Вестник Андрасте

Создатель, пусть я одинока, я призываю Твоё имя, А те, что служить придут, познают Твою Славу. Я помнила о них. Они узрят, какая открывается пред ними цель. Пусть мало тех, кто против ветра выстоит, мы Тебе принадлежим. Песнь Испытаний 5:1

Вопрос о том, чтобы послать разведчиков в ту самую крепость, о которой говорил Солас, с утра поднимает Андерс. Мередит с ними во временной ставке почему-то нет, и у него выходит дышать полной грудью и говорить без опаски, что в любой момент его перебьют или усмехнутся так, будто из его рта вылетела детская глупость. Еще до того, как зайти в эту палатку, Андерс видел ее, раздающую указания остаткам солдат. Вот пусть ими и занимается. По поводу разведчиков с ним соглашается Лелиана, но Андерс сразу же говорит, что пойдет вперед тоже. Сидеть и ждать в лагере без возможности согреться ему просто невыносимо. Особенно учитывая то, что делать это придется среди всех выживших в Убежище людей и их взглядов, полных надежд и обращенных на него. Андерсу от них тошно, они так тяжело ложатся на плечи, давят-давят, не вдохнуть. Судя по выражениям лиц советниц, его не слишком-то хотят отпускать далеко от лагеря. Андерс понимает… и не понимает в то же время. Его уход растревожит людей, ведь их Вестник уйдет в горы, в снега и — вдруг, мало ли — пропадет, исчезнет, оставив их совсем одних и даже без надежды. Но почему так же тоскливо на него смотрят Кассандра с Лелианой, Андерс не понимает. И понимать не хочет. В то же утро Андерс обнаруживает, что Блэкволл и тот кунари с его отрядом благополучно пережили весь тот кошмар, творившийся в Убежище, и они даже успевают переброситься парой слов. Блэкволл вызывается идти с ними, а Железного Быка не отпускает невесть откуда взявшаяся и влезшая в разговор Мередит. У Каллена, которого она держит на коротком поводке, и который поэтому тоже здесь, тоже это же странное тоскливое выражение на лице, будто он тоже почему-то не хочет, чтобы Андерс пропадал из поля зрения. Он на Андерса смотрит с некоторой опаской, и этот взгляд липнет к коже, как и все остальные. Должно быть, когда он нашел его, Справедливость все еще держал их тело, а из глаз лился свет. Справедливость очень неуютно ворочается в венах рядом с ним. Мередит сообщает, что у нее для кунари есть работа, и Железный Бык с ней не спорит. Когда Мередит уходит, дышать снова становится легче. Она способна чуть ли не буквально высасывать всю радость одним своим появлением, как какой-то злобный демон. Ближе к полудню Лелиана выделяет шесть разведчиков. Помимо Блэкволла, в эту маленькую экспедицию навязывается Варрик, сообщив, что «блондинчика теперь одного лучше не оставлять, а то опять что-нибудь вытворит», и Дориан, чему, возможно, не очень рад Солас, но показывает он это одним только коротким холодным взглядом, и ничем больше. Их путь ведет вверх по склону по рыхлому свежему снегу, и идти тяжело, но Солас, кажется, вовсе не разделяет полное отсутствие энтузиазма. У него такое вдохновленное выражение на лице, что даже странно, будто он не может дождаться увидеть крепость вживую. Вот демоны, а если Солас видел этот самый Скайхолд только через Тень, может ли произойти такое, что он вообще не знает, в каком состоянии эта крепость сейчас? Стоит ли она до сих пор вообще, или то был лишь призрак истории в его снах? Переспрашивать, пожалуй, как-то поздно, да и Солас не похож на того, кто бросился бы вот так вникуда посреди снежных гор, при этом утянув с собой еще нескольких людей. Воздух сегодня не такой уж и холодный, а от постоянного движения становится даже жарко. Солас торопится, будто у него точная карта местности под веками. На привалах он не отдыхает, а бродит по периметру их маленьких лагерей, вертится вокруг так, что рябит в глазах, и Андерс не очень понимает, в чем причина такого воодушевления касательно старой крепости высоко в горах. То есть, конечно, если она там еще стоит, то она должна стать для них надежным пристанищем, а это как раз то, что нужно напуганным замерзающим и голодающим людям, оставшимся без жилища после страшного нападения. Потом Андерс вспоминает, что Солас упоминал, что крепость эльфийская. И как бы Солас ни не любил долийцев, эльфийской историей он очень дорожит. Возможно, он надеется найти там что-то еще, что касается величия древней империи. Андерс не переспрашивает и не лезет в это. Вместо этого он наслаждается тем, что Варрик снова зовет его Блондинчиком, как раньше, и от этого горько-сладко. Ему опять вспоминается Киркволл, Висельник, их общие посиделки, длившиеся часами. В Киркволле никогда не было суровых зим. Там снег, если и выпадал, то быстро таял, превращаясь в грязь и слякоть на улицах и дорогах. Ходить по ним порой было невозможно, а в Клоаке все размывало так, что Андерс не всегда мог подобраться к лечебнице, не промочив ноги. Поздней осенью и ранней весной было особенно мерзко: вся талая вода смывалась с улиц вниз, в Клоаку, превращая ее в самое настоящее болото. Сейчас же вокруг — белизна нетронутых снегов. Здесь нет дорог, только сплошные горы, укрытые шапками, которые никогда не тают, и в свете солнца они жгут глаза, блестят, как серебро или драгоценные камни, и даже когда они разбивают лагерь на ночь в низине, эта самая ночь светла, как день, потому что снег отражает чистое здоровое небо, и Андерса неожиданно тоже захватывает этот неясный азарт, желание найти крепость как можно скорее, обосноваться там и подарить людям, чья надежда в глазах так его пугала, эту самую