дергается, совершенно не статусно отшатываясь от него, ругается про себя, и окидывает нехорошим взглядом. Каллен как будто слегка бледнеет, хотя дело наверняка не в Андерсе, а в погоде. Справедливость скребется в венах, а Андерса мутит, ведь на какое-то мгновение Каллен загораживает дверной проем. Воспоминания похожи на стертые потрескавшиеся фрески, на которых так сложно что-то рассмотреть, но общие очертания в сырой тьме — о, они есть, и они никогда никуда не пропадут. Выскользнув на улицу, Андерс первым делом решает отыскать Соласа. Это не составляет большого труда: селение маленькое и, хоть людей здесь сейчас гораздо больше, чем оно способно вместить, Солас обнаруживается без особых трудов: он помогает раненым в импровизированном палаточном госпитале, тоже слишком маленьком и слишком холодном. Увидев это, Андерс ощущает полузабытую душную вину. В своей лечебнице в Киркволле он порой работал сутками напролет. Особенно в плохие дни, когда Справедливость был не в настроении, когда считал, что они делают слишком мало, Андерс не мог даже спать. Он истощал себя до состояния неспособности подняться в поместье Хоук по секретному ходу через подвал, ключ к которому она дала ему. Но сейчас только он пытается заикнуться о том, чтобы помочь, Солас качает головой. — Брешь забрала слишком много твоих сил, — говорит он, и в голосе снова звучит какая-то неуловимая мягкость. Андерс не понимает, почему так, и, может, Солас говорит так со всеми. — Тебе сейчас лучше отдыхать и не пользоваться магией. Андерс окидывает взглядом госпиталь, замечая, что многие взгляды направлены на него, и это смущает. Ему сразу же хочется сбежать. — Сейчас тебе достаточно просто побыть рядом, чтобы помочь людям, — добавляет Солас, замечая это тоже. — Надежда может быть так же эффективна, как излечивающие заклинания. Андерс — не надежда. Он не хочет ей быть. Это давит ему на плечи и грудь. И Справедливость в груди скребется так взволнованно и так недовольно. Ведь они не должны быть в центре внимания, они здесь не ради этого. Несколько дней ничего не происходит. Андерс ищет по округе кошек, кормит их, гладит по возможности, играет с Пятнышком и дает имена еще нескольким местным котам. Того важного матерого кота со злым взглядом Андерсу так и не удается приманить поближе к себе, но зато он нарекает его Командором, и он намного лучше, чем Мередит. Андерс не пересекается с ней почти, игнорирует изо всех сил, ровно как и Каллена, который от нее не отходит, и канцлера Родерика. Это сделать куда легче, ведь он почти не показывается из церкви, а вот Мередит с Калленом постоянно прямо за воротами Убежища со своими солдатами. Как Андерс успевает узнать, Каллен — ее адъютант, но про себя Андерс зовет его мальчиком на побегушках. «Адъютант» — это слишком солидно. Вечерами Андерс с Соласом сидит у очага дома. По полу всегда дует, но Солас на это никогда не жалуется и всегда садится на некотором расстоянии от него, так, что свет едва падает на его фигуру. Андерс всегда сидит, привалившись к каменной кладке спиной, обнимает Пятнышко и слушает, что Солас рассказывает ему о Тени и снах. Это удивительно, это какой-то совершенно иной магический мир, о котором Андерс никогда в своей жизни Круга не слышал. — Никто ведь не боится собственных рук, — говорит Солас. — Никто не боится собственных ног, так почему магического дара, такой же части, как рука или нога, учат бояться? Он так далек от Кругов, будто узнал о том, что они существовали, совсем недавно. Андерсу странно, но с Соласом… хорошо. Уютно и спокойно. У Андерса не слишком задавалось с эльфами раньше, но Солас, кажется, далек и от эльфов. Он совершенно непохож на Мерриль и на тех эльфов из ее клана, с которыми Андерс встречался пару раз, путешествуя по окрестностям Киркволла с Хоук. У Соласа нет рисунков на лице, и о самых долийцах он отзывается с некоторым пренебрежением в голосе, и Андерс не спрашивает, отчего он так относится к ним. Он ничего не смыслит в эльфах и их проблемах. Возможно, у Соласа это личное. Возможно, что-то еще, но это не то, о чем они могут свободно говорить друг с другом, потому что Андерс не понимает, и потому что Солас не спешит делиться этим с шемленом, или как там эльфы зовут людей. От Соласа Андерс, впрочем, ни разу ничего подобного так и не слышит. Через еще пару дней Кассандра возвращается в Убежище с несколькими разведчиками, злая и хмурая, и на совете кладет перед Андерсом карту с отмеченными на ней разрывами. — Мать Жизель сказала, что приедет в Убежище, только если мы обеспечим безопасность людей. Иначе она не может их оставить, — сообщает Кассандра, сверля Андерса нехорошим взглядом, как будто это он подвергает людей опасности. — То есть мне все-таки придется отправиться во Внутренние земли? — уточняет Андерс кисло. Кассандра кивает, причем не менее кисло, чем он. Потом вздыхает и добавляет. — Мы решили вопрос с лошадьми, но их пока что не могут доставить из-за этих самых разрывов, так что придется пешком. Андерс грустно думает о том, что у него только перестала болеть поясница и ноги, и вот снова придется в путь. Навевает какие-то воспоминания — из Киркволла, кажется, когда Хоук врывалась к нему в лечебницу, зовя на очередное приключение, некоторые из которых могли занимать недели, а то и больше хождений и беготни по окрестностям Киркволла. И даже еще раньше, еще когда он считал себя Серым Стражем. Так давно все это было. — Мне понадобится посох, — добавляет Андерс, и Кассандра окидывает его долгим хмурым взглядом. — Мы ведь не на прогулку отправляемся, — поясняет он, понимая, что она очень не хочет давать ему оружие. — Что ж, его я тебе обеспечу, — говорит она медленно, с какой-то