Вестник Андрасте

Всё в этом мире имеет предел. Что один человек обрёл, другой потерял. Песнь Преображений 1

Лелиана объяснила это так: посетить бал в Халамширале просто необходимо, чтобы проконтролировать ситуацию в Орлее и чтобы удостовериться, что Корифей не получит то, чего хочет: разваленную разрозненную страну, и чтобы Инквизиция в свою очередь получила то, чего хочет она сама: союзников в лице орлейских сил. До бала остается полтора месяца, и у них еще есть время, чтобы подготовиться, но мысль о том, чтобы поехать в Орлей, к королевскому двору, на пир стервятников, Андерса мутит. Он совершенно не знает и не умеет себя вести, и ему тревожно, что придется играть кого-то иного: в документах он подписывается как Максвелл Тревельян. И на балу его так и представят. Что если там окажутся другие Тревельяны? Иные родственники? Или кто-то, кто знает семью Тревельянов? Мало ли? Он загружается всеми этими тревогами, по крайней мере забывая о Хоук. Плохой новостью становится то, что в Скайхолд прибывает Вивьен, как знающая двор лучше всех них вместе взятых, и настроение Андерса портится в конец. По крайней мере, у него больше не болит голова и придумывать остроумные ехидные ответы на ее выпады получается немного лучше, но он продолжает проигрывать. Немного его радует то, что Мередит точно также недолюбливает Вивьен, как и он сам. По иным, конечно, причинам, но это не мешает им вдвоем ворчать на нее, когда Андерс приходит к Мередит в ее логово, чтобы подоставать. О самой Мередит он обмолвливается парой слов… предложений и с Вивьен, и Андерс просто уверен, что эти две леди точно так же обсуждают его за его спиной. У него нет доказательств, но, даже если и так, он даже почти не против этого. У них трех сложились довольно странные отношения, но все в жизни Андерса в последние месяцы было странным, так что… не привыкать, пожалуй. На новость о том, что ему придется научиться танцевать, Андерс реагирует без всякого энтузиазма. Леди Монтелье улыбается ему тепло и ободряюще, а потом легким мягким тоном грозится, что если он не хочет в качестве наставницы ее, то она сердечно попросит мадам де Фер, и желание спорить у Андерса отпадает начисто. Леди Монтелье куда приятнее большинства людей, которых он знает, и он не прочь провести с ней больше времени, чем обычно. Тем более что перед такой женщиной совершенно не хочется упасть в грязь лицом, и он правда боится сделать не такой шаг и не туда поставить ногу. Леди Монтелье терпеливее удава и мягче пуховой подушки, и с ней так по-человечески хорошо, что Андерсу кажется, что она обладает какой-то своей магией, недоступной никому иному. Их уроки утомительны и, как ему кажется, особо результата не приносят. Она объясняет ему Игру, выглядя при этом столь вдохновленной, что, наверное, ей всего этого очень не хватает. Что ж, хорошо, хоть кто-то радуется предстоящему балу, потому как Мередит и Кассандра выглядят подавленными, а Лелиана не может выбраться из бумаг. Пару раз Андерсу удается сбежать от всех этих приготовлений «в поле». Они разведывают Высокие равнины, и Вивьен зачем-то тоже отправляется с ними, и почти все время отряд вынужден слушать, как Вивьен с Дорианам спорят по поводу того, кто одевается лучше, а потом, что уже, впрочем, приятнее, он выслушивает, как Дориан ненавидит юг и то, как здесь холодно по ночам. По возвращению Андерса сразу же заваливают бумагами на подписи, письмами, несколькими встречами с какими-то аристократами, так что последующие несколько дней он почти не спит то от дел, то от кошмаров. На этот раз дело не в Зове, просто прорывается те обычные кошмары, которые обычно бывают у стражей в любое время и состояние мира. Они теперь редкие и не слишком волнуют его, но, когда приходят, то он не может заснуть после, и голова после них трещит страшно, не помогает ни ледяной холод распахнутых окон, ни попытки исцелить себя самостоятельно, ни даже зелья. *** — Я бы хотела попросить вас кое о чем, милорд, — говорит Жозефина со вздохом, и Андерс отметает все остальные мысли, поворачиваясь к ней и наклоняя голову вбок. Они сидят в его спальне на диване после очередного не слишком по его мнению плодотворного урока касательно игры и танцев. У Жозефины выдалась