надежду, только теперь из твердого камня. Он никогда не планировал становиться символом чего-либо: революции ли, спасения ли. Его делом всегда было сделать — хоть что-то. Что-то, что заставит нагруженную камнями телегу сдвинуться с места и на полном ходу скатиться вниз под горку по дороге, полной кочек, камней и прочих неровностей. Он не хотел, чтобы его имя было у людей на устах и чтобы его знали в лицо. Эта история никогда не была о нем, речь всегда шла о справедливости. А теперь он в центре событий, и люди молятся Вестнику Андрасте — в глазах многих обезличенной фигуре, пришедшей на помощь в трудный черный час. И все же… И все же. Он долго не может уснуть в ту ночь и просыпается очень рано и так же рано поднимает всех остальных, а потом следует еще один день бесконечного движения среди одинаковых гор и снегов, которые, похоже, лишь Соласу не выглядят одинаковыми. Андерс расслабляется, слушая негромкие переговоры разведчиков, слушая ленивые перепалки Варрика, Блэкволла и Дориана, который никак не может перестать жаловаться на холод и на то, что он очень плох для его кожи, и что жить так невозможно и «как вы, южане, это только терпите», на что Варрик с усмешкой отвечает ему «Южанин — не тот, кто холода не боится, а тот, кто одевается тепло», и Андерс оборачивается на него, чтобы с усмешкой окинуть взглядом открытую грудь. Варрик в ответ ворчит что-то про волосы и что никто его не понимает. К вечеру второго дня Дориан стонет, что у него отваливаются ноги, на что Блэкволл пытается поддеть его по поводу изнеженности, но Дориан это принимает, как комплимент. И Андерсу так… спокойно. Он позволяет себе утонуть в иллюзии ощущения того, что он на своем месте. Позволяет себе представить, что свое место у него все-таки есть, и оно — вот здесь, посреди вечных снегов и вечных гор, разделяющих Орлей и Ферелден, посреди этих людей… и не только людей, конечно. Ему даже хочется, чтобы поиски Скайхолда растянулись вот так в бесконечный день белого ничего, где ему так спокойно и почти радостно, где он наконец-то чувствует что-то, кроме выедающей внутренности пустоты и горечи. Еще до темноты на второй день они спускаются со склона на дорогу. Она заметена снегом, но хорошо видна все равно, и дальше идти уже гораздо легче и быстрее. Видимо, они уже на территории Орлея и где-то здесь должен быть перевал через Морозные горы, ведущий в Ферелден. Солас же уводит их в другую сторону от этого самого перевала и они в какой-то момент снова сходят с тропы в снег. Скайхолда они достигают только ко второй половине третьего дня. Андерс прикидывает, что, скорее всего, чтобы всем людям добраться сюда, потребуется около недели, учитывая то, что в лагере все еще есть раненые, дети… раненные дети скорее всего есть тоже, так что все это займет какое-то время. Разведчики смогут метнуться туда-сюда очень быстро, по старым следам, нужно будет расставить сигнальные костры на пути. Скайхолд держится на возвышении скал, огромная неприступная крепость, черным камнем проступающая на нетронутом жемчуге снега, и он и правда будто держит собой небо. У Соласа во взгляде появляется что-то неясное, и вперед, ближе к крепости он ведет уверенно, будто точно знает, с какой стороны подход к ней и вход. Дориан недовольно комментирует внешний вид крепости и сетует на дизайнерский вкус ее строителей, на что Солас кидает на него какой-то нехороший взгляд, и Андерса тянет засмеяться. Он давит этот смешок, но он по-прежнему чувствует себя так… хорошо, что даже странно. Ноги просто отваливаются, поясница, спина — тоже, и холод по-прежнему пробирается под одежду, не отпуская, и дышать тяжело. Но почему-то это больше важным не кажется. Только к вечеру они добираются до стен, и врата в крепость оказываются приветливо распахнуты, и Блэкволл с Варриком окидывают это зрелище взглядами с большим сомнением в них, но Солас ступает под тень крепостной стены спокойно и уверенно: знает, что внутри нет никого и ничего, что может представлять опасности. Уверен, что крепость пуста, хотя Андерсу думается, что ее давно могли занять бандиты или одна из сторон в войне… Но Скайхолд и правда оказывается пуст. Внутри как будто… теплее. Легкими искорками на коже Андерс ощущает следы какой-то древней магии. Она незнакома и чужда, к тому же давно выветрилась, так что разобрать, что это такое, возможности уже нет. Андерс замечает это вслух, на что Солас напоминает, что эта крепость принадлежала эльфам, и были времена, когда эльфы колдовали на века и тысячелетия. Не сказать, конечно, что в стенах Скайхолда сильно теплее, чем снаружи, но достаточно тепло, чтобы здесь росла трава, которая в тенях, отбрасываемых этими самыми стенами, покрывается инеем. Здесь нет ветра, и Андерс наконец начинает согреваться, и вечные цепкие лапы холода отпускают его, и возвращается чувствительность к пальцам. Он чувствует себя страшно уставшим, но, оставив остальных разбираться с лагерем на ночь, следует за Соласом внутрь крепости. В главный зал ведет широкая каменная лестница, высокая настолько, что вынуждена изогнуться под прямым углом посередине. Двустворчатые двери сгнили, и на проржавевших петлях висит лишь одна створка, держится каким-то чудом, и Андерс опасливо пригибается, чтобы не задеть ее и чтобы она не грохнулась на него ненароком. Внутри завалено древесиной, пылью, каменной крошкой, но в целом место не выглядит так, будто в нем нельзя жить. И, к счастью, не выглядит так, будто все может обрушиться в любой момент. Внутри тихо. Темно, так что