опаской, как будто гадая, не слишком ли опрометчиво она пообещала это. — Выезжаем завтра, — добавляет она. Андерс сразу же думает о том, что первым делом нужно решить, что делать с Пятнышком, и решение приходит довольно быстро: Андерс находит ту самую эльфийку, которая так испугалась его пробуждения, у полевой кухни. Она помогает с приготовлением пищи и жутко пугается снова, как только он подходит и отводит ее в сторону. Все вокруг неуютно утихают, следя за ними, а Андерсу становится не по себе. — Не бойся, — просит Андерс, хотя это не имеет никакого эффекта. — Хотел попросить тебя кое о чем. Тебя как зовут? — Для Вестника Андрасте все, что угодно, — торопится сказать она. — Мельва. — Я котенка нашел, — говорит Андерс, и ее выражение лица из испуганного моментально меняется к растерянному. — И мне нужно будет уехать. Я хотел попросить, чтобы ты приглядывала за ним и кормила. Мельва несмело улыбается. — Хорошо, Вестник. — Просто Андерс, — отвечает он быстрее, чем думает, и кусает язык. Но на лице Мельвы не отображается никакого узнавания, так что он расслабляется. — Не могу, милорд, — отвечает она. Андерс не знает, что хуже: Вестник или милорд. Наверное, все-таки первое. — Пойдем лучше, я познакомлю тебя с Пятнышком, — говорит Андерс кисло, и Мельва немного оживляется. — Вы назвали котенка Пятнышком? — спрашивает она чуть смелее, улыбнувшись. Андерс отводит ее в дом под чужими пристальными взглядами. Когда они приходят, Пятнышко лениво топчется по кровати. Андерс успевает поймать его, прежде чем этот ребенок дергается, чтобы спрятаться под кровать. Андерс прижимает Пятнышко к груди, а тот только пару раз прикусывает его за палец, а потом затихает, вертя мордочкой, и Андерс протягивает его Мельве, чтобы познакомить. — Хорошенький какой! — восклицает Мельва, взяв его на руки. — Бедный, где хвостик потерял? И лапку… — Я его таким нашел, — отвечает Андерс. — На кого же вы нас оставите, Вестник, — бормочет Мельва, подняв на Андерса глаза. Андерсу не нравится, как она смотрит на него. Так, будто он что-то значит, будто он ее единственная надежда, на него никогда так раньше не смотрели. Так быть не должно, он не должен быть в центре всего этого. Так получилось, это глупая случайность, и Андерс совершенно ни при чем. — Это ненадолго, — обещает он. — Главное присмотри за ним, — добавляет, кивнув на Пятнышко, и она улыбается, снова воодушевленная своей новой целью. Андерс с опозданием думает о том, что она теперь может начать говорить о том, что сам Вестник поручил ей очень важную миссию, а кот — не просто кот, а посланный Андрасте помощник или что-то в этом духе. Это очень глупо выглядит в его голове, даже тянет усмехнуться, но Андерс уже ничему не удивится. — Я пойду принесу ему еды, — говорит Мельва, вернув Пятнышко Андерсу на руки. Ее пальцы слегка подрагивают, должно быть, от волнения. Андерс рассеянно кивает, почесав котенка за ухом, и сам, уверившись, что его кошкоребенок будет в надежных руках, набросив плащ, вышел из дома, оставив Пятнышко на постели. На улице Андерс сталкивается с Соласом и с большим облегчением узнает у него, что тот тоже поедет во Внутренние земли, так что Андерсу не придется быть в компании Кассандры практически один на один. Чуть позже, но уже без облегчения, он узнает, что Варрик отправится тоже. По его собственным словам — чтобы позлить Искательницу и, конечно, чтобы приглядывать за Андерсом, «хотя Искательница и сделает это гораздо лучше меня», — добавляет он с усмешкой. Во Внутренних землях оказывается гораздо теплее, чем в оковах вечной горной зимы. В последний раз Андерс проходил по этой территории не так уж давно, когда держал путь на Конклав, но, по ощущениям, прошли месяцы с тех пор, как он в последний раз видел зеленую траву. Кассандра и правда находит для него посох, а после всю дорогу она бросает на него долгие нехорошие взгляды, и все послеживает, будто опасаясь, что он вот-вот сбежит. Андерс и правда — по привычке — высматривает пути отходов и прикидывает, как можно незаметно улизнуть из-под ее надзора, но побег в его планы больше не входит. Кажется. Он хорош в побегах, да и его филактерии у советниц Инквизиции нет, но есть ли смысл сбегать, если его не спешат прятать в подвале? Да и если есть шанс еще позлить Мередит своим присутствием, то лучше Андерс повременит. Метка больше не болит и, кажется, не убивает его, но никто не может сказать, не начнет ли это происходить снова. А если и начнет, то лучше быть поближе к тому, кто понимает в этом хоть что-то — то есть, к Соласу. На время Конклава даже те группировки, которые относились к отступникам и храмовникам очень условно, прекратили свои сражения, но теперь здесь снова развернулись военные действия, и они нападают без всякого разбора, только лишь завидев издалека. Теперь понятно, откуда берется столько беженцев. Андерсу не хотелось бы верить, что есть маги, которые заняты таким, но вот они: точно так же мародерствуют, точно так же нападают на обычных людей, как и храмовники. Это неприятно признавать, тошно, но от реальности не денешься, и Андерсу бы хотелось оправдать их для себя тем, что они были так страшно озлоблены на мир после того, что он с ними сделал, но отчего-то это оправдание не кажется ему достаточно правильным. — Силы Инквизиции уже прогнали их с Перекрестка, — говорит Кассандра хмуро, — но их по-прежнему слишком много. Перекресток оказывается небольшим поселением прямо по центру Внутренних земель, судя по картам. Лагерь Инквизиции стоит прямо возле него, вплотную, и из него видно огромное количество таких же беженцев и жертв войны: Андерс их сотни раз уже видел на протяжении всех этих лет, и каждый раз говорил себе, что если бы