Реверсивная психология

      Осаму успел схватить бутылку, иначе она бы полетела вместе со столом. Упала пара стульев, пепельница влетела в стену и раскололась на множество осколков, окурки рассыпались по полу...       — Когда ты говорил со мной, я выслушал тебя! — Чуя сжал пальцами тлеющую в зубах сигарету и бросил ее прямо себе под ноги, безжалостно растаптывая ее босой стопой. — Я шел на блядский контакт! — он схватил с кухонной тумбы кружку с недопитым кофе и бросил ее в стену, разбивая и оставляя на светлых обоях коричневое растекающееся пятно. — Я не могу дать тебе все, что ты хочешь! Я не достану тебе, блядь, луну с неба!       Что бы еще разбить?       Накахара тяжело дышал, бегая глазами по кухонному гарнитуру — лишь бы не оборачиваться, лишь бы не смотреть на Дазая... Иначе он разбил бы ему лицо. Распахнув шкафчик и чуть не сорвав его дверцу с петель, Чуя схватил тарелку, резким движением руки отправляя ее в недолгий полет.       Он ненавидел срываться.       Но, Боже, как же легче становилось.       Сидящий рядом Осаму не вздрагивал ни от громких звуков, ни от хлестких, рвущих душу слов. Он выпрямился, закинул ногу на ногу, откинулся на спинку стула, отпивая виски.       — Но я... Я могу попытаться сделать хоть что-то, — выдохнул Накахара, упираясь ладонями в край столешницы.       — У тебя проблемы с гневом, — сказал Дазай между прочим, пустым взглядом обводя окружающий его хаос.       — А у тебя проблемы с селфхармом и сексуальным поведением, — огрызнулся Чуя, все-таки оборачиваясь.       — Так вот почему меня заводит, когда ты злишься, — хмыкнул Осаму, поднимаясь, чтобы найти подле уроненного стола пачку сигарет и зажигалку. Еще немного, и Накахара вновь начнет закипать...       Его бесила эта отстраненность, эти бесконечные уходы от решения проблемы, его тошнило от чужих свежих ран, которые резали взгляд каждый раз, когда на Дазая приходилось смотреть. Но как красиво его тонкие пальцы сжимали сигарету, как изящно бледные искусанные губы обхватывали фильтр... Почему этот человек одновременно мог вызывать как желание защищать и оберегать, так и дикую жажду придушить?       — Чуя, я в отчаянии, — Осаму надломленно улыбнулся, поворачиваясь к нему лицом. В одной руке — бутылка, в другой — сигарета. — Дело не в том, трезв я или пьян. Мне кажется, я просто... уже похоронил наши отношения. Что я могу тебе дать? Блядь, я не знаю, — он тихо нервно засмеялся, прикрывая тыльной стороной ладони рот. — Тебе нравятся мои душа и тело? Вот, забирай.       — Ты принадлежишь сам себе. Не мне, — Накахара нахмурился, отнимая чужую сигарету, пытаясь заглушить бурю эмоций клубящимся в легких едким никотиновым дымом.       — А я хочу принадлежать тебе. Хочу, чтобы ты мне принадлежал. Я хочу ласки, заботы, поддержки, нежных слов, горячего секса, — Дазай возвел глаза к потолку, судорожно вдыхая с надломленной улыбкой. — Говоришь, тебе нужны отношения со мной, потому что тебе в них нравится? Пиздеж. А если и не пиздеж, то ты мазохист еще похуже меня.       Осаму легонько пнул ногой последний стоящий стул, чтобы тот упал, как и все прочие. Опустился на пол, подпирая спиной дверцу кухонной тумбы. Вжал ладонь в лоб. Чуя сел рядом, затягиваясь и возвращая ему сигарету.       — Как же с тобой сложно, Дазай... — выдохнул он, принимая бутылку и отпивая. По какой-то причине... окружающая их разруха успокаивала. Умиротворяла даже. — Ладно, я попробую по-другому... Какими в твоем представлении должны быть идеальные отношения?       — Идеальные отношения? Хах, ну... — Осаму облокотился о собственное колено, краем глаза заглядывая Чуе в лицо. — Я хочу чувствовать себя нужным. Я не ищу спасения; не представляешь, как раздражало, когда мои бывшие сливали в унитаз мое бухло и выбрасывали мои лезвия.       — Я тоже это делал.       — Спасибо, что больше этого не делаешь.       И тут в голове вспыхнул вопрос... «А правильно ли я поступил?» Учитывая, что расставаться со своими зависимостями Дазай не хотел, очевидно, ему было лучше от их принятия, чем пресечения. Но мириться с ними, поддерживать их... «В таком случае мы же правда уничтожаем друг друга».       — Борясь с моими привычками, люди хотели показать свою заботу... но в итоге показывали страх. Знаешь, есть разница между предупреждением селфхарма и ликвидацией его последствий. Намного приятнее, когда твои раны нежно целуют... чем когда вынуждают эти раны прятать.       — Я не в восторге от твоих самоповреждений, — сказал Накахара резко. — Но за столько времени я уже понял... хер что я с ними сделаю.       Чуя сжал пальцы на переносице, крепко смыкая веки. У Осаму было своеобразное понятие заботы — какого бы блага ему ни желали, он не хотел, чтобы его меняли, лепили из него то, чем он не являлся. «Ты не думал, что это просто я такой?» — всплыло в сознании, и здравомыслящему человеку было бы сложно понять, что кто-то мог намеренно уничтожать себя не из-за последствий детских травм, которые, собственно, так или иначе влияли на паттерны поведения, а просто потому что... Хотелось. Нравилось.       Наверное, Накахара здравомыслящим не был.       — Ну... Что еще? — Дазай пошатнулся, нечаянно врезаясь плечом в чужое, и тут же отпрянул, сделав вид, будто они не соприкоснулись. — Конечно, партнер должен быть в моем вкусе. Я же говорил о нежных словах и горячем сексе?       — Ага, — выдохнул Чуя, пустым взглядом сверля пол.       — Я не хочу о них просить, — сказал Осаму с улыбкой, сквозящей отчаянием. — В моих идеальных отношениях партнер всегда готов ненавязчиво проявить свою привязанность.       — А если ты не в духе?       — Тогда он примет отказ.       — А если... партнер не в духе?       — Я... — Дазай усмехнулся, покрепче перехватывая бутылку. — Я расстроюсь. Возможно, обижусь или даже разозлюсь. Моя проблема не в том, что я испытываю неправильные эмоции в неподходящих ситуациях, просто... я не знаю, как их правильно выражать. Думаю, ты меня понимаешь. Есть у нас что-то похожее в этом плане.       Прискорбно было признавать, но Осаму был прав. Наверное, у Накахары и правда были проблемы с гневом: когда он злился, ему хотелось крушить все вокруг, но... когда он был расстроен, ощущения были точно такими же. Через агрессию Чуя выражал и страсть, и боль, и страх, и грусть; он редко плакал взахлеб, обнимая подушку, чаще он бил кулаками стены, пинал мебель, срывал с постели покрывала и одеяла и рвал в клочья чужие рукописи.       Их истерики проходили по-разному, но суть была одна.       Неспособность выразить эмоции. Ни словами, ни делом.       Осаму отбросил окурок в сторону, дополняя царящий вокруг хаос, и откинул голову назад, ударяясь затылком о шкафчик кухонной тумбы.       — А ты? — спросил он, глядя на полуопустевшую бутылку тусклым взглядом. — Какие для тебя идеальные отношения?       Накахара смолчал, пытаясь подобрать нужный ответ. Пытаясь подобрать... хоть какие-нибудь слова.       — Для меня идеальные отношения — те, в которых мне не ебут мозги. Вот и все.       Он отпил паршивый виски, ощущая себя чрезмерно трезвым для разговора на такие темы, в то время как Дазай сжался, отстраняясь вовсе, хотя и сдвигаясь всего лишь на считанные сантиметры. Осаму вдохнул сквозь стиснутые зубы, выдохнул, пытаясь расслабиться, судорожно схватился за пачку сигарет, пытаясь выудить хоть одну.       — И все?.. — разочарованно выдал он, прикуривая. Алый огонек тлеющего пепла вспыхнул, тут же становясь тусклее. Чуя зажмурился, громко поставив бутылку на пол между ними.       — Дазай, — начал он безнадежно, разбито... Подавленно. — Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать.       — Я тебе нравлюсь, так? Несмотря на мои загоны и закидоны, ты хочешь быть со мной... Верно? — спросил Осаму неуверенно, на ощупь пытаясь пробраться к чужой душе.       — Верно, — выдавил из себя Накахара, отводя тяжелый взгляд.       — Ты сам говорил, отношения — не про дополнение или замещение. Только... Я с тобой не согласен. Как минимум, секс двух людей в одиночестве не исполнить, — и Чуя индифферентно прервал его:       — Ты снова про секс?       — Я снова про блядские метафоры, для...       «Для которых твой мозг слишком мал», — хотелось сказать. У Дазая получилось сдержаться и не сказать лишнего, обидного, деструктивного. Он просто вновь вздохнул.       — Разве секс — это не дополнение? — продолжил Осаму. — Не замещение? Дрочить приятно, но намного же приятнее, когда тебе дрочит кто-то еще? Кто-то любимый и важный... Кто-то...       