Андерс подсвечивает себе путь ладонью. Солас выглядит странно задумчивым и в его глазах виднеется какая-то неясная застарелая печаль. Может, Андерсу лишь кажется, и поэтому он не переспрашивает, в чем дело. — Здесь достаточно места, чтобы вместить людей, выживших в Убежище, — говорит Солас негромко, подходя к остаткам разбитых витражей. Уже нельзя разобрать, что было изображено на них когда-то. Сквозь окна высоко под потолком тянет сквозняком. — И еще больше, тех, кто придет сюда в дальнейшем. Крепость неприступна. Здесь безопасно. Андерс кивает и вместе они возвращаются к остальным. После позднего ужина Андерс сидит рядом с костром возле Дориана, уже засыпая и слушая ленивые перепалки и разговоры. Дориан снова жалуется на вкус тех, кто эту крепость строил, ворчит на сквозняки, на болящие ноги, на холод и на то, что ему уже месяц никто не чистил виноград. Андерс не замечает, как задремывает у него на плече. Просыпается он от легкого тычка в бок, вздрагивает, чувствуя, как отваливается шея от неудобного положения, в котором он провел… не знает, сколько. Андерс моргает часто, слегка отодвинувшись, и ему отчего-то становится неловко: костер почти догорел, лагерь тих, разговоров больше не слышно. Над головой — огромное звездное небо, которое в горах кажется очень близким. Чистое. Здоровое. — Как бы мне ни хотелось тебя будить, — говорит Дориан шепотом, — я все же хочу предложить тебе лечь нормально. Ты мне еще спасибо скажешь потом, потому что, хоть достоинств у меня и очень-очень много, вот подушка из меня не очень. Андерс улыбается. — Тут ты прав. Без обид. Дориан смеется. Его лица почти не видно в темноте, глаза только блестят. Так тихо. Тихо-тихо, и небо над головой огромно и свободно, и Андерсу по-прежнему хорошо. Ему хочется застыть в этом мгновении и так и продолжать чувствовать это странное: он на своем месте. Он отвык, так не бывает. Он не помнит, когда ощущал такое в последний раз. Дома, в далеком Андерфелсе, во времена, когда у него еще было имя и когда мама звала его Liebchen? В Башне Бдения во время пьяных перепалок с Огреном? В Киркволле, засыпая у Мариан Хоук под боком? Смотря на взрывающуюся церковь? Он не знает, но сейчас… сейчас приятно. И ему даже кажется, что ему не приснится никаких кошмаров. Разбудить никого не хотелось бы. Зов все равно никуда не делся, не сбежишь от него. Но, раз в Убежище не сожрал, когда Андерс был к его источнику так близко-близко, то продержаться он еще точно сможет. Дориан тоже не спешит двигаться с места. Смотрит в красные тлеющие угли. Андерсу вспоминается будущее, которое уже не случится. — Я вряд ли смогу уснуть, — говорит Андерс, и Дориан смеется опять: — Ты только что неплохо спал. Вряд ли бы проснулся, если бы я тебя не растолкал, — отвечает Дориан. — Кстати. Надеюсь, в этой твоей Инквизиции есть люди, которые смогут привести это архитектурное безобразие в надлежащий вид, — замечает он, и Андерс фыркает, прищурившись и слегка сморщив нос. — Почему тебе так не нравится Скайхолд? — Вынужден признать, что это лучше, чем ничего, — отвечает Дориан кисло и обводит взглядом темные силуэты стен и башен. — Но пока что это просто какая-то беда. — А по-моему тебе просто нравится дразнить Соласа. У Андерса создалось впечатление, что эта крепость очень Соласу дорога. Дело, понятно, в том, что она эльфийская и древняя, еще из тех времен, когда существовала легендарная эльфийская империя. — Ты очень проницателен, знаешь. Андерс прищуривается опять, и Дориан почему-то задерживает на нем взгляд. — Спать пора, — говорит он, наконец. — Уверен, досадно, что ты не можешь послушать мой чарующий голос еще, но я сейчас просто отключусь, а еще у меня сейчас отвалиться поясница и… — Я могу тебя подлечить. Дориан замолкает. Приподнимает брови слегка. — Очень мило с твоей стороны. Но я предпочту отложить сеанс на завтра, иначе тевинтерского магистра обвинят в том, что он тянет из Вестника Андрасте силы. Спокойной ночи, Андерс. *** Утро для Андерса начинается рано. Он плохо спит и просыпается еще затемно, затемно же поднимает разведчиков, чтобы сразу же отправить их обратно и отправляет с ними Блэкволла и Варрика, потому что те выглядят так, будто отлично стоят на ногах. И, когда Андерс смотрит им вслед, разглядывая вчерашнюю цепочку следов, до него доходит страшное. Кошки. Его кошки Корифея скорее всего не пережили, и Андерсу становится от этой мысли так душно и обидно, что пережимает в горле, и все хорошее приподнятое настроение улетучивается разом, испаряется, будто и не было, и на грудь ложится тяжелый камень. Ну как так? Почему он об этом только сейчас вспомнил? В Убежище погибло много людей, но Андерс понимает, что, хоть это и печально и, конечно, тоже тяжело легло на сердце, кошки его волнуют больше. Пятнышко… Андерс кривит губы и возвращается в крепость. Сначала он думал о том, чтобы отправиться обратно вместе с разведчиками, но передумал очень быстро, когда почувствовал, как отваливается все, что только может отваливаться, и першит в горле. Они с Соласом и Дорианом остаются втроем. С ними… спокойно. Пусть они друг друга явно недолюбливают или по меньшей мере относятся с некоторым подозрением, в открытую конфронтацию не вступают, а если и переговариваются, споря, то происходит это вполне цивильно, так что Андерс спокоен. Пока они дожидаются остальных, Солас предлагает подправить и обновить эльфийские заклятия по периметру крепости, чтобы внутри становилось теплее, и вопросов о том, откуда Солас знает о такой магии, не