не взрыв в церкви, все это произошло бы все равно: может, позже, но произошло бы, неизбежно, как восход. Солас и Варрик остаются в лагере, а Кассандра уводит Андерса в селение. — Идем, я представлю тебя, — зовет она, и он послушно следует за ней. Здесь на него не обращают внимания, и это его немного успокаивает. Люди здесь уже знают Кассандру, с ней здороваются, и она кивает всем, сдержано поджав губы. Ей такое внимание явно не по душе, и Андерс дергает уголком губ. Кассандра подводит его к женщине в клерикальной закрытой одежде и окликает ее. Женщина занята разговором с одним из раненых солдат и отзывается не сразу. Сначала оканчивает разговор с ним, после встает, выпрямляется и поворачивается. Взгляд темных пронзительных взгляд быстро скользит по Кассандре и потом сразу же по Андерсу, и тому снова становится не по себе, ведь что-то в ее глазах взволнованно вспыхивает. — Значит вы — тот, кого зовут Вестником Андрасте. Андерс вздыхает. Понятно, что с этого разговор обязан был начаться. Но она могла хотя бы поздороваться. Мать Жизель оказывается пожилой уже женщиной с заметной сеточкой морщин вокруг располагающе добрых глаз. Одета она, кажется, по-орлейски, хотя в последние годы все жрицы в церкви даже в Ферелдене так и одевались. Лет десять назад одежды были другими, Андерс хорошо это помнит, ведь много путешествовал тогда с Героиней Ферелдена. Да и в Киркволле клерикальная «мода» была другой. Андерс коротко кидает взгляд на Кассандру и, поняв, что говорить он может за себя сам, отвечает. — Зовут. Да. — Вы в это не верите, — замечает Мать Жизель. Андерс качает головой. — Я последний человек, которого Андрасте бы выбрала своим Вестником. Мать Жизель неуловимо улыбается. — Не всегда нам дано выбирать свои роли. И не всегда мы уверены в том, что справимся с ними. Что, если он скажет ей о том, кто он? Изменится ли что-то в ее взгляде и речах? Исчезнет ли эта доброта и искренность, исчезнет легкая вдохновленная улыбка, она отступит на шаг, и лицо обезобразится отвращением и ужасом. Скажет ли она и тогда, что не смеет подвергать решения Создателя вопросам и критике? Или все переменится, и из Вестника Андрасте в ее глазах он превратится в одержимого самозванца? Так и будет. Андерс уверен. Ему почти хочется проверить свои догадки. Но сказать ей об этом он не может, конечно, нет. Ведь речь не только о нем, а об этой самой Инквизиции, и о целом мире, и ему приходится прикусить язык и придержать его за зубами, то есть сделать то, в чем он очень и очень плох. — Людям нужна надежда, — говорит Жизель. — Я последний, кто годится на роль надежды для кого-либо. Она улыбается снова. — И все же вы должны убедить других служительниц, что вы не демон, которого следует бояться. Андерс едва давит болезненный смешок. Его хватает на серьезный кивок. — Все, что они слышали о вас, это расплывчатые истории. Дайте им что-то настоящее, во что они могут верить. Хорошо будет обратиться к ним лично… — Насколько я понял, они хотят моей смерти, — отвечает Андерс. — Или, как минимум, суда надо мной. Так что мой визит может все усугубить. Мать Жизель вздыхает. — Хуже, чем сейчас, уже стать не может. — Может, — возражает Андерс, и она окидывает его долгим взглядом, в котором откуда-то берется печаль. Тоска по миру. — Вы не обязаны убеждать всех. Вам достаточно посеять сомнения. Они сильны, пока их голоса звучат вместе, отберите у них это, и выиграете достаточно времени. Не знаю, посланы ли вы нам Создателем, или все это лишь случайность, но… я надеюсь. А надежда — это то, что нужно сейчас нам всем. Вы не исключение. Андерс не помнит, что такое надежда. Но кивает. Ему вспоминается Эльтина — владычица церкви, которую он убил взрывом. Женщина, строившая из себя непонятно кого, отказывавшаяся вступать в конфликт и делать хоть что-то, когда город, когда маги так нуждались в этом. Она говорила, что все в руках Создателя и делала вид, что ее церкви совершенно не касается все то, что происходит в Казематах, хотя Круг — это церковный ошейник, а храмовники — это церковные псы. Андерс ненавидел ее за это, в венах закипало всякий раз, как видел ее и как слышал ее очередной разговор с Хоук. Та столько раз просила ее вмешаться, но Эльтина продолжала делать вид, что выше всего этого. Преподобная Мать Жизель ни капли на нее не похожа. И это приносит хоть каплю уверенности. Наверное, с учетом всех фактов, то, что мать Жизель вообще не бросилась на него с обвинениями, как сделал это канцлер Родерик, уже хорошо. Впрочем, она ведь не знает. И хорошо, если не узнает. — Значит, вы поедете в Убежище вместе с нами? — спрашивает Кассандра, кажется, воодушевившись. Мать Жизель окидывает взглядом Перекресток и людей вокруг — страдающих и испуганных. — Да. Я предоставлю сестре Лелиане имена служительниц, к которым можно обратиться. Это немного, но это то, что я могу сделать. С большим сожалением Андерс узнает, что они сами не вернутся в Убежище так скоро, и все последующие дни проходят в разъездах по Внутренним землям. Кассандра по-прежнему следит за ним, не отпуская от себя далеко, и Андерс чувствует себя не то щенком на поводке, не то ребенком очень волнующейся тревожной мамочки. Андерс не спорит, чувствуя себя просто не в силах спорить: все силы уходят на то, чтобы не кричать по ночам. Кошмары снится ему не каждую ночь, но часто. Иногда — особо тревожно и страшно — Зов прорывается даже, когда он бодрствует. Похоже на скрежет по стеклу, тихий, смягченный Справедливостью и головной болью. К тому моменту, как Кассандра решает, что им пора вернуться в Убежище, у Андерса отваливается все, что может отваливаться, и страшно болит рука. Как оказывается, он не может так свободно пользоваться