Реверсивная психология

      «Не получилось. Обидно. Что ж, похоже, придется мне дописать мою новую книгу». Подмигивающий смайлик. Фотография забинтованной руки с катетером в вене.       Чуя закатил глаза, с тяжелым вздохом закрывая Инстаграм, откидывая голову и врезаясь затылком в стекло окна вагона. Пара минут, и он поднялся, чтобы выйти на нужной станции метро и направиться в сторону больницы, в которой был всего два дня назад. Главный вход, стойка регистрации, лифт... дверь палаты. Накахара вошел без стука; Дазай мило общался с медсестрой, щебечущей ему что-то про его последнюю новеллу, и невольно он перевел взгляд на источник раздавшегося звука. Глаза его за считанные секунды потускнели.       — А. Это ты.       Сделав пару шагов вперед, Чуя бросил на уже застеленную постель бумажный пакет с вещами, засовывая руки в карманы своего пальто.       — Одевайся и пойдем, — выдал он тихо, но резко, и медсестра встрепенулась, отходя от Осаму на пару шагов.       — А, Накахара-сан! Здравствуйте! — девушка вежливо поклонилась, приветствуя возлюбленного самого Дазая Осаму. — Я, наверное, пойду. Не буду вам мешать, — и, проходя мимо, она тихо произнесла через плечо: — Пожалуйста, позаботьтесь о нем.       Дверь за медсестрой закрылась, и вот они остались в палате одни.       — Откуда она знает мое имя? — раздраженно спросил Чуя, отводя взгляд от снимающего с себя больничную юкату Дазая.       — Следит за моими соцсетями, — ответил Осаму просто, доставая из пакета свои джинсы и белье.       — Надо уже удалиться из семейного положения с тобой...       — А мы уже не встречаемся? — поинтересовался Дазай холодно, застегивая ширинку, и замечание неприятно кольнуло где-то в сердце.       Накахара в ответ лишь хмыкнул, отворачивая голову и прикрывая глаза. Главное — это терпение. Он много раз прокручивал слова, которые собирался сказать, и неприятная ситуация с медсестрой, которая знала и о нем, и о его отношениях с Осаму, никак не могла ему помешать. Осталось только не поддаться провокациям Дазая.       — Нам нужно поговорить, — ужасные слова, болезненные слова. Чуя сам не хотел бы такое услышать, тем более от партнера, отношения с которым висели на волоске, но Осаму отмахнулся от него, как от назойливой мухи, натягивая на себя водолазку:       — Я не собираюсь трезвым с тобой говорить.       — Ты, ублюдок! — Накахара в два шага преодолел расстояние между ними и схватил Дазая за воротник, притягивая к себе на уровень своего роста. — Если ты правда не хочешь терять эти отношения, то помоги мне!       — Я не могу тебе помочь, — ответил Осаму холодным тоном. Казалось, даже его глаза перестали блестеть в свете ярких ламп. — Может, правда стоит удалиться из семейного положения. Стереть фотки, выбросить подарки. Исчезнуть из жизней друг друга и перестать мешать друг другу жить счастливо...       Его речь прервал громкий хлесткий шлепок. Ладонь вспыхнула покалывающей болью, зубы стиснулись до скрипа, но Дазая Чуя отпустил, тяжело дыша. Он целую неделю не прикасался к нему, только чтобы схватить и ударить? Все это время он утопал в чувстве вины и жалости для того, чтобы все окончательно испортить?       — ...Что ты будешь? — спросил Накахара, опустив голову. — Саке или что покрепче?       — Виски.       — Не сомневался.       По пути от больницы до дома они больше ни словом не обмолвились. Повезло, что Осаму не госпитализировали, его агент хорошо постарался; нужно не забыть поблагодарить Анго, как от своего лица, так и от лица Дазая. Этот ублюдок все старания, направленные на его же лучшую жизнь, воспринимал как должное, а редакторов и агентов и вовсе ни во что не ставил, несмотря на их тяжелые усилия в сотрудничестве с ним.       Увидев на полке магазина виски, который они пили в ту ночь, Чуя болезненно сморщился. И взял его. Дешевое мерзкое пойло — Осаму только такое и любил, хотя ему покупал дорогие вина за баснословные деньги; они вышли из комбини и уже спустя пять минут оказались дома, вымотанные не дорогой, а тем, что всю дорогу им приходилось терпеть компанию друг друга в полнейшей тишине.       — Я в душ, — сняв куртку, Дазай прямо с бутылкой направился в сторону ванной комнаты.       — Только попробуй снова вскрыться, — тихо пригрозил Накахара, разуваясь, но дверь уже захлопнулась, а тревога затопила сердце, хотя, наверное, была беспочвенной.       