свободная минутка, и Андерс сумел убедить ее остаться на чай, чтобы еще послушать ее рассказы про мир, о котором он совершенно ничего не знал. Жозефине же даже не нужно было напрягаться, чтобы вспомнить имена очередного лорда, герцогини или придворного чародея, и слушать ее просто приятно. Расслабляет. — Конечно. — Это касается Мередит. Андерс немного мрачнеет. Но не отказывает, потому что леди Монтелье нельзя отказывать. — И… в чем же ваша просьба? — Не могли бы вы поговорить с ней о лириуме? О том, что ей хорошо бы… бросить его принимать? Андерс приподнимает брови. Это странная просьба. Конечно, в прошлый раз от близости Мередит и лириума ничего хорошего не вышло, но речь шла о красном лириуме. Сейчас же он не видел в ней никаких признаков безумства или вроде того, так что, очевидно, что если она и принимает лириум, то только обычный, какой принимали все храмовники раньше. — Леди Монтелье, я понимаю, что это не мое дело, — пробует Андерс медленно. Опасливо. — Но… насколько я понял, вы с Мередит… — Ах, и вы туда же, милорд, — вздыхает Жозефина, поднявшись с дивана и подойдя ближе к окнам, обхватив себя за локти. Потом, заметив собственную защищенную позу, она роняет руки и оборачивается к нему. Она не выглядил оскорбленной или обиженной, скорее усталой. — Туда же? — Лелиана, — вздыхает она коротко, и это все объясняет. — Она считает, что меня очень легко обвести вокруг пальца, как будто я всего лишь маленькая девочка, которая ни разу не принимала участие в Игре! — Леди Монтелье, я не хотел вас обидеть! — поспешно говорит Андерс, встав и подойдя к ней ближе, но сохранив приличную дистанцию, лишь слегка коснувшись ее локтя. — Просто я знаю, на что эта женщина способна, и, поверьте, она очень далека от… — Милорд, — вздыхает она и касается его руки, жест такой мягкий, что он почти теряется. — Не сочтите за грубость, но, очевидно, что мы с вами знаем совершенно разных Мередит. И очевидно, что с вами она совершенно не такая, как со мной по вполне определенным причинам… Андерс усмехается. — Да, в этом я не сомневаюсь, — отвечает он. — Ваше беспокойство понятно, учитывая вашу… историю. И мне приятно, что вы волнуетесь. Но я могу вас уверить, что я способна за себя постоять не меньше, чем вы или леди Лелиана. — Я не сомневаюсь в этом, леди Монтелье, — улыбается Андерс мягко. — Простите. Наши с Мередит отношения действительно очень далеки от теплых… или нейтральных, — он отступает от Жозефины, возвращаясь к дивану. — Потому я и не понимаю, почему вы хотите, чтобы по поводу лириума поговорил с ней я. — Меня она не слушает. — Почему вы решили, что послушает меня? Жозефина вздыхает и присаживается снова, смотря на него. — Может, это прозвучит грубо. — Леди Монтелье, — он усмехается, — то, что произносите вы, по определению своему не способно звучать грубо. Она улыбается. Кажется, слегка смущенно. Андерс прекрасно понимает, что Мередит в ней нашла. Не понимает только совершенно, что в Мередит нашла Жозефина, но он не стремится ставить вкус леди посла под сомнение. Он слишком ее уважает. — Дело в вашей общей… истории, — отвечает она. Так забавно, такое деликатное обтекаемое слово: «история». — Я думаю, что вы, милорд, хорошо показали, к чему приводит злоупотребление лириумом… извините. — Это правда, — отвечает он. — Но тогда дело было в красном лириуме. Насколько мне известно, сейчас Мередит принимает обычный, как все храмовники раньше. — Но и обычный лириум приносит много проблем. Маги заявили о своих страданиях в отличии от храмовников… Андерс делает медленный глубокий вдох и заставляет себя не усмехнуться, не съязвить и не возмутиться грубо и громко. Нет, он совсем не хочет вываливать на Жозефину свою злобу, она того совершенно не заслуживает. Он представить не может, какие там страдания могут быть у бедненьких храмовников, а если они и действительно есть или были, то его они не интересуют и не могут интересовать совершенно. Но еще Андерс уверен, что леди Монтелье сказала не со зла и не чтобы задеть его, а скорее по неполной осведомленности. Он нисколько не сомневается ее знаниях об этих аспектах их мира, но, в конце концов, она никогда не жила в Круге и не может знать всей этой «кухни» изнутри. Ей это простительно, и