возникает… он же… эльф, так что это кажется логичным. На это практически весь день и уходит, а ближе к вечеру Солас оставляет их вдвоем и пропадает где-то в помещениях Скайхолда. — Надеюсь, он там не потеряется, — замечает Дориан с усмешкой. Он приваливается спиной к каменной кладке лестницы, ведущей вверх, и Андерс присаживается возле него, почти вплотную. Костер они разжигают поближе, чтобы можно было опираться о стену спиной и греться. После того, как они подправили заклинание, особо теплее не стало, но Солас сказал, что на это потребуется время. — Сомневаюсь, что Солас где-то способен потеряться, — отвечает Андерс, и Дориан фыркает. — Да уж, вряд ли. Потом Андерс жалуется ему на кошек, почему-то чувствуя, что с Дорианом можно поделиться такой… глупостью. Вернее, конечно, это не глупость. Но любой другой бы не стал выслушивать его по такой мелочи по сравнению с потерянными человеческими жизнями. А Дориан слушает, и у него на лице пляшут огненные отсветы. Отражаются, делая глаза ярче, похожими на раннюю середину осени. — За кошек обидно, — соглашается Дориан. — Вот уж точно кто ни в чем не был виноват… Но, — говорит он мягко, — когда эта крепость наводнится людьми, кошки обязательно появятся тут тоже. Андерс дергает уголками губ. — Может быть. — Откуда такая любовь к кошкам? — хмыкает Дориан, и Андерсу вспоминается кот-крысолов из Кинлоха. Чудесный благородный зверь, который скрашивал ему одно бесконечное ничего, в которое слился целый год его жизни, выброшенный в темноту, сырость и холод. — Не знаю. Так получилось. К тому же, они такие хорошенькие. Гораздо лучше людей. Дориан смеется. — Понимаю. Но ты вообще-то ничего. Андерс давится и прячет это за неловким смешком. — Что? — Для человека я имею в виду. Если использовать кошек как мерило «хорошечности». — А… Спасибо? Ты тоже ничего. — Ну это-то я знаю. Они смеются. — Знаешь, — говорит Дориан через полминуты. Смотрит он на темнеющее небо. — Удивительно, как все сложилось. — Да, — соглашается Андерс и только потом переспрашивает: — О чем ты? Дориан фыркает. — Да обо всем этом. Знал ли я еще пару месяцев назад, что буду сидеть бок о бок с избранным и разговаривать о кошках? — Не начинай, прошу тебя, хоть ты не начинай. Дориан смеется и легонько пихает его в бок локтем. Потом затихает и становится неожиданно серьезным. — Ты не веришь, да? В Создателя? В Андрасте? Андерс недолго молчит. — Не знаю, — отвечает он честно. Почему-то ему кажется, что с Дорианом он может быть честен. — Мне казалось, ты сам не слишком-то веришь в Церковь, — вставляет Андерс. — Да. Я не верю в Церковь, но зато верю в тебя. У Андерса внутри сжимает и сразу же отпускает, и какое-то мгновение он не может вдохнуть, ведь Дориан произносит это так просто, так легко, так искренне, что ему становится странно. Как в него можно верить? Он одержимый. Он — просто никто, вечный беглец, взорвавший церковь в Киркволле и погубивший столько невинных людей. Конечно, Дориан об этом не знает. Но он знает об одержимости… И ему почему-то все равно. И у Андерса в голове не укладывается. Дориан — не Солас, духов он воспринимает иначе, и… И все равно. Андерс чувствует его взгляд на своем лице, но заставить себя посмотреть на него не может. Вместо этого заставляет себя сосредоточиться на том, чтобы хотя бы дышать ровно и не выдать то, как у него внутри бурлит от такой простой глупости… Нет, да какая же это глупость. В него… верят. Да огромное количество людей в него верит — в образ, который они создали в своих головах. Андерс это знает, но ему не говорили это лично. В лицо ему чаще бросают, что он одержимый и что его лучше держать в кандалах. — Это… оригинальный комплимент, — все же говорит Андерс, и Дориан развязно смеется. — Ты даже не представляешь, сколько оригинальных комплиментов я могу придумать. Ты только подожди — увидишь еще. *** Скайхолд наполняется людьми слишком быстро, и Андерс понимает, что крепость вовсе не такая большая, какой казалась, когда она стояла пустой, покинутой и холодной. То есть, конечно, места всем хватает, но избежать чужого внимания оказывается все сложнее и сложнее. Чтобы занять себя, он помогает все еще раненным людям, есть те, кто прибыл в довольно плохом состоянии, кому холод и снега не пошли на пользу, и Андерс с головой окунается в то, к чему он когда-то был так привычен: лечить людей. И Справедливость на это занятие откликается спокойствием и довольством, так что он снова чувствует себя даже хорошо. Несколько дней Андерсу удается избегать советниц, он разве что пару раз сталкивается с Калленом и они вежливо друг друга игнорируют. Удивительно, как быстро на силе энтузиазма и с новой силой вспыхнувшей надежды, быстро расчищается главный зал крепости и шаткое подобие спокойствия для Андерса заканчивается быстро. Его ловит леди Монтелье, улыбается ему очаровательно — заметно посвежевшая, приведшая себя в порядок и уже без этого мученического печального выражения на лице, и на мгновение Андерс в этой улыбке тонет, и она же ловит его в капкан, потому что Жозефина отводит его в один из боковых коридоров. Здесь уже оборудован кабинет — когда успели? — но Жозефина выводит его в просторный широкий коридор. Здесь пыльно и местами дыры в стенах, так что свободно гуляют сквозники и льются косые солнечные лучи. Здесь большие добротные двери, за ними обнаруживается большой круглый каменный зал с целыми витражами, по центру — стол, сделанный из спила большого дерева, когда его только сделать успели? Видно, что новый. На