Он не смог завершить мысль. Горло сдавило, периодические затяжки не помогали нормализовать ни дыхание, ни моральное состояние. Порой ему казалось, что разговаривать с Накахарой о чувствах — как бросать горох в стену. Делать это можно до бесконечности, но результат будет, только если зерна эту стену все-таки пробьют. Дазай тяжело вздохнул.       — Ладно. Что в твоем понимании «не ебать мозги»?       Чуя болезненно растянул губы в улыбке, покручивая плескающийся в бутылке виски.       — Хороший вопрос, — печально ухмыльнулся он, отпивая, и, помимо горечи и жара от алкоголя, осевших на корне языка, Накахара ощутил растерянность. Беспомощность. Впрочем, он быстро собрался: — «Не ебать мозги» — это не лезть, когда не надо. Когда я занят, когда моя голова занята совершенно другими вещами. «Не ебать мозги» — это не требовать от меня того, что я не могу дать.       — ...Ты не можешь дать мне ебаных объятий, — тихо, почти шепотом жалостливо выдал Дазай, утопая в разочаровании, но...       — Я их даю, когда морально и физически я на это способен!       — Блядь, ты тяжело вздыхаешь, закатываешь глаза и говоришь: «Ладно, вот тебе объятия»! — Осаму махнул рукой в отстраненном жесте, отводя взгляд. — Знаешь, как это ощущается?! «Ладно, почувствуй вот вину, потому что я не хочу тебя обнимать, но сделаю это все равно, ведь ты меня вынудил, ведь тебе это нужно, а мне — нет!»       — Я не хочу, чтобы ты чувствовал вину!       — Тогда почему ты меня отталкиваешь снова и снова?!       Дазай вжался лбом в колени, крепко стискивая в пальцах собственное бедро. Сигарета в его пальцах почти истлела. Пьяные разумы видели мало логики как в своих, так и в чужих словах, но Чуя рискнул подытожить:       — То есть, я правильно понимаю? Ты хочешь, чтобы я вкладывался в наши отношения вопреки своей воле, своим желаниям, своей усталости, но при этом делая это так, чтобы ты не винил себя?       — Ты сам сказал, что хочешь сохранить наши отношения. Я предлагал варианты, просил о том, что мне нужно... И до сих пор это делаю! Ты решай, Чуя. Я сказал, что мне нужно. Сказал, что могу и хочу тебе дать.       — ...       Накахара смолчал, крепко стиснув зубы. Ему казалось, будто они бесконечно ходили по кругу сущей безысходности и непрекращающихся обвинений в сторону друг друга; они беспрерывно говорили, но словно не слышали друг друга, из раза в раз выпячивая на первый план свое эгоистичное «я».       — ...Тебе вообще нужно то, что я могу тебе дать? — Осаму потушил сигарету о ближайший осколок тарелки и вжал ладонь в лоб, обессиленно проводя рукой по лицу.       — Нужно... Наверное.       — Наверное? Ты, бля, определись, что тебе нужно, прежде чем пытаться нормализовать отношения! — в безумной усмешке рявкнул Дазай, заглядывая напряженному возлюбленному в лицо. — Если ты встречаешься со мной, потому что я красиво выгляжу и красиво пишу, потому что я липну к тебе, хотя тебя это раздражает, потому что я охуеть какой сексуальный объект для тебя, но только лишь когда тебе сильно приспичит... Блядь, может тогда тебе реально стоит дрочить в стороне? — спросил он, возрождая в памяти не слишком давний разговор с ебанутыми сексуализированными метафорами.       — Ты для меня не сексуальный объект... — раздраженно начал Чуя, впиваясь в Осаму острым взглядом, медленно сжимая пальцы в кулаки, но закончить ему не дали.       — Это еще хуже! — прервал его Дазай, крепко хватая его за плечо. — Ты ничего не хочешь давать и не всегда хочешь получать! Ебешь ты меня тоже нечасто! Блядь, ты не хочешь ни спасать меня, ни поддерживать! Реально, зачем тебе нужны отношения?! Зачем тебе нужен я?!       — Я уже ответил! — закричал Накахара, хлопнув Осаму по бедру и больно впившись в него, оттягивая пальцами начинающие ныть мышцы.       — Так почему я тебе нравлюсь?! — и тут Чуя застопорился, слегка ослабляя хватку. Дазай практически орал, пока слезы капали из его глаз, увлажняя щеки. — Что тебя привлекает во мне помимо абстрактных души и тела?! Приятно, наверное, когда в тебе двадцать четыре на семь нуждаются, а ты проявляешь нежность либо смиренно, либо агрессивно! — он дернул Накахару, и тот впился ему в плечо в ответ, сдержавшись от того, чтобы все-таки схватить его за горло.       — Я не хочу, чтобы ты во мне нуждался! — рыкнул Чуя, с трудом подавляя свою боль, свою ненависть, свое отчаяние...       — Что ж, уже поздно!       Осаму схватил Накахару за грудки и дернул на себя, сталкиваясь губами и зубами. Он пытался протолкнуть в чужой рот язык — тщетно, Чуя накрепко стиснул зубы, не пуская, не отвечая.       Дазай был не просто прилипчивым — накрепко привязанным, и это так злило, так расстраивало! Они были двумя крайностями одной паршивой сущности: один ценил собственное и чужое пространство, стремился к самодостаточности в отношениях до такой степени, что ранил другого, а второй так нуждался в близости, что, будь возможность, сросся бы с ним воедино — и ранил этим первого. Дазай отстранился, тут же опуская голову, и слезы с новой силой полились из его глаз. Хватка Накахары на плечах ослабла, но мышцы ныли, будто их не сжали, а со всей силы, со всего размаху ударили. Сердце болело не меньше.       — Я не хочу играть в одного, Чуя, — выдохнул он, опуская окровавленные руки. — Я не могу вечно подмечать твое настроение и подстраиваться под него, лишь бы тебе было комфортно и приятно. Я не могу постоянно просить «обними меня», «поцелуй меня», потому что я уже жду тяжелого вздоха и обреченного закатывания глаз. — Осаму отстранился, вновь вжимаясь лопатками в дверцу тумбы. — Ты спрашивал, почему я не делюсь своими чувствами и эмоциями... Да, одна из причин — обесценивание. Ты буквально не воспринимаешь мои ощущения всерьез, хотя... Хотя я понимаю, что ты просто физически на это не способен. Другая причина... — он взял бутылку, покручивая в ней алкоголь маленьким водоворотом. — Жалость. Когда ты делаешь для меня что-то вопреки собственным желаниям, я чувствую вину — не благодарность. Мне просто... Просто хочется, чтобы ты хотя бы иногда, безвозмездно, без повода старался сделать меня хоть чуть счастливее. Так же, как я стараюсь.       — Тактильный, эмоциональный ты уебок... — Накахара вздохнул, запрокидывая голову и впиваясь пальцами обеих рук в волосы на своем затылке. — Я не испытываю такой же потребности в постоянном физическом или эмоциональном контакте. Я могу обнимать тебя при всяком удобном случае, но что ты там говорил про чувство вины? Про то, что ты не хочешь вынуждать меня делать то, чего я не хочу?! — он вновь начал повышать голос, оглядываясь, ища глазами и в итоге хватая полупустую пачку. Ладонь сжалась с такой силой, что чудом было, что ни одна сигарета не сломалась. Было нервно. Было больно.       — Тогда я вообще не твой человек, Чуя! — проскрипел Дазай, обнимая себя руками и решаясь поднять на него раскрасневшиеся глаза. — В отношениях у меня есть потребности, и ты их не удовлетворяешь! А ты? Ты со своими потребностями прекрасно справляешься сам! Что бы я тебе ни дал — ты в этом не нуждаешься!       — Даже если не нуждаюсь, мне все равно приятно... — буркнул Накахара, прикуривая. Черт. Руки дрожали.       — Ох, приятно ему! Я, блядь, в одном из десяти случаев чувствую отдачу, вижу улыбку, встречаю взаимность, а в остальных я либо слышу тупое «угу», либо получаю полное игнорирование! Ты ебаным бездомным псинам уделяешь больше внимания и ласки!       — Серьезно? — спросил Чуя, приподнимая бровь. — Ты ревнуешь меня к дворнягам? Дазай, ты прекрасно знаешь, как я люблю собак...       — И ты любишь их больше меня! Мне что, нужно отрастить уши и хвост, чтобы услышать от тебя: «Кто хороший мальчик? Ты хороший мальчик!»? Чтобы ты гладил меня по голове, только завидев?       — Дазай, собаки — ебаные животные, — он устало откинулся на дверцу тумбы, затягиваясь. — Они не способны на сложные эмоции, вся их функция — быть милыми, чтобы люди обращали на них внимание. Они выживают за счет человеческого внимания, блядь!       — Ох, значит ты скорее удовлетворишь потребность в еде и ласке какой-то шавки, чем сделаешь это для меня?! — Осаму окончательно завелся, подрагивая всем телом. — Разве я недостаточно хорош, чтобы ты безвозмездно меня любил и проявлял эту ебаную любовь?! Почему ты, каждый раз проходя мимо псины, гладишь и хвалишь ее, но не можешь сделать того же для меня?!       — Ты не собака!       — Вот и ебись со своими собаками!       Дазай схватил бутылку с пачкой сигарет и резко поднялся, окровавленным предплечьем утирая льющиеся ручьем слезы. Накахара тяжело вздохнул, рыкнув на выдохе, и встал тоже, терпеливо затягиваясь. Направляясь за ним вслед.