Реверсивная психология

      Чуя закрывал глаза, и в голове всплывала одна и та же картина: лежащий в красной от крови воде Дазай. Иногда было по-другому. Иногда он видел лицо Осаму, украшенное синяками, отеками и ссадинами. Иногда Накахаре представлялся Дазай в полный рост — один, стоящий на островке света в кромешной темноте, и взгляд его опухших заплаканных глаз был полон горечи, злобы и отчаяния.       Уже второй день Осаму лежал в больнице. Завтра его должны были выписать.       Эти дни Чуя провел, боясь закрывать глаза.       Холодный Дазай, кричащий Дазай, спящий мертвым сном Дазай. Дазай-Дазай-Дазай; казалось, мозг Накахары зациклился на нем заевшей пластинкой, снова и снова окуная своего хозяина в море вины. «Ты виноват: он остыл, потому что ты не утруждался поддерживать ваши отношения! Ты виноват: вместо того, чтобы говорить с ним, ты поднимал на него руку! Ты виноват: ты берешь что хочешь и ничего не отдаешь взамен!»       «Ты виноват, виноват, виноват», — громовыми раскатами эха отдавалось в пустой болящей голове.       «Это я во всем виноват», — мысленно признавал Чуя, открывая глаза. Сбегая от призраков Дазая, которым он когда-то причинил боль.       Он поздно лег и перед этим напился, желая побыстрее провалиться в сон, минуя свои личные кошмары. Сомкнутые веки. Под ними — Дазай. Но в этот раз что-то изменилось.       Они стояли в комнате Накахары друг напротив друга. Похоже, было лето, а не прохладная осень: окна были нараспашку, за ними сияло светлое голубое небо, а солнце, похоже, замерло в зените. Осаму молчал. Он не был избит, вскрыт или озлоблен. Он мягко улыбался, склонив голову набок, будто ожидая, что Чуя подойдет и обнимет его.       Накахара подошел, медленно поднимая руку. Положил ладонь Дазаю на щеку, и тот прильнул, блаженно прикрывая глаза. Осторожным движением Осаму коснулся его руки, обхватил, нежно сжал и отстранил от себя, сплетаясь пальцами. Он поцеловал тыльную сторону ладони Чуи.       Он смотрел влюбленно и самозабвенно. Он резал взглядом глухо бьющееся сердце.       — Я так хочу потрогать тебя, — прошептал Накахара, свободной рукой запрявляя выбившиеся из гнезда прически темные пряди, ведя ей дальше по щеке, шее, останавливаясь на плече. — Я столько дерьма натворил...       И Дазай мягко поцеловал его в лоб. Затем в щеку. В кончик носа. Слезы сами собой защипали глаза.       — ...Я скучаю по тому, как ты на меня смотрел, — надрывно, едва слышно проговорил Чуя.       И он посмотрел на то, по чему скучал. Чуть сощуренные сияющие глаза, в уголках которых залегли мимические морщинки, тонкая нежная улыбка, склоненная набок голова. Взгляд влюбленного человека. Взгляд любящего человека. Взгляд человека, нежащегося после оргазма. Осаму улыбался так всегда, когда мог себе это позволить. Он улыбался так, даже если Накахара его не видел, но Чуя мог поклясться, что был способен почувствовать эту улыбку спиной.       Но лицо Дазая пошло трещинами. Светлая летняя картинка сменилась тьмой и ледяной тюрьмой в чужих глазах.       Накахара медленно разомкнул веки, зло утирая мокрые глаза, но трясущуюся от беззвучных всхлипов грудь он остановить не мог. Как и не мог остановить слезы. Они продолжали течь с той же силой, с какой Чуя их стирал со своего лица.       Похоже, у него появился новый призрак Дазая.       Оказывается, на него счастливого смотреть было так же больно, как на избитого или полумертвого.