злиться на нее просто не возможно. — Хотя бы попытайтесь, милорд, — просит она. И пользуется козырем: — Ради меня. — Ради вас что угодно, леди Монтелье, — отвечает Андерс с готовностью, и она улыбается. — Вы слишком добры. К Мередит Андерс направляется в тот же вечер, решив не искать предлога, чтобы навестить ее, а перейти сразу к делу. Насколько он успел заметить за все это время совместной работы и тихой ненависти друг к другу, они оба имели определенную слабость к леди Монтелье. Спорить, когда она рядом, например, было просто невозможно. И Андерсу странно, что теперь, когда две женщины в отношениях, Мередит не последовала одному только слову и грустному вздоху Жозефины, когда речь зашла о лириуме. Он сомневается, что, если леди Монтелье не повлияла на Мередит, то сможет повлиять он. Но он уже пообещал. А нарушать обещание, данное леди послу, ему кажется настоящим кощунством. У Мередит он обнаруживает Каллена, и они о чем-то спорят. Андерс впервые видит, чтобы Каллен так открыто и громко выражался при ней, чтобы он почти кричал и имел смелость возражать. Он приподнимает брови, наблюдая за этой картиной с интересом, но не так и не сумев уловить, в чем же предмет их спора, ведь этот самый спор дошел уже до кондиции взаимных оскорблений, а не обсуждения причины. — Вижу, я не вовремя, — говорит Андерс, не скрывая довольства в голосе, когда Мередит обращает на него внимания. — Как вы проницательны, лорд инквизитор. Однако, мы с моим адъютантом уже закончили. Каллен вздрагивает, окидывая его тревожным взглядом. Потом он снова поворачивается к Мередит, но и рта раскрыть не успевает. Та припечатывает: — Можешь быть свободен. Каллен сжимает зубы, чуть ли не рычит и вылетает за дверь. Андерсу приятно видеть его раздосадованным, но не очень приятно что Мередит вот как будто и все равно было на этот жаркий спор. Он опускает глаза на многочисленные бумаги, разложенные на ее столе, вздыхает неслышно и спрашивает, не отрывая от документов глаз: — Что тебе нужно, Андерс? — Пришел поговорить о лириуме. Мередит поднимает на него взгляд тяжелый настолько, что он мог бы расплющить его не хуже обрушевшейся кирквольской церкви. — Жозефина послала тебя? — Да. Мередит сдержанно вздыхает. — Не понимаю, что заставило ее прийти к тебе. Из всех возможных вариантов. — Я тоже не понимаю, что заставило ее посмотреть на тебя, как на женщину, а не на солдатскую машину, но не на все вопросы мы можем получить ответы. Они нехорошо и холодно друг другу улыбаются, но уже через секунды эти улыбки обоюдно тают. — Я сомневаюсь, что ты меня послушаешь, да мне в общем-то все равно, — говорит Андерс честно. — Но леди Монтелье попросила поговорить с тобой, а я отказать не смог. Потому я здесь. — Можешь избавить нас обоих от неприятной компании друг друга и сделать вид, что разговор прошел безуспешно, — отрезает Мередит. Андерс щурится. Ему не слишком хочется проводить в компании Мередит больше времени, чем необходимо на советах, но он прекрасно знает, что это чувство взаимно. А потому не уходит так просто. Только ближе подходит и склоняется к ней, взявшись за столешницу. Мередит отклоняется на стуле, чтобы быть от него подальше. И окидывает холодным взглядом. — Отчего леди Монтелье так волнуется из-за того, что ты продолжаешь принимать лириум? — Неужели тебе интересно? — О, очень. Расскажи мне. На самом деле ему совершенно все равно на храмовниц, храмовников и их проблемы. Храмовникам столетиями было все равно на проблемы магов, и Андерс ни одной причины не видит отвечать им теперь заботой и теплом. — Раз уж леди Монтелье по какой-то причине не удовлетворило то, что сказала ей я лично, то передай ей вот что… хотя это точно то, что объясняла ей я: лириум вызывает привыкание и от него нельзя так просто отказаться. Я не могу его бросить, потому что на мне лежит командование войсками Инквизиции, и эффективность этого командования напрямую зависит от моего состояния. Поэтому нет. Я не брошу принимать лириум. Андерс выпрямляется, отступив на шаг, не ожидав от нее такой честности. — С Калленом вы по этому же поводу спорили? — Глупый мальчишка бросил, — отвечает Мередит хмуро. Андерс про себя хмыкает: Каллен уже довольно давно едва ли мальчишка. — Конечно, у