меткой настолько часто и много. Они проехались чуть ли не по всей территории Внутренних земель, чтобы закрыть известные разрывы, и теперь метку нарывало, даже несмотря на то, что между закрытиями были часы, а то и сутки. По крайней мере, обратно они ехали уже на лошадях. На них дорога заняла меньше времени, но вместе со всем остальным у Андерса теперь отваливается поясница и спина. Когда он получает возможность, наконец, попасть домой, то сталкивается с Мельвой. Та пугается, кажется, кланяется ему, опять зовет милордом, и Андерс слишком устал, чтобы спорить, но потом она говорит о Пятнышке, и тогда Андерсу уже не хочется расстраиваться и злиться. Он прижимает котенка к себе, и тот норовит попасть лапой ему по носу. — Папа вернулся, мой хороший, — бормочет Андерс, целуя Пятнышко между ушек, и становится так хорошо, и уже как-то все равно на войну, на мир, на Конклав и на Брешь. Справедливость ворчит под кожей. Андерс не слушает, и засыпает, уложив Пятнышко себе на грудь.***
— Обращение Вестника к жрицам непосредственно — это не такая дурная идея, — объявляет леди Монтелье, и Андерса начинает мутить. Нет, это просто ужасная идея, отвратительная, хуже просто быть не может. Ей, конечно, знать лучше, но дело в том, что, будь Вестником кто угодно другой, все бы сработало. Но Вестник Андрасте — это Андерс, и Андерс совершенно не умеет говорить с людьми. — Вы же это несерьезно, — отвечает Мередит растерянно, оторвавшись от какого-то документа, который ей принес Каллен. Он здесь же, и ему явно неуютно в компании их всех, и Андерса просто выводит из себя, что он то и дело бросает на него взгляды. — Мать Жизель права, говоря, что вся сила Церкви — в ее единодушии, — продолжает леди Монтелье, а Каллен нервно трет лоб. Вот бы Мередит отослала его уже. Они раздражают Андерса одинаково сильно, Мередит даже больше, но Каллен мельтешит своими движениями перед глазами. —Ужасный план, — говорит Андерс, понимая, что это первый раз, когда он соглашается с Мередит. Если бы он знал, что этот раз не последний, то удавил бы себя прямо здесь и сейчас. — Его могут убить там, — вставляет Лелиана и холодно добавляет. — Особенно, если узнают… — Я никогда не был в Вал Руайо, — отвечает Андерс, прикрыв глаза, чтобы переждать белые вспышки боли. Голова раскалывается опять, напоминая о поводке из скверны. — Но жрицы церкви в любом случае сейчас не слишком меня жалуют. — Он ведь не будет один. Я поеду с ним, — говорит Кассандра. — У нас нет иного выбора. Сейчас мы не можем обратиться даже к тем, кого по сути считают преступниками, чтобы они помогли нам с Брешью. Мы должны собрать жриц вместе и должны обратиться к ним. — Почему бы не поехать тем, кто, собственно, умеет разговаривать? — спрашивает Андерс с опаской. — Кассандре. Вам, леди Монтелье. Например? — Дело в том, что все говорят не о нас, а о Вестнике Андрасте, — отвечает леди Жозефина сразу же. — Церковь всех нас объявила еретиками, но символ Инквизиции — это вы. Андерс тяжело вздыхает. Ему не нравится быть символом. Даже когда он только лишь мечтал о том, чтобы что-то изменилось, он не хотел становиться символом чего-то, он не хотел никого вести. Ему… им со Справедливостью это было неважно, ненужно. Возможно, это привело к тому, что Мередит Станнард, которая сейчас хмурится на Каллена, должно быть из-за чего-то, что не понравилось ей в документе, обвинила во всем Круг. Возможно, Андерсу как раз это и было нужно: Круги, наконец, поняли, что они должны дать отпор, иначе всех магов задушат. Возможно, он никогда себе в этом не признается. Как не признается и в том, как ему было страшно. Страшно — всегда. — В таком случае, мы разошлем письма жрицам церкви, имена которых выдала мать Жизель, — говорит Лелиана. Мередит вздыхает — громко, но, что очень странно, без претензий на то, чтобы возражать. Андерс лишь коротко окидывает ее взглядом и снова случайно ловит взгляд Каллена. — На их сбор понадобится время. Так что, пока что нужно уладить еще один вопрос, — она поворачивается к Кассандре с Андерсом. — Сообщается о том, что все Серые Стражи пропали. Андерс медленно вталкивает воздух в легкие. О, он знает, почему. Ему это снится в кошмарах. Он давно уже не считает себя Серым Стражем, но скверна никогда не позволит ему быть свободным от них окончательно. Всегда будет держать на этом поводке. — Однако, наши разведчики обнаружили, что один из Стражей по имени Блэкволл, сейчас находится во Внутренних землях. Андерс мысленно стонет. Во-первых, ему совершенно не хочется иметь никаких дел со стражами. Мысли о бедном сере Ланселапе по-прежнему ранят ему душу. Десять лет прошло, а разлука с ним все так же тяжела. Во-вторых, разве не мог этот Страж показаться раньше? Пока они еще были во Внутренних землях? Он надеется, что лично ему не придется ехать туда снова. — Возможно, я знаю, почему Стражи пропали, — говорит Андерс медленно, почему-то с опаской. Как бы его связь со Стражами не нажила ему еще больше проблем. Все поворачивают к нему головы, а Мередит, наконец, отсылает Каллена. — Конечно! — выдыхает Кассандра, когда тот уходит. — Варрик ведь говорил, что ты Серый Страж! — восклицает она громче и подходит ближе, вглядываясь в Андерса так, будто надеется увидеть в нем что-то, что может выдать в нем этого самого Стража. — Был Стражем, — поправляет Андерс. Потом вздыхает и поясняет, к чему начал этот разговор. — После того, как Брешь была стабилизирована, мне приснился кошмар, связанный с… Зовом. Все советницы заметно вздрагивают. Леди Лелиана, кажется, бледнеет. — Зовом? Но это значит… — говорит она растерянно, и Андерс прочищает горло. — Вообще бывает так, что Стражи слышат Зов и без видимой на то причины, обычно