Он проскользнул на кухню, взглянул на время, на всякий случай засекая полчаса, и сел за стол, нервно закуривая. Послышался шум воды; если бы Чуя мог считать капли, то он бы это и делал в мучительном ожидании предстоящего разговора, такого желанного, но такого болезненного, хотя еще и не проведенного.       Пять минут, десять. Через пятнадцать Осаму вывалился из ванной, зажав в зубах сигарету, и бухнулся напротив, громко поставив на треть опустевшую бутылку на стол. Его волосы не были мокрыми. Рукава водолазки — засучены, поверх заживающих продольных ран — поперечные, глаза — воспаленные. Очевидно, этот идиот включил душ и, вместо того, чтобы мыться, рыдал и пил, калеча себя.       Ничего нового.       — Давай, — выдохнул Дазай, не поднимая опущенных глаз, тяжело дыша, будто он только что пробежал марафон. — Давай, скажи мне, что ты меня снова бросаешь.       Накахара терпеливо вздохнул. Ему хотелось бы добавить к чужим порезам еще пару синяков, особенно в области шеи, но боль стянула что сердце, что глотку — у него рука не поднималась причинить Осаму еще больше боли.       — Дазай, — он вздохнул, подумал... взял бутылку и отпил, крепко сжимая пальцы на горлышке, будто пытаясь расколоть стекло голыми руками. — Я хочу сохранить наши отношения так же, как и ты...       — Я не хочу их сохранять, — прервал его Осаму, потушив бычок. — Я хочу их удержать.       — Блядь, не перебивай меня, — Чуя покачал головой, стискивая зубы, сдерживая нервную дрожь, и сжал пальцы в кулаки, не вытаскивая их из карманов безразмерной толстовки. — Мне плевать, что ты делаешь с собой, как ты убиваешь себя... Да, видеть больно. И выглядишь ты просто жалко. Я... Я не хочу испытывать чувство вины за все то, что ты с собой делаешь. Поэтому ничего с этим не делаю.       — Ты мне не мать.       — Вот именно! — Накахара вскочил и пересел на стул поближе, хватая Дазая за руку. — Ты, бля, взрослый человек, сам несешь за себя ответственность! — и он потряс чужой конечностью, крепко вцепившись пальцами в липкое от подсохшей крови запястье. — Ты хотел знать, зачем мне нужны отношения?       И они впервые столкнулись взглядами. Осаму смотрел с надеждой, страхом, злостью, отчаянием и с гребаными слезами в глазах.       — Я не собираюсь тащить тебя из твоей выгребной ямы, в которую ты сам же себя загнал, — вкрадчиво произнес Чуя, сжимая чужое запястье до боли, до онемения в пальцах. — Мне нравится твоя внешность, твой ебаный внутренний мир, твое тело, твоя душа... Вот... Вот и все.       Он ослабил хватку, опустил голову, зажмурился. Не совсем это Накахара хотел сказать. Что ж... вышло, как вышло.       — Если людям приятно друг с другом, они встречаются, — сказал он, беря чужую пачку, выуживая из нее сигарету. — Если они хотят быть друг с другом, они встречаются. Поэтому, каким бы долбоебом ты ни был, мне все равно приятно с тобой. И я хочу быть с тобой.       Чуя прикурил, выдохнул, поднял болящие глаза на оцепеневшего Дазая. Вновь взял его за руку — на этот раз намного нежнее — и провел языком по его воспаленному от ран, перемазанному кровью запястью. Осаму вздрогнул, весь напрягся, вновь столкнулся взглядами с возлюбленным, и...       — Возможно, я такой же больной, как и ты. Просто по-другому.       — Чуя-       — Заткнись, ради всего святого... — Накахара вновь затянулся, выдыхая дым через нос. — Тебе не хватает нежности, внимания, да? Окей, я дам тебе столько, сколько тебе нужно. Ты, — Чуя поднялся со стула, к чертям опрокинув его, подошел к Дазаю вплотную, сжав его волосы на затылке, оттянул, сверху вниз заглядывая ему в лицо. — Что тебе нужно? Что я могу тебе дать? Что можешь дать мне ты?       Осаму едва заметно подрагивал и почти не дышал. И...       — Я... Хочу тебе отсосать... — выдохнул он завороженно.       Его грудь резко и часто вздымалась, Дазай тяжело дышал и смотрел в чужие глаза, будто загипнотизированный. Больной ублюдок.       Глухой удар.       Накахара приложил его головой о стол, развернулся на сто восемьдесят и впился пальцами в свои волосы, беззвучно крича — голосовые связки вовсю напряглись, но вместо звука из горла вырвался лишь глухой хрип с отчаянным выдохом. Осаму медленно поднял голову, прижимая ладонь к болящему лбу; не раскрошил череп — и то хорошо.       — Чуя...       — Поэтому я хотел поговорить с тобой трезвым! — выкрикнул Накахара, ударяя ладонью по столу. — Мы уничтожаем друг друга, ты не видишь?! Нам нужно решить, что с этим делать!       Дазай тихо усмехнулся, поднимая на него свои воспаленные, слабо фокусирующиеся глаза.       — Ударишь меня снова?       После стула следующим был опрокинут стол.