него ломка. И конечно это серьезно влияет на его работоспособность. В отличие от некоторых лордов, — говорит она, и лорд из ее уст звучит как самое низкое оскорбление, — мы должны работать, не покладая рук. Я пригрозила найти ему замену, но он, похоже, не слишком против этого. — Если запасы лириума кончатся, то проблемы начнутся и с твоей работоспособностью, — замечает Андерс. Знаменитый церковный лириумный поводок. Безусловно он предназначен для контроля храмовников, но Андерс никогда и ни за что не назвал бы причиной храмовничьих страданий, о которых леди Монтелье омолвилась. В конце концов, его люди могли выбрать. Невозможно выбрать родиться тебе с магическим даром или нет. Но зато можно выбрать, взять ли меч в руку, надеть ли доспех с мечом на груди и отдать ли себя церкви во владение. Это разные вещи. И все те, кто становились храмовниками, прекрасно знали, на что шли и все они сами в своих зависимостях виноваты. Мередит вот этого не отрицает. — С чего бы лириуму закончиться? — она хмыкает. — Церковь благоволит нам, несмотря на то, что их хваленый вестник это мужчина и маг. После битвы за Адамант дела пошли в гору. К тому же с падением кругов… кое-чьими стараниями церковь утеряла монополию. Андерс приподнимает брови. — Если дело не в нехватке, то с чего бы Каллену… — Откуда мне знать? Просто какой-то мальчишеский псих, ничего более. — Ему больше тридцати, ты знаешь? — У вас, мужчин, детство, дай создатель, кончается к сорока, — отвечает Мередит холодно. — То, что ему больше тридцати, тем более делает такие истерики просто непозволительными. Должно быть, мне действительно придется его заменить. Жаль. Не хочу переучивать и срабатываться с другими адъютантами, — она встряхивает головой и снова окидывает Андерса ледяным взглядом. — Это все? Можешь передать леди Монтелье, что ты очень старался, но разговор не возымел результата. — Предвижу, как она расстроится. Мередит мрачнеете сильнее. — Я поговорю с ней позже. У меня полно дел, Андерс. Иди досаждай кому-нибудь еще. Ну точно как с ребенком. Его бы раньше это разозлило, сейчас в этом даже есть что-то родное. Андерс драматично вздыхает, думая о том, что сделал все, что только мог, и выскальзывает из кабинета Мередит, только чтобы наткнуться на все еще взъерошенного и злого Каллена. Тот неприкаянно мотается туда-сюда поперек стены от одного ее борта к другому, судя по виду, готовый и вовсе броситься навстречу горам и снегу. Заметив Андерса, он вздрагивает, застывает, бледнеет и выдыхает громко. — Вы говорили про лириум, — он даже не спрашивает. То ли подслушивал, то ли просто слышимость тут хорошая. — Командующая высказала свои опасения по поводу тебя. Каллен хмыкает, зарывается ладонью в свои волосы и тянет сильно. Ветер и так растрепал все пряди, а теперь он и вовсе похож на нахохлившуюся птицу. — В чем дело, Каллен? — С чего вдруг такая забота? — Это может никому не нравится, но я по-прежнему лорд инквизитор. О подчиненных стоит заботиться. — Что-то вы, лорд инквизитор, раньше не выказывали желание заботиться о подчиненных. — То было раньше. С чего вдруг бросать лириум? Каллен хмурится, окидывая его странным взглядом. Каким-то мученическим, как будто даже просто с Андерсом говорить и стотяь рядом ему сложно. Как будто ему так дышать нечем. Андерс не обращает на это никакого внимания. — К тому, что… — он прочищает горло и выпрямляется, расправляя плечи. — К тому, что я слишком долго в своей жизни был на чьем-то поводке и больше я этого не потерплю. Зависеть от кого-то… чего-то вот так слишком опасно. Мередит этого не понимает. Я… эм… подумал о том, что ты тогда сказал, — говорит он медленно. Понижает голос. — В Убежище в смысле. О том, что я никогда не вставил и слова против… У Андерса внутри неприятно сжимает холодным комом. Все хорошо было, и обязательно надо было о чем-то напомнить… Он встряхивает головой слегка, снова поражаясь тому, что она не болит. Ему до сих пор странно без зова. — И ты решил, что самое время начать? Каллен хмурится. — Возможно, — признает он. — То, что случилось в Адаманте… случилось, потому что одни контролировали других. Он вздыхает громко и приваливается спиной к борту стены, запрокидывая голову к чистому синему