раз в годы или месяцы, если время еще не пришло. Но я вижу эти кошмары слишком часто. И наяву я слышу Зов тоже. Сначала я не понимал, что это он, потому что Справедливость пытается задавливать его, — говорить о Справедливости очень неуютно, да и от этого «задавливания» у Андерса не перестает болеть голова ни на минуту. — Происходящее сейчас не похоже на Мор, — говорит леди Лелиана со знанием дела. — Слишком мало порождений тьмы. И во время Мора Стражи не пропадают вот так в никуда. — Мне не с чем сравнивать, — говорит Андерс медленно. — я не застал Мор, будучи Стражем, но мне рассказывали, что если Зов идет от архидемона, то сам архидемон появляется в кошмарах и… и появляется чувство, будто он смотрит на тебя точно так же, как ты на него. Но ничего подобного я не видел. Если все Стражи разом, особенно, кто был только-только рекрутирован, начали слышать Зов, то, возможно, они напуганы. У них нет знакомого духа, который мог бы задавливать Зов, поэтому они могут понимать, что это не Мор. — Тогда странно, что тот Страж, о котором ходят слухи, по-прежнему во Внутренних землях, — вставляет Кассандра. — Что ж, самый верный способ узнать что-либо — это найти его. Как оказывается чуть позже, ехать Андерсу во Внутренние земли не придется, но с огромным разочарованием он потом слышит от Соласа. — Мы с Варриком отправимся на Штормовой берег на разведку, — говорит он. Андерс понимает, что ни гном, ни эльф не сделают им лучше, если отправятся с ними, как бы прискорбно это ни было, но Церковь говорит, что не-люди слишком далеки от Создателя. Может, и к лучшему, если они не поедут, но… Но без Соласа рядом тревожно. Андерс понимает, что привязываться так к кому-то слишком рискованно и глупо. Делать своим якорем другого мага — плохая идея, но Солас по-прежнему остается единственным, кто не смотрит на него так, будто Андерс лично убил всех его родных, близких и котят. — Зачем? — спрашивает Андерс все же. — Люди сообщают о разрывах и там, — отвечает Солас. — Их нужно нанести на карту. К тому же, говорят о том, что там видели красный лириум, Варрик, насколько я понял, питает к нему особую неприязнь. — Ну, можно и так сказать, — фыркает Андерс, дернув уголком губ. Солас склоняет голову слегка вбок, так, будто его все это не коснулось, как будто весть о красном лириуме не разнеслась по всему Тедасу быстрее, чем огонь распространяется по сухой траве. — Надеюсь, что в Вал Руайо все пройдет гладко, — говорит он потом, выслушав Андерса по поводу его нежелания ехать в Орлей и встречаться с людьми, которые хотят его сожрать. Андерс в ответ только губы кривит. Солас с Варриком уезжают раньше, и пару оставшихся дней до отъезда в Орлей Андерс старается не высовываться из дома, а из окна то и дело видит шныряющего туда-сюда Каллена. Андерс старается не обращать внимания, он играет с Пятнышком, а еще иногда все же бродит по округе, кормит котов и неожиданно получает возможность погладить того злого матерого кота — коротко, после сразу же получает лапой по руке. Это предупредительный, но все же когтистый удар, и Андерс больше не напирает, а царапины излечиваются за полминуты. Андерсу кажется, что все это — с Орлеем — плохо кончится.***
Все это плохо кончилось. Этому, конечно, поспособствовали появившиеся без приглашения храмовники, и хуже ситуации было просто не придумать, а Андерс ведь сразу решил, что этот план просто ужасен. Плохо. И все же… Лучше, чем Андерс ожидал. Он по-прежнему жив и никто не порывался убить его прямо на одной из центральных площадей столицы Орлея. И все же все те взгляды он до сих пор ощущает меж лопаток и на затылке. Они колются и дышать не дают полной грудью. Хорошая новость: им повстречалась та, кто вел восстание магов, главная чародейка Фиона. Андерс не раз слышал ее имя, но ни разу не видел до того. Она оказалась хрупкой невысокой эльфийкой, в которой, впрочем, чувствовался стержень. Может, это странно, но Андерс рад ее видеть. Должно быть, ей совсем небезопасно здесь находиться, и все же она здесь. Он только слышал о ней — много. И он бесконечно ей восхищен. И до него вдруг доходит, что, раз Фиона здесь, жива, то… — Вас не было на Конклаве? — роняет он, сделав полшага навстречу. — И лорда-искателя, как вы могли заметить, — отвечает она спокойно. — Мы оба послали туда своих представителей, на случай, если это была ловушка. Что ж, как оказалось… надеюсь, вы не позволите, чтобы храмовникам сошло это с рук. — Вы думаете, это были они? — переспрашивает Андерс и пропускает мимо ушей хмурое и усмешливое «ну естественно» от Кассандры. — Во всяком случае, я склоняюсь к этому варианту больше, чем к тому, что это были вы. — Значит, вы согласитесь помочь нам? — спрашивает Кассандра, и Фиона качает головой. — Для начала, я соглашусь встретиться с вами в более спокойной обстановке. Считайте это приглашением в Редклиф, на встречу с моими людьми. Союз мог бы помочь и вам, и нам, в конце концов.***