нем уже разложены карты. А у Мередит такое кислое выражение вселенской печали на лице, что Андерс даже воодушевляется, но это ненадолго. — Вы хотите что? — переспрашивает он, просто не поверив тому, что услышал. — Инквизиция нуждается в формальном лидере, — повторяет леди Монтелье, и ей Андерс готов простить вообще что угодно, так что прикрывает рот и выслушивает. — И известно, за кем люди идут и кого они знают, так что никто, кроме вас, милорд, на эту роль лучше не подойдет. Андерс искренне считает, что худшее него на эту роль найти человека сложно. Он медленно окидывает взглядом остальных и останавливается на Мередит. — То есть серьезно, да? Ты даже ничего не скажешь? — переспрашивает он, и она долго протяжно вздыхает. — Что я одержимый террорист и вот это вот все? Наверное, об этом не стоит упоминать вот так вот лишний раз, но ему правда интересно и ему правда странно, что Мередит никак не возражает всему происходящему. Понятно, что они обсудили это еще до того, как леди Монтелье позвала его сюда, но молчать и молча принимать происходящее совершенно не в духе Мередит. Но она даже на его ремарку только долго вздыхает и окидывает его нечитаемым взглядом. — Если тебе так интересно, то лично я бы предпочла увидеть тебя не на посту лорда инквизитора, а в кандалах и с солнцем на лбу, — отвечает она, и у Андерса даже отлегает от сердца, ведь это так типично и похоже на обычную Мередит. — Но не всегда нам дано получить то, что мы хотим. Андерс фыркает и отворачивается от нее. Лелиана продолжает: — Лидер у Инквизиции был и до того, — говорит она серьезно, — в глазах людей, я имею в виду. В глазах людей их и нас вел именно ты, а их ожиданиям лучше отвечать. Вестника Андрасте нельзя задвигать на второй план и прятать за спинами совета. В этом есть смысл, но Андерсу он не нравится. — Допустим, — отвечает он, чувствуя, как все больше ответственности ложится на плечи, и вдруг до него доходит. Лорд инквизитор — это не только лидер, который поведет людей к светлому будущему и победе над Корифеем. Это еще и та фигура, которую объявят виновной во всех бедах, если что-то пойдет не так. Это тот, кому придется отвечать перед всем Тедасом, если случится что-то плохое… и, что ж, это очень многое объясняет. Может, Мередит тоже это объяснили, поэтому она так спокойно сейчас воспринимает все происходящее. Андерсу же снова становится гадко на душе, но не то, чтобы у него была возможность отказаться, как он понимает. И они правы: насчет людей, которые видят в нем символ, и он от этого уже не отвертится и не сбежит. Сбегать надо было раньше, а уже слишком поздно и придется терпеть все это. И все же это справедливо… да? Это его расплата за всех тех людей, которых он убил. Андерс никогда не отступится от мысли о том, что он поступил правильно, но смерти и кровь — неотъемлимая часть изменений, и ответственность за них лежит на нем. И от этого Андерс не отказывается тоже. — Ладно, я вас понял, — говорит он кисло и без всякого энтузиазма. — Мне теперь нужно… что, показаться людям? Объявить, что я их инквизитор или вроде того? Лелиана нехорошо улыбается. — Есть еще кое-что, — говорит она через пару секунд, стерев это выражение с лица. — Так как это официальная должность, мы не можем просто продолжать делать вид, что у Вестника Андрасте нет имени, а использовать «Андерс» слишком рискованно. Но с этим — немного позже. К людям Андерс обращается ближе к вечеру. Жозефина написала для него маленькую символическую речь, и он воспроизводит ее без запинок и оговорок, сам не понимая, как у него это получается, потому что от всех этих светлых лиц и глаз, которые смотрят на него так, будто ждут чуда, его тошнит, а еще ему так пусто и хочется сбежать поскорее и подальше. Спрятаться в глуши, вдали от всех и там проспать несколько тысячелетий. Звучит как хороший и притягательный план, но последовать ему Андерс не может. После леди Монтелье отводит его в другой коридор, все еще полный пыли и завалов, бормочет что-то о том, что тут пора прибраться тоже и что она завтра же распорядится об этом, и заводит Андерса в просторное помещение, говоря о том, что лорду инквизитору нужны соответствующие покои. Здесь светло и сохранились витражи, и за огромными в стену ростом окнами — цепочка белых гор. Похоже, это одно из самых высоких помещений в Скайхолде, и Андерса тянет выглянуть на балкон. От окон веет холодом, если подойти ближе, но в целом тут тепло, есть камин и — о создатель какая хорошая новость — кровать. Она широкая и, даже если не окажется слишком удобной, Андерс жутко скучал по кроватям. Она уже застелена свежими простынями, и одеяло на ней тяжелое, а сверху прикрыто шкурой. Жозефина обходит комнату и торопливо бормочет этим своим антиванским акцентом с раскатистым «р» и мягкими согласными, что работы еще много и что, конечно, комната в таком виде не останется, и с мебелью они потом разберутся, а Андерс готов ее расцеловать хотя бы за вот эту кровать и за то, что вместе с тяжестью «лорда инквизитора» ему достается кусочек личного пространства, куда можно сбежать ото всех. Все, что он делает, это благодарит ее и просит так не беспокоиться. Добавляет, что ему и так нормально, на что леди Монтелье смотрит на него даже с каким-то неясным ему полувозмущением. Потом она уходит, и Андерс снова чувствует себя… пустым. А внутри и снаружи гуляет горный ветер. Он не ложится сразу же на кровать, хотя хочется. Вместо этого уже по темноте Андерс обходит крепостные стены по периметру и долго стоит у