небу. Воспоминания мутные, но Андерс все равно про них думает. Смотрит на его руки в перчатках и слишком много думает, и в горле встает тошнотой, как только он позволяет себе мысль о том, что, может, все не так плохо, и что, может, Каллен не такой плохой. Лучше, чем Мередит, в любом случае, так? Справедливость ходу его мыслей недоволен, но Андерс не помнит, когда они соглашались в чем-либо в последний раз. — Что ты думаешь? — спрашивает Каллен неожиданно. — Что я думаю о чем? — переспрашивает Андерс скучающе, переводя взгляд на стеклянные горы, чтобы желание ворошить воспоминания не жгло его так сильно. Уже ворошит, впрочем, и голова начинает отдавать болью от того, что он пытается вспомнить размытое и специально задавленное, задушенное в нем Справедливостью, чтобы оградить и защитить. — О лириуме. Стоит ли мне… Каффас. «Я не знаю, с чего тебе не все равно, что я там думаю. Я не знаю, с чего ты решил, что мне интересно, что там с тобой будет. Я не знаю, с чего ты решил, что мне есть дело до твоей боли и до каких-то невысказанных страданий храмовников, о которых они не заявили». В груди почему-то печет. Вместо всего этого Андерс говорит: — Да. Он говорит так не потому, что ему есть дело до Каллена. Он говорит так, потому что знает, что в этом случае они продолжат ссориться с Мередит, и Мередит в конечном итоге скорее всего спихнет Каллена с должности своего адъютанта и, может, перезначит в какой-нибудь из лагерей Инквизиции подальше от Скайхолда, и так они перестанут видиться, может, совсем. И Андерса это более, чем устраивает. Каллен выглядит удивленным. — Да?.. — Я думаю, тебе стоит продолжать стоять на своем, — говорит Андерс совершенно серьезно и искренне, как может. Ему все равно, ему все равно, ему все равно. Как ему не может быть все равно на храмовника, который?.. Не он первый, не он последний, но почему-то именно от него так сильно под ребрами жжет. — Мередит скорее всего просто выкинет меня, — отвечает Каллен с сомнением, и Андерс склоняет голову вбок. «Да, я этого и хочу». — Разве не подальше от ее контроля ты всегда хотел быть? Каллен вдыхает глубоко и медленно окидывает взгядом горы, стараясь на Андерса не смотреть, а Андерса просто выводит из себя мысль о том, что его, Каллена, память, ничем не искажена. Что он помнит, наверное, слишком много, и что сейчас он вполне вероятно все это вспоминает, что все это с ним. Андерсу хочется забраться ему в голову и забрать все эти воспоминания, растоптать и уничтожить. Чтобы их не было. Чтобы Каллен не смел смотреть на Андерса сейчас и видеть перепуганного отчаянного и совершенно жалкого мальчишку-мага, который до истерики боялся остаться в темноте в полном одиночестве изолятора. Чтобы не смел смотреть со своей храмовничьей высоты и видеть мага, который обязан быть покорным и послушным. Чтобы… Андерс сжимает зубы до скрежета, сохраняя дыхание ровным только чудом. — Наверное, — соглашается Каллен медленно. Будто с опаской. — Ну так вот это твой шанс. Вечером он передает Жозефине, что разговор с Мередит не задался. Та вздыхает с некоторой досадой, и печаль на ее лице видеть просто невыносимо. Впрочем, очень быстро она переключается к делу и говорит: — Как хорошо, что вы заглянули, милорд. Мне нужно вам кое-что показать. Она раскладывает на столе перед ним листы с эскизами масок. Конечно, она объясняла, что в Орлее появиться на таком мероприятии без маски все равно, что появиться совершенно без одежды, а то и хуже. С другой стороны, маски значат, что не придется контролировать выражение на лице так строго, как она его пугала. — Можете выбрать любую, — говорит Жозефина, и Андерс улыбается, разглядывая эскизы: — Разве мой выбор на что-то повлияет? Жозефина постоянно спрашивала его мнение на тот или иной счет, а потом все равно делала так, как будет лучше с дипломатической и всех подобных точек зрения. Андерс никогда не возражал. В конце концов, ей лучше знать. — Повлияет, конечно, милорд, — отвечает она, прекрасно понимая, почему он спросил, и улыбается тоже. — Эти эскизы я отобрала из большего количества, самые подходящие… О, только не те, что слева. — Почему? — Они женские, — слегка сниходительным мягким тоном, как ребенку, который все спрашивает, почему