По возвращению в Убежище ожидает еще один странный сюрприз. — Это кунари, — констатирует Андерс с опаской, и Варрик хмыкает. — Ага. — А что кунари здесь делает? — переспрашивает Андерс на всякий случай. У них обоих о кунари не самые лучшие воспоминания: особенно о таких больших и рогатых: то, что случилось в Киркволле, в памяти по-прежнему свежо, пусть и явно не так, как то, что происходило в том же Киркволле немного позже. И все же. — Мы его со Смеюном нашли на Штормовом берегу, — отвечает Варрик. — Солас? Смеюн? — Ему очень подходит. Так вот, этот Малыш… — Малыш? Андерсу бы оскорбиться, что даже кунари — этот огромный и здоровый и странный и жуткий здоровяк — получил прозвище так быстро, а сам Андерс по-прежнему этой привилегии лишен. Это странно, его раньше немного раздражало то, что Варрик игнорирует использование его имени, зовет этим дурацким Блондинчиком, а сейчас Андерс страшно по этому скучает. — Малыш. Ему очень подходит! Так вот, он скорее сам нас нашел и навязался. Мы решили, что лишние союзники нам не повредят, ну и Соловушка с Кудряшкой одобрили, так что теперь он вроде как с нами. Кличет себя Железным Быком. Он вроде нормальный, на обычных кунари не похож. По крайней мере, не на тех, что были в Киркволле. — Понятно, — отвечает Андерс хмуро. Ему вспоминается дуэль Хоук с Аришоком. На это вообще Фенрис надоумил, и Андерс его тогда страшно за это ненавидел. А Хоук выстояла, победила огромного рогатого быка и стала Защитницей Киркволла. Хоук… Он встряхивает головой и отбрасывает мысль подальше. Сейчас ему нужно встретиться с советом. И даже времени нет на то, чтобы пойти поздороваться с Пятнышком! Ужасно.***
Они с Мередит спорят до хрипоты, до того, что все остальные советницы просто опасаются вмешиваться, а у Андерса искрит электричество под кожей, и Мередит, конечно, не забывает сделать комментарий и об этом, и Андерс готов взорваться. В итоге его выпроваживают из зала совета, и он стоит под дверью, как какой-то нашкодивший ученик, и пытается подслушивать, трясясь от злобы и беспомощности. И все же, советницы решают вопрос в пользу магов. Мередит оказывается в меньшинстве, и из зала совета она уходит злющая, и Андерса это хоть немного, но радует. Хотя, кого он обманывает, ему кажется, способность радоваться у него пропала и не вернется, пока жива бывшая рыцарь-командор. Когда Мередит уходит, Андерса снова зовут в зал совета, и до вечера они обсуждают, что делать дальше в выбранном курсе действий. К концу дня Андерс совершенно опустошен, ему страшно хочется спать, уже очень поздно, и свечи в церкви почти догорели. В голове жужжит, дрожащий свет раздражает глаза, а Андерс вглядывается в темную статую Андрасте до того, что их режет. Холодно. Пора бы уже пойти спать, но он знает, что если попытается уснуть, то его разбудит кошмар. А за сегодняшний день и так было достаточно потрясений, чтобы переживать еще и это, тошнотворное и злое. Он слышит шаги. Узнает их. По краям зрения — сплошная темень, и у Андерса мурашки ползут по загривку. Он передергивает плечами и оборачивается. Каллен вздрагивает, вздрагивает и пламя свечи в его руках. Они пересекаются взглядами, и Каллен неожиданно заметно бледнеет. Андерс чувствует, как бледнеет тоже, и сердце у него начинает колотиться чаще. Они так и стоят просто, смотря друг на друга, оба не зная, что делать. Выход из церкви — за спиной Каллена. Андерс встряхивает головой, разрывая зрительный контакт, силясь сбросить с себя оковы воспоминаний. Они ведь уже виделись. Андерс не знает, почему только теперь реагирует вот так. Может, дело в интимном церковном полумраке. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он резче, чем следовало, и Каллен коротко и криво усмехается. — Это церковь. Я могу здесь находиться, — говорит он. Потом недолго молчит. Андерс хочет отвернуться от него и вернуться к созерцанию статуи, но не может себя заставить. И хорошо бы, если Каллен отошел и молился Андрасте где-нибудь подальше от Андерса, но тот делает ошибку и открывает рот. — Я согласен с Мередит, знаешь. Я тоже считаю, что выбирать магов слишком опасно. Безрассудно. — Ой, да что ты говоришь! — Андерс всплескивает руками. — Ведь маги — просто звери, которые не способны держать себя в руках. Правда? Каллен хмурится на него, оглядывается на пару церковных сестер, которые тушат на ночь свечи. Они поодаль от них, но звуки в пустой церкви разносятся очень гулко, так что он снова поворачивается к Андерсу и кивает на дверь в зал, где проходит совет. Андерсу совершенно не хочется говорить с ним сейчас. Ему ничего не хочется, только спать, но все-таки зачем-то он заходит туда и остается с Калленом вообще один на один. Снова воспоминания — роятся. Много. Душно. И вместе с тем промозгло до костей. Тут темно, и свеча у Каллена в руках совсем эту темень не разгоняет, только дрожит и укладывает по углам глубокие тени. Стол сейчас пуст. Дверь Каллен не запирает, и Андерс выдыхает. С облегчением. А потом одергивает себя и думает: а с чего бы ему ее запирать? — Ты можешь сколько угодно говорить о том, что маги — такие же люди, как и все остальные, — говорит Каллен, и Андерс нехорошо на него прищуривается. Начал он плохо, если хотел, чтобы Андерс к нему прислушался. — Но отрицать, что вы опасны, нельзя. Андерс хмыкает. И зачем только согласился на этот бесцельный разговор? — И что, не страшно тебе со мной в одной комнате? — спрашивает он. — Я не просто маг, еще и одержимый, забыл? У Каллена рука ложится на меч. Андерс жалеет, что без посоха. Впрочем, он может защититься и без него. — Вот именно: одержимый, — говорит Каллен хмуро. — Я навидался одержимости. Ты, может, и не особо похож на других магов, что я видел, но… то, что ты одержимый, не идет твоим аргументам на пользу. Церковь взорвал ты. — Дух тут ни при чем. — Да. Конечно. Андерс хмыкает. — Слушай, тебя Мередит послала поговорить со мной? Так и бегаешь по ее поручениям? Так и боишься и слово против сказать? Каллен хмурится и игнорирует эту колкость. Значит, правда. — За эти годы огромное количество магов стали одержимыми, — говорит Каллен. — Может, Круг не был идеальным, но он сдерживал эту опасность. Он защищал магов от самих же себя… — Маги — не дети, которым нужно напоминать о том, что нельзя трогать раскаленные угли, — шипит Андерс в ответ, распаляясь. В который раз уже за этот день. — Думаешь, одержимость — это такой радостный выбор? Свободный выбор? Думаешь, было ли так много одержимых, не