участка, где парапет обрушился. Упасть отсюда было бы очень легко. Оступиться в темноте о каменную крошку по неосторожности и исчезнуть в снегах и холода. Справедливость все равно не позволит ему умереть, и все, что Андерсу остается, это фантазировать. Продрогнув до костей, он возвращается вниз, в тепло и защиту замка, стараясь передвигаться вне света расставленных фонарей и факелов, чтобы привлекать поменьше внимания. Ему думается найти Дориана или Соласа, но никого из них он так и не встречает, и от этого становится еще горше. Андерс не знает, зачем, но рядом с ними он всегда чувствует себя чуточку лучше. Даже если просто молчать. В итоге случайно они сталкиваются только с Калленом, но разговора не выходит, только неловкое краткое приветствие, и они торопливо расходятся. Андерсу вспоминается их разговор, еще в Убежище, кажется, так давно, и он почему-то до сих пор так ворочается и жжется под ребрами, как клубок крапивы. Андерс вытряхивает все эти мысли из головы подальше и возвращается в свои… покои. Кто б знал, что у него однажды будут покои. Он вспоминает об общей спальне в Круге, где ничего своего ни у кого никогда не было. Вспоминает комнату в Башне Бдения: маленькую, но личную, но там всегда казалось, что все это личное — лишь иллюзия, ведь звуки сквозь стены летали совершенно свободно и ночью спать порой было невозможно, ведь кошмары мучили многих. А сейчас у него свои просторные каменные покои вдали от всех остальных, и здесь он может, наверное, орать хоть всю ночь и никого не потревожить. Когда на Скайхолд совсем опускается непроглядная ночь, Андерс бросает искру с пальцев в камин, и сам открывает окна и выглядывает на балкон. Высоко. Падать долго. И верно. Он встряхивает головой, обводит взглядом стеклянные горы и, очень быстро замерзнув, возвращается в комнату, закрыв окна. Он присаживается у огня, грея руки и печально думает о том, что хорошо бы сюда котика… Пятнышко… За такую потерю Корифею нужно отомстить, и заслуживает он самой страшной участи. Так Андерс решает, прежде чем пойти уже спать. Постель оказывается удобной, а одеяло — очень теплым, и Андерс прячет нос между двумя подушками, зажмурив глаза. Не думать. *** Они понимают, что это сон, а вокруг — Тень, в ту же секунду, как осознают себя. Воздух здесь — лишь иллюзия холода. В легкие он дается легко и правильно. Не то, что пустой воздух смертного мира. Они оглядываются, и высоко в небе висит Брешь, наполняя мир жидкой живой зеленью. Но это тоже лишь иллюзия, они прекрасно понимают это, а еще прекрасно понимают, что иллюзия слишком стабильна, чтобы быть обычным сном. К тому же, в обычных снах они никогда не осознают друг друга вот так. Соласа они находят посреди пустой деревни и белого нетронутого снега. Слишком белого прямо посреди деревенских улиц, чтобы он был правдивым. — Это сон, — говорят они, и Солас улыбается. — Да. С кем из вас я говорю? — С обоими, — отвечают они. Солас окидывает их взглядом и встает очень близко, слишком близко: в реальности это было бы неловко и некомфортно, но здесь не вызывает никаких подобных мыслей. — Занимательно, — роняет Солас только, вглядываясь в их горящие белым глаза. — Как ты сделал это? — спрашивают они, имея в виду и Тень, и сон. Солас отступает на шаг, давая больше пространства, и окидывает застывшее в водовороте небо взглядом. — Я давно занимаюсь подобными снами, я уже говорил… мне подумалось, что я могу делать это не один, а приглашать в свой сон кого-то еще. И вот вы здесь. Должно быть, якорь позволяет вам быть более стабильными в Тени, поэтому здесь вы оба, а не только Справедливость. Они окидывают его взглядом, склоняя голову слегка вбок, а потом поднимают взгляд на Брешь. Она даже во сне выглядит чужеродно и волнует одним своим присутствием. И так и тянет спросить Соласа, зачем он выбрал этот образ для воссоздания. — Почему здесь? — все же спрашивают они. — Потому что это знакомое и важное место, — отвечает Солас и окидывает взглядом дом деревянные целые дома и церковь. В реальности все это сокрыто в снегах, они хорошо это помнят. Солас возвращает к ним взглядом и наклоняет голову слегка вбок в своей манере, разглядывает, но от этого взгляда не неуютно. Спокойно даже как-то. Пусть смотрит, если интересно. — Когда вас нашли, и я следил за вами, то параллельно изучал якорь. — Приятно, что хоть кто-то не убежал с криками об одержимости. Солас усмехается. — Вы были загадкой, — отвечает он. — Наверное, все еще остаетесь ей. Ваша связь… то, что между вами — это нечто удивительное. Я не нашел в Тени ничего похожего, хотя проверил все, что мне только пришло на ум. В его голосе, кажется, сквозит легкая нотка восхищения и удивления. Его любопытство понятно, учитывая и то, с каким интересом он относится к Тени и ко всему, что с ней связано. И это необычно для них, ведь обычно все от Тени бегут, прячутся, сетуют на то, как она страшна. А Солас старается быть к ней только ближе. Такой странный. Тоже загадка. — Вы долго не просыпались, — продолжает он, — и Мередит пригрозила казнить меня как отступника, если не будет результатов. — Мередит вела себя так всегда, — отвечают они хмуро, а Солас смеется. — Да. Я заметил, — он снова поднимает глаза на Брешь, — вы не просыпались… вернее ты, Андерс. Да и мог ли? Смертный, который физически прошел через Тень? Я пытался связаться со своими друзьями среди духов, но никого не было рядом, ведь все они боялись Бреши. Но потом мне все же ответили. — Я. — Да, — снова взглядом глаза в глаза и снова подходит