небо голубое. Андерс не видит совершенно никакой разницы между масками, обозначенными Жозефиной, как женские, и всеми остальными, нарисованными справа, вверху, внизу, посередине. Должно быть, дело в неизвестных ему нюансах или форме, расположению декоративных элементов, но он не переспрашивает и выбирает из предложенного. Маски со всех эскизов прикрывают только верхнюю половину лица, кое-где открывая чуть больше кожи справа или слева. На всех них так или иначе изображен глаз Инквизиции, пронзенный мечом. — Вот эту, — Андерс указывает на симметричную маску с глазом Инквизиции по центру лба. Жозефина кивает, чернилами берет ее в круг и собирает листы в одну стопку. — Портные приедут завтра, — добавляет она. Потом добавляет себе под нос: — следовало найти их раньше, конечно, но… Андерс мученически стонет. — Так нужно, милорд, — говорит она, возвращаясь на место за своим столом. — Не сочтите за грубость, но имеющаяся у вас одежда совершенно не подходит вам по статусу. Андерс улыбается со смешком. — Я понимаю, что вы часто работаете «в поле», но вы даже в Скайхолде игнорируете подходящие лорду костюмы. — Что есть, то есть, — отвечает Андерс. Никакой он не лорд, в конце-то концов. Да и ему спокойнее, когда люди, не знающие его в лицо, видят в нем кого-то обычного, а не лорда инквизитора. — Вас уже не исправить, — вздыхает леди Монтелье шутливо. — Но позволить вам отправиться в Орлей в том, в чем вы ходите обычно, я просто не могу. Я и так изо всех сил воюю с Мередит и Кассандрой по этому поводу, прошу, не заставляйте меня воевать и с вами. — Я не посмею доставить вам лишних неудобств, леди Монтелье. Она улыбается, опустив ресницы на щеки. Андерс старается не смотреть слишком долго и откровенно. Она такая бесконечно красивая, но леди Монтелье не хочется касаться или быть к ней слишком близко, ей хочется восхищаться со стороны, немного издалека, разглядывать, как произведение искусства. Андерс в искусстве мало что понимает, да и подойти к ней ближе и коснуться ее скорее всего будет значить, что он что-то сломает. Или что Мередит с Лелианой ему что-нибудь сломают, что более вероятно и более быстро. — Еще вам хорошо бы навестить цирюльника… но это можно будет сделать в Орлее по дороге. Я организую. Волосы за все это время отрасли так, что можно заплести небольшую косу, а распущенными они доходят почти до лопаток. Андерс даже не думал их остригать, но, может, это не такая плохая идея. Но, как леди Монтелье и сказала, с этим можно будет решить позже. Освободившись, Андерс обходит башню. Соласа на месте нет, они с Варриком остались на высоких равнинах и вряд ли они вернуться в ближайшее время: на бал в Халамширале они все равно не отправятся. Как сказала леди Монтелье, так будет лучше. Удивительно, но нелюди двором воспринимаются хуже, чем маги. Нелюди-маги… тут и говорить нечего. В библиотеке на привычном месте Андерс находит Дориана. Тот сидит, откинувшись на своем кресле, и с какой-то гаденькой улыбкой на лице бегает взглядом по строчкам в небольшой книге. Андерс не удерживается от того, чтобы подойти. — Что ты читаешь? Дориан взглянул на него со странным блеском в глазах и усмехнулся, приподняв книгу так, чтобы Андерсу стало видно обложку. — «Похотливая орлесианская дева», — объявил он вслух без всякого смущения с убийственно серьезным выражением на лице. На обложке ужасающе пошлого золотистого цвета было выведено название и подпись «пьеса в двух актах». — О Создатель, что? Дориан не сдержал смешок, в уголках глаз на мгновение залегли лучистые морщинки, но он снова вернул себе спокойное выражение на лицо и прочистил горло. — О нет, Дориан, не смей… — выдохнул Андерс, но Дориана это не остановило, и он зачитал, имитируя орлесианский акцент и делая голос карикатурно высоким для женской реплики и карикатурно низким для мужской: — «Мне надо закончить уборку, сера. Хозяйка мне голову оторвет, если я не закончу вовремя!» — «Уборку, да? У меня есть кое-что для тебя. Вот, отполируй мое копье». Андерс пихнул его в ногу, на что Дориан засмеялся, запрокидывая голову. Под кожей у него сдвинулся кадык. — «Но оно такое большое! Это может занять у меня всю ночь!», — продолжил он, но закончить реплику ровно не сумел и засмеялся