будь опасности для жизни? Не будь оков, которых вы на нас понавешали! — Теперь храмовники виноваты в том, что маги идут на сделки с демонами? — смеется Каллен. — Не нужно делать вид, что вы такие безгрешные, — отвечает Андерс. Должно быть, они говорят слишком громко. Должно быть, их слышно за пределами комнаты. Ему все равно. — Конечно, в твоих глазах храмовники хуже всех, потому что… потому что что? Потому что ты нарушал правила, сбегал, а потом удивлялся тому, что получаешь заслуженное наказание? — Заслуженное наказание? — давится Андерс, вдруг понимая, как кипит у него внутри, и слова на мгновение застревают в горле. руки руки руки в волосах между лопаток так много рук давят Воспоминания обжигают так сильно, что Андерс отшатывается. И страшно хочет сбежать, а в горле встает беспомощный жалобный ком. Разве Справедливость не должен это все задавливать? Почему картинка в голове вдруг становится такой четкой? Каллен не понимает. Он правда не понимает. Он правда не видел, что происходит, или видел, но ему было все равно, ведь не он был тем, на кого давят, ведь не он жил в страхе, когда служил в Круге, ведь… — О, я расскажу тебе, какие «заслуженные наказания» получали маги, — шипит Андерс. — У меня была подруга в Круге. Девушка. Девочка еще, — голос съезжает на шепот, и он понимает, что его трясет. Эти воспоминания, до того спрятанные глубоко внутри, режут его ножами, и Андерс совершенно не чувствует силы Справедливости в венах, хотя обычно при мыслях о таком он так и рвался из тела показать себя. — Она очень боялась одного храмовника, и однажды она сказала мне, что он касался ее. В тот же вечер она сожгла себя, спрятавшись в ванной. Слова капают с губ ядом, а Андерс трет лицо ледяной ладонью, часто моргая, и понимает, что слезы обжигают пальцы. Каллен ничего не отвечает, а Андерсу много. Создатель, ему вдруг становится так много. — Еще я знал эльфа, тоже почти мальчика. Он перерезал себе вены, и его заклеймили малефикаром, — продолжает Андерс, и слова приходится выдавливать. Он прижимает ладонь ко рту. Губы слишком дрожат, слова неразборчивы, но, если он будет говорить громче, его просто сорвет, а поднять глаза невыносимо. — Это происходило постоянно, и никогда… никогда никому не было дела. Андерс смаргивает злые беспомощные слезы застарелой боли и заставляет себя посмотреть на Каллена. Тот смотрит так, будто небо вот-вот рухнет. Будто Андерс не говорит, а бьет его по лицу. — Но почему… почему жертвы не?.. Андерс истерично смеется. — Не жаловались? Неужели ты действительно думаешь, что можно было просто взять и пожаловаться? — у Андерса вырывается еще смешок, потом второй, нервнее и громче, он бесполезно трет лицо от слез. Их по-прежнему слишком много, и вся эта желчь по-прежнему льется из него через край. Столько скопилось, что словами не передать. Он отравится, если заставит себя замолчать. Пожаловаться. Пожаловаться, как же! «Не нужно, Андерс, попытайся просто забыть, — сказал Карл, пока Андерс раздирал себе руки ногтями, чтобы утихомирить бурю внутри. — Ты знаешь, что будет больше проблем, если ты попытаешься подать жалобу». — Неужели ты действительно думаешь, что кто угодно из пострадавших магов мог просто пожаловаться, и все проблемы бы решились? Что виновных храмовников бы наказали? — он опирается на стол, горбясь. Его колотит, и стоять на ногах тяжело. Еще немного, и его точно вырвет. — Что ты хочешь от меня сейчас? — Голос Каллена звучит дроблено. Тихо. Беспомощно, и Андерс заставляет себя открыть слезящиеся глаза и посмотреть на него. — Чтобы я сказал, что мне жаль? — его ломает, голос пропадает, и Каллен сильно мотает головой, коротко прижав руку ко рту, будто испугавшись этого. — Чтобы я попросил прощения? Андерс через силу делает глубокий вдох — в легких навалено камней. Ничего ему не нужно, и он не знает, почему все еще здесь, почему просто не пойдет к себе и не захлебнется в том, что его сжигает. Один. — Я не виноват в том, что происходило с другими, я не ответственен за то, что делали другие, я… — Неужели? Каллен выпрямляется, и его взгляд проходится по коже ножом. — Если ты про то… про изолятор, то ты сам предложил. У тебя был выбор. Андерс дергается так, будто Каллен ударил его по лицу. Да лучше бы это был удар в лицо со всей силы, чем так. Те воспоминания удачно давил Справедливость с тех самых пор, как Андерс согласился на сотрудничество. И Андерс едва ли вспоминал о том, что когда-то происходило в изоляторе, да и про сам изолятор тоже. Разве что неосознанно ему неприятны темные тесные и сырые пространства, но терпеть это можно, полностью Справедливость защитить его от всего того, что происходило, не может. Но сейчас… сейчас все это наваливается с такой силой, какую Андерс никак не ожидал. Каллен выглядит виноватым и пристыженным, что вообще указал на это. На Андерса он больше не смотрит. — У меня не было выбора, — говорит Андерс непослушными губами. Слезы не останавливаются. Его тошнит сильнее, и собственную кожу хочется содрать. Как же он ненавидит. Под кожей иголочками колет близкое присутствие духа, но он так и не показывается. Ненавидит, и ненависть шипит под кожей, по которой вот-вот пойдут волдыри. — Был… — Какой? Быть обвиненным в магии крови? Получить казнь? — Я не… — Каллен глубоко вдыхает, недолго стоит, закрыв глаза, но после на Андерса так и не решается посмотреть. — Я не знаю, почему я… Если бы я мог вернуть все назад, я бы никогда не… — Ты бы предпочел выдать то, что якобы пытался призвать демона? — Нет! То есть… — Это уже неважно, — отрезает Андерс. Неважно, рассказал бы Каллен другим храмовникам, что маг в изоляторе пытался перерезать себе вены, об этом все равно рано или поздно узнали