ближе, разглядывая свет. — Я был просто поражен. Ни разу не видел ничего подобного и сомневаюсь, что увижу. Я был уже готов сбежать, ведь мы с Кассандрой друг в друга не верили, но потом услышал тебя. — Тебе бы некуда было бежать, смертный. Брешь разрасталась и она настигла бы всех. Солас улыбается. — Я и не говорил, что идея сбежать была хорошей. В любом случае, я по-прежнему здесь. Я не пожалел, что не сбежал… У вас в руках — ключ к нашему спасению. Буквально в руках. — В руке. Солас усмехается. — Возможно, дело в вашем необычном союзе, — продолжает он. — Но для вас словно не существует ни человеческих правил, ни законов природы. И сколько раз еще вы меня удивите? Даже сейчас… — он отступает на шаг, прищуриваясь. — Вы сказали, что я говорю с обоими. У вас… один разум? — Не совсем. Между нами прошло столько лет, что когда мы так близко к Тени, то можем действовать едино и распадаться надвое в человеческом мире. Но один может подавлять другого… Солас в ответ издает короткое «а» и задумчиво оглядывается снова. — Справедливость, ты… можешь сделать это сейчас? — Да. *** Это странно, но просыпается Андерс почти без боли в голове и шипения под кожей. Он смотрит в потолок, окрашенный утренний мутным светом, вспоминает, что сегодня ночью было, и пытается сбросить с себя это липкое странное ощущение Тени. Справедливость тих и спокоен, его присутствие даже почти не ощущается. Это… Солас на него так благотворно повлиял? Андерс лежит еще какое-то время, а потом выбирается из постели с огромным сожалением — слишком она удобная — и заставляет себя выползти из своей спальни, чтобы найти его. Солас обнаруживается быстро. Один из боковых коридоров ведет в башню, нижний этаж которой Солас и занял для своих нужд, и Андерс проскальзывает туда как можно скорее и вместо голых гладких стен в глаза бросаются пятна яркой краски, и он вскидывает брови. — Не знал, что ты рисуешь, — говорит Андерс удивленно. Солас, стоявший у стены и вырисовывавший что-то, оборачивается и улыбается: — В свободное время. — Это взрыв на Конклаве? Солас отступает от полотна стен на несколько шагов. — Да. Он откладывает кисть и палитру, которые держал в руке, на грубо сколоченный стол посередине этой круглой комнаты, вытирает пальцы от краски и снова поворачивается к Андерсу. — Но пришел ты сюда не для того, чтоб спросить про рисунки, falon. Андерс дергает уголком губ. Догадливый какой. — Да. Можно и так сказать. По поводу ночи… — Я должен попросить у тебя прощения, — говорит Солас быстро и, может, немного взволнованно. Андерс приподнимает брови. — Я должен был сначала спросить у тебя, прежде чем звать Справедливость на личный разговор. — А… Андерс этого даже почти не помнит. В его памяти сон в Тени оборвался как-то плавно, съехал и заменился другим, как обычно во снах и бывает. Но в любом случае он не в обиде. — Ничего. Надеюсь только, мое тело… вернее, форма, не участвовала ни в каких непотребствах. У Соласа оскорбленно холодеют глаза, и Андерс примирительно улыбается. — Прости. Я пошутил. — Мне хотелось побеседовать с ним, вот и все. Я никогда раньше не встречал духа, который так долго провел в нашей реальности. И общаться с ним через тебя или с тобой… это все же другое. — Я понимаю. Андерса тянет спросить, остается ли Справедливость действительно духом или он давно уже стал чем-то иным, но Солас продолжает называть его именно так, что, наверное, значит именно это. Андерс не знает, но сейчас он чувствует все же нежелание заводить этот разговор. — И я хотел спросить, не будешь ли ты против подобных встреч с ним в дальнейшем. Я спрашиваю, потому что Справедливость утерял свою форму и может использовать только твою. Было бы нечестно… — Я не против, — отвечает Андерс. — Спасибо. Учитывая то, как умиротворенно Справедливость реагирует на Соласа, Андерс только рад тому, чтобы они со Справедливостью общались. Попрощавшись с Соласом, Андерс поднимается наверх. Он еще не обходил эту башню, так что на втором этаже обнаруживает круглую библиотеку. В одном из уголков обосновался Дориан, сейчас Андерс с ним только здоровается коротко, здесь же обнаруживает Фиону и перекидывается с ней парой слов и, удостоверившись, что маги устроились в Скайхолде хорошо и не испытывают проблем, еще выше, на третьем этаже, находит Лелиану. — Лорд инквизитор, — зовет она, и Андерс кривит лицо. — Необязательно меня так звать. Лелиана его игнорирует. — Помните, я говорила о том, что нельзя использовать ваше имя? — Помню. Лелиана протягивает ему исписанный листок. Почерк у нее торопливый, сильно косит вправо, как будто буквы готовы вот-вот сорваться и побежать вперед. Но читается без труда. — Максвелл Тревельян? — Он был одним из магов, представителем Круга в Оствике. Он присутствовал на Конклаве. И не выжил. Ясно. Андерса неприятно мутит от мысли о том, что придется взять лицо какого-то мертвого мага… да еще и того, кто был представителем Круга. — Я написала краткую информацию о нем, только общее. Прочтите и запомните, эта наша общая легенда и она не должна расходиться. Андерс не понимает, когда она успела. Она вообще спит? Хоть иногда? У Лелианы такие темные круги под глазами, что их можно принять за тени. — Тут написано, что он был выходцем из знатной семьи… эта самая семья разве не будет его искать? Или разве не узнает его, если мы случайно каким-то образом пересечемся? Ну вдруг? — В последний раз он видел свою семью, лишь будучи ребенком. В Круг его забрали очень рано, и Тревельяны не навещали его, судя по