опять. — Слышала бы тебя Мать Жизель, — сказал Андерс, попытавшись прозвучать серьезно, но чувствуя, как на лицо лезет улыбка. — Она бы точно уверилась в том, что коварный тевинтерский магистр развращает бедных праведных андрастиан. — Эта пьеса была написана одним таким андрастианином, — парировал Дориан. — Ох, я бы хотел увидеть ее на сцене. — Я думал, ты не фанат такого. — Ну, конечно было бы гораздо интереснее посмотреть на «похотливого орлесианского юношу», тут я не могу с тобой спорить, — заявляет Дориан. — Но приходится довольствоваться тем, что имеем. Дориан откладывает книгу и поднимается из кресла, потянувшись. — Вообще-то у меня для тебя кое-что есть, — говорит он мягко. — Неужели? Дориан достает из кармана небольшой бархатный футляр. Андерс приподнимает брови, когда Дориан протягивает ему эту вещицу, и берет с какой-то опаской. Почему-то покалывает под кожей на животе сладко, и слегка теплеют уши. Андерс не уверен, почему так реагирует. Казалось бы, он уже достаточно взрослый… старый, чтобы не умирать от таких простых жестов. — Не смотри так, на тебя оттуда ничего не выскочит, — журит Дориан, и Андерс открывает футляр. Внутри — золотая висячая серьга длинной с две фаланги пальца. Плавным изгибом она напоминает скрипичный ключ или изящный змеиный изгиб, слегка расширяясь в моменте изгиба и снова сужаясь к концу. — Я заметил, что у тебя проколото ухо, — говорит Дориан. Он не звучит смущенно или сконфуженно, скорее так, будто для него такое в порядке вещей. — Ни разу не видел, чтобы ты носил серьгу, не знаю, какие ты предпочитаешь, если предпочитаешь, но мне подумалось… что тебе эта подойдет. — Спасибо, Дориан, — отвечает Андерс медленно, чувствуя, что не может заставить себя поднять на него глаза, чувствуя, что его топит, что так опасно и сладко сжимает под сердцем, покалывая кончики пальцев. — Тебе нравится? Кажется, что голос Дориана звучит, как обычно, но Андерс успел хорошо его узнать: и он слышит легкую нотку взволнованной неуверенности. Как будто ему важно. Как будто… — Да. Очень, — получается выдохнуть. — Мне кажется, или от нее… веет Тенью? — Да, она слегка зачарована. — Слегка? — Андерс чувствует, как губы расползаются в улыбке, и все-таки поднимает на Дориана глаза, отчаянно желая, чтобы у него не покраснело лицо или уши. — На защиту от холода. Вообще удивлен, что вы тут на юге такие зачарования на обычную одежду не накладываете. Они оба знают, почему этими самыми зачарованиями никто не пользуется так просто, но вспоминать об этом сейчас не хочется. Андерс только приподнимает уголки губ. — Ты, похоже, не слишком воодушевлен скорым балом, — замечает Дориан. Андерс закрывает футляр и прячет за пазухой. Он примерит серьгу потом, у себя. — Да. Я… на подобном мероприятии был лишь раз. Ну… не совсем, на самом деле, — он хмыкает. С Хоук. И тогда он был скорее занят тем, чтобы поскорее найти ее, пропавшую из поля зрения, а потом все кончилось дракой. Наверное, Дориан посещал подобные мероприятия… как часто? Андерс понятия не имеет, как проводят свое время аристократы. — Жду не дождусь этого культурного мероприятия, — говорит Дориан, но в голосе слишком много сарказма. — Держу пари, там будет прямо как дома. Лживые улыбки, совершенно безвкусно одетые аристократы. Разве что убийств поменьше. Наверное. Я слышал, в Орлее люди действуют более изящно, чем в Тевинтере, когда хотят кого-то убить. — А как действуют в Тевинтере? — А, архонт как-то сжег одного неосторожного неугодного прямо во время бала. Я там не был, мне рассказывали. Андерс приподнимает брови. — Звучит, как очень большое преувеличение. — Если бы, — смеется Дориан. — Если бы. Но я слышал, что в Орлее такого быть не может. Там тебе скорее подмешают яд, который подействует через десяток дней. Но, кто знает! Ах, как жаль, что я не догадался прихватить с собой свой гардероб, когда сбегал из дома. — Сомневаюсь, что ты тогда думал, что все кончится так, что твой гардероб тебе понадобится. — Да. Это верно. Как досадно. Жаль, я не догадался написать матушке, чтобы та выслала мне что-нибудь. Уже слишком поздно для этого. — Уверен, что ты сможешь найти что-нибудь подходящее для себя. Дориан кривит губы. — Не обижайся только, Андерс, но портные