бы, если бы не прикрытие, за которое приходилось платить. В груди печет и дробит, а жгучий тяжелый стыд перед самим собой не дает дышать, но это не имеет больше никакого значения. Не должно иметь. Каллен удивленно поднимает на него глаза, выглядя ну точно как огромный растерянный щенок. Да только Андерс кошатник. — Меня волнует не то, что было со мной, меня волнует то, что… ты был там. В Киркволле. Ты был там, и ты ничего не делал. А Казематы были гораздо хуже, чем Кинлох, и Мередит… — Мередит была рыцарью-командором! — вскрикивает Каллен и опирается руками на стол, будто ему тяжело стоять. — Я исполнял приказы… — Все вы только и делаете, что исполняете приказы, — роняет Андерс устало и разбито. Он вытирает горячее лицо холодными пальцами. — Ты… Там, в Кинлохе, когда Улдред… — Каллена пробирает заметная дрожь, он крепко стискивает челюсти, делает еще несколько глубоких медленных вдохов и тогда продолжает, — Улдред пытал меня, пытал моих сослуживцев, моих друзей, тех храмовников, кто никогда ничего плохого не сделал. — Пока не сделал. — Ладно, ты, похоже, видишь во мне бездумного монстра, но неужели те храмовники, молодые парни, которые просто… просто верили в общее дело, заслуживали смерти? Наказания за то, что делали другие храмовники? — А разве маги заслуживают наказания за то, что другие маги столетия назад якобы осквернили престол Создателя? — Ты передергиваешь. Андерс снова задыхается. На этот раз от возмущения. По крайней мере, его уже не трясет так сильно. — Мередит нужно было остановить, — говорит Андерс. — И ты это знал. Все это знали. И никто из вас не решался. И теперь она здесь. Она теперь командует этой вашей Инквизицией. Каллен молчит. Не знает, что сказать, растерянный и измотанный этим спором. Андерсу уже самому он кажется бессмысленным и только бередящим то, что произошло раньше. Андерсу теперь не хочется ничего доказывать и ничего выслушивать. Только лечь уже в постель и проспать несколько веков, чтобы не чувствовать ничего из того, что чувствует сейчас. — У тебя тоже был выбор, — говорит Андерс бледно. — Тогда. В изоляторе. Каллен закрывает глаза. — Да. Я бы доложил, — говорит он. — Потому что так было нужно. Я должен был доложить, я не знаю, почему я вообще… почему я поддался тебе, тем более так. Ему стыдно за то, что тогда происходило, и за то, что он делал и с кем, и это ощущается в воздухе буквально физически. Андерсу тоже стыдно, но от разделенных чувств ему совсем не легче. Тошно. Он был так жалок, но, в его оправдание, он просто сходил с ума от одиночества. И либо он бы снова попытался убить себя, либо его бы казнили. И эти смерти не были бы равнозначны. У него совершенно не было контроля над своей жизнью тогда, и он не собирался отдавать храмовникам контроль еще и над своей смертью. Но вмешался Каллен. И… Андесу стыдно признать это перед собой, ему жгуче, до того, что перехватывает дыхание, даже несмотря на то, что все те воспоминания большую часть времени задавлены Справедливостью так, что он не может собрать их по порядку и в деталях. Это хорошо, так ему проще, но в то же время... в то же время он по-прежнему чувствует. И чувств много. А Каллен сейчас совершенно не похож на того Каллена, что он знал тогда, в Круге. Так давно, как в прошлой жизни. Прошлой, далекой, той, какую Андерс не должен вспоминать. Андерсу стыдно признать, что тогда, сидя в изоляторе и думая, что умирает, что вот-вот умрет, еще немного, он ждал его визитов и радовался им всякий раз, как празднику. Он ждал прикосновений и сдыхал под ними, и это было единственным, что держало его рассудок на плаву. Это — и кошка, конечно. Год, гребаный год его жизни был измят и выброшен, и он навсегда с ним, навсегда в его голове. Пусть Справедливость своим влиянием смазывает тот страшный черный год в одну сплошную бесконечно долгую ночь. Страх темноты и замкнутых пространств, любовь к кошкам, ненависть, жгучая и душная, к храмовникам — навсегда будут с ним, никогда-никогда все это не вытравить из души, и Андерсу тошно. Каллена из души тоже никогда-никогда не вытравить. И это тоже так тошно. Они замирают друг напротив друга в очередном каменном мешке. Только этот — открыт, и Каллен — адъютант Мередит Станнард, мальчик на побегушках, а Андерс — Вестник гребаной магия-должна-служить-людям-а-не-управлять-ими Андрасте. Мир — огромен, но отчего-то Андерс никак не может избавиться от знакомых лиц. — Неважно уже, что тогда было, — решает Андерс, сглатывая подступившую к горлу горечь и тошноту с самого себя. Каллен смотрит на него. Выглядит он уязвимым и растерянным. Да, его воспоминания никто не давит. Но сейчас это не вызывает даже желания злорадствовать. От этого только хуже, наверное. От того, что он помнит. Интересно, как много? Как подробно? Для него это не слилось в одну бесконечную черноту? У Каллена были друзья, к которым он уходил, жизнь. У Андерса был только каменный мешок, воспоминания о Карле, кот и редкие обжигающие и совершенно неумелые прикосновения. Его продирает легкой дрожью, и Андерс с силой трясет головой, чтобы избавиться от этого. — Неважно, — повторяет он серьезно и уверено, выпрямляясь. — Можешь ненавидеть меня за Киркволл, сколько хочешь. За Круг — тоже. Каллен наверняка думал тогда, что маг его испортил. Околдовал. — Сейчас мы застряли тут друг с другом, и… и только попробуй заикнуться об этом хоть где-нибудь хоть в каком-нибудь разговоре. Ты тогда в полной мере узнаешь, что такое одержимый. Каллен бледнеет сильнее. — Я бы никогда… — Можешь передать Мередит спокойной ночи, — отрезает Андерс. Нет, он не сбегает. Он просто уходит, оканчивая разговор, пытаясь держать подбородок поднятым. Заснуть у Андерса так и не выходит.