обнаруженным моими людьми записям. — Ну а этот самый Круг в Оствике? Они этим не заинтересуются? Лелиана странно улыбается. — Кругов больше нет, вам это лучше всех известно. А те, кто еще пытаются сохранить старый порядок, вынуждены смириться с тем, что лорд инквизитор Круги не жалует. Андерс смотрит на нее долго. Складывает лист и прячет за пазуху. — Неужели вас Круги не устраивают тоже? Лелиана склоняет голову вбок. — Они устраивали бы меня, если бы не привели к тому, к чему привели, — говорит она, конечно же имея в виду Киркволл. И Андерсу становится так странно с того, как спокойно она вспоминает об этом, а в глазах есть некая тоска. — Но что случилось, то случилось. И их несостоятельность просто очевидна. Андерс удивлен. Он не думал, что кто-то из советниц может быть с ним согласна. Хорошо… Выйдя из башни на стену, Андерс проходится по периметру и на обитель Мередит натыкается случайно. Просто чтобы пройти от одной части стены к другой нужно пройти через башенку, а Мередит, как оказывается, успела занять ее и устроить здесь свой офис. Каллен вздрагивает от того, как слишком громко Андерс хлопает дверью. Сам Андерс про себя ругается, пересекшись с Калленом взглядом, извиняется перед ним мысленно, но Мередит даже глаз не поднимает. — Кто почтил нас своим присутствием, — бормочет она. Она сидит за широким столом, который завален какими-то бумагами, сбоку стоят полупустые старые шкафы, немного покосившиеся, да и стены здесь с дырами и тут ощутимо дует, но Мередит, похоже, это не волнует ни капли. Андерс злится на себя, что не находится с остроумным и ехидным ответом достаточно быстро. Мередит отрывается от бумаг, сует их Каллену и выпроваживает его. Он очень быстро сбегает, и Андерсу его даже немного жаль. — Какими судьбами, милорд Тревельян? — спрашивает она и даже это «милорд» произносит так, будто это самое страшное и унизительно оскорбление. Хоть что-то не меняется — вообще. Кто бы мог подумать, что Мередит Станнард станет островком стабильности в жизни Андерса. Кто бы мог подумать… — Да так, обхожу свои владения, — отвечает он. У Мередит слегка-слегка приподняты уголки губ и в них ложатся зловещие тени, так что улыбка ее выглядит так, что от нее сбежать хочется. — Вы главное под ноги смотрите. А то парапеты не везде целы, а на камне кое-где наледь образуется. Как бы вы не поскользнулись и не разбились. — Вы так милы, командующая. Желчью в их голосах можно отравиться, и улыбаются они друг другу точно так же — с ядом, который так и проступает на коже. Ничто не мотивирует Андерса жить так, как то, что Мередит будет очень рада его смерти. Последующие несколько дней он наслаждается кроватью и тем, что перестает болеть поясница. Голова по-прежнему ноет, но к этому он уже привык, а Солас, похоже, чуть ли не каждую ночь вытягивает Справедливость в свои сны, судя по тому, как спокоен и расслаблен Справедливость целыми днями. Даже на Каллена или Мередит он почти не реагирует, и это странно. Пару часов в день Андерс стабильно проводит в ставке командования, выслушивает отчеты и честно пытается вникать, но вникать особо и не выходит. Андерс вообще удивлен, что советницы по-прежнему допускают его к управлению и решениям, ведь он был уверен, что титул — просто формальность. Но ему приходится посещать ставку, приходится слушать, запоминать, ставить печати и двигать фигурки по карте. Дел оказывается много, но его участие в них самих почти не требуется. Требуется, чтобы он был в курсе всего происходящего в Скайхолде и Инквизиции и за несколько дней это надоедает и выматывает. В итоге, в конец измотавшись, Андерс прячется за еще отстраивающейся таверной, но там его довольно быстро находит Варрик. — О, вот ты где, по всему замку тебя ищу, Блондинчик, — он хмыкает. — Или лучше теперь тебя лордом инквизитором звать? — Не смей, — отвечает Андерс вяло, подтянув колени к груди. На земле сидеть неудобно, а трава красит одежду, но ему все равно. Лишь бы подальше от всех и от рябящих уже в глазах буквах. Почерк у советниц разный, самый аккуратный и приятный — у Жозефины, а Мередит, кажется, специально пишет так, чтобы ее буквы было сложно разбирать и чтобы он мучился. Хотя не переоценивает ли он их отношения? Делала бы Мередит для него что-нибудь специально? — Разговор есть, — роняет Варрик. — Только пообещай, что своей инквизиторской властью защитишь меня от Кассандры, потому что, я уверен, Искательница убьет меня, когда узнает… а она узнает. — О чем ты? Что ты такого натворил? — О, чтобы Искательница была раздражена мной, мне не нужно прилагать никаких усилий, — смеется Варрик. Потом серьезнеет, и Андерса эта серьезность напрягает. — Тебе тоже не понравится, скорее всего. Хотя… — Варрик, не томи. — Ты мне пообещай сначала. — Дыхание Создателя, обещаю. Ну что там? Варрик чешет щетину задумчиво, кривит губы и длинно вздыхает. — Когда мы прибыли в Скайхолд, то все были такие вдохновленные, что я, эм, тоже вдохновился, скажем так. — Так?.. — И я написал кое-кому. У Андерса внутри холодеет и сжимает в тугой липкий узел. В горле встает ком, а Справедливость в венах вздрагивает, тоже заинтересовавшийся и взволнованный теперь, и так тяжело усидеть на месте, и сидеть на месте недвижимо теперь слишком сложно, а сердцебиение начинает ощущаться в кончиках пальцев. — И она приехала. Искательница мне голову оторвет, потому что она ее все эти годы искала, как умалишенная, как будто людей больше в Тедасе нет, и… Андерс чувствует, что губы его едва слушаются: — Подожди… Хоук здесь?