у вас на юге тут так себе. А готовая одежда и того хуже. Андерс смеется. — Да, наверное, ты прав. Дориан цокает языком и возвращается в кресло, нежно погладив обложку пошлой книги пальцами. — Где ты ее только достал? — В твоей библиотеке, amicus, в твоей библиотеке. Поверить не могу, что Вестник Андрасте такой плохой мальчик, хранящий у себя такую литературу. Андерс уверен, что ему в лицо бросает краской. Это такая дурацкая дразнящая фраза, избитее которой найти сложно, но отчего-то он реагирует. Ну как отчего-то? От того, что дурак, понятное дело. — Положил ее сюда явно не я. — Какая разница, библиотека-то твоя. Андерсу думается, что ни капли это не его библиотека, но не спорит. Все равно Дориан просто дразнит его. Тогда Андерс дразнит тоже: — Ты бы предпочел, чтобы Вестник Андрасте был хорошим мальчиком и хранил в своей библиотеке только скучные исторические книжки? Дориан прищуривается на него, улыбаясь. — О нет, тогда коротать дни в этой крепости посреди ничего было бы просто ужасающе скучно! *** Портные оказываются самыми раздражающими людьми, которых Андерс когда-либо встречал. Сразу после храмовников, конечно же. Тех никто никогда не переплюнет. Он честно старается быть терпеливым, тем более, что за процессом съемки мерок, а затем и нескольких примерок всегда внимательно следит леди Монтелье, раздавая портным указания в соответствии с каким-то своим замыслом. Андерс даже не спрашивает у нее по поводу того, как костюм будет выглядеть в итоге. В конце концов, ей знать лучше, да и не то, чтобы у него были какие-то иные предпочтения, чем привычная роба и плащ. Он разве что очень скучает по перьям на воротнике, но не говорит об этом. В конце концов, кому какое дело, по чему он скучает. И, может, они будут выглядеть слишком глупо, учитывая Контекст. Андерсу кажется, что ткань его готового костюма дороже, чем вся его жизнь, и от того его даже страшно трогать. Леди Монтелье настаивает на еще одной примерке и ждет за дверью, пока он переоденется. Брюки темно-винного цвета облегают ноги до того плотно, что кажется, что в них не совсем удобно сидеть, и сапоги из кожи высотой почти до колена облегают ногу еще плотнее. Приталенный дублет, прикрывающий бедра, сшит из ткани яркого насыщенного оттенка красного, который подозрительно напоминает церковный. На золоченых пуговицах Андерс замечает глаз и меч Инквизиции. Через плечо ложится белый панталер с каймой из шитых золотом узоров. Весь костюм вместе слишком сильно по цветам напоминает клерикальное облачение, и до Андерса только сейчас доходит, почему леди Монтелье подобрала именно такие цвета. Он окидывает себя взглядом в зеркале, слегка прикусив губу, и расправляет плечи, приподняв голову, как леди Монтелье его учила. Он пытается представить себя лордом в окружении таких же лордов и леди, аристократии, которая знает своих родителей, бабушек и дедушек до седьмых-восьмых колен. Пытается, но не выходит, и ему неуютно даже стоять вот так перед самим собой и смотреть на себя. Он окликает леди Монтелье, та проскальзывает в комнату и окидывает его внимательным заинтересованным взглядом. — Хорошо, — заключает она, обойдя его по кругу. — Очень хорошо. — Вам не кажется, что цвета слишком вызывающие? — спрашивает Андерс, понимая, что спрашивать уже поздновато. И что, конечно же, она все продумала. Жозефина приподнимает брови, а потом улыбается. — О нет, они произведут нужный эффект. — И нас не обвинят в богохульстве? — Без этого не обойдется со стороны не покровительствующих нам людей. Но люди, которые благоволят нам, наоборот увидят в этом определенный символ. Примерьте-ка маску. Андерс послушно прикладывает ее к лицу, придержав пальцами, потом, под недовольным взглядом леди Монтелье, завязывает ленты, которые ее держат, на затылке. Маска тоже выполнена в красно-золото-белых цветах, хорошо гармонируя с костюмом. Леди Монтелье, похоже, остается довольна, и под ее внимательным взглядом Андерсу даже слегка неуютно. Если он сейчас так себя чувствует, то что будет в Халамширале под сотней враждебных изучающих взглядов, следящих за каждым шагом? Маг во главе организации, которая клянется вернуть мировой порядок и действует от лица полумифического Вестника Андрасте. Надо же.