Реверсивная психология

Алмаз отшлифует только алмаз. Руку вымоет только рука. Чтобы понять собаку, надо стать собакой. «Bungo Stray Dogs WAN!»

      — Да чего ты к собакам-то привязался? — угрюмо спросил Накахара, вжимаясь плечом в дверной косяк чужой комнаты и скрещивая руки на груди.       — Потому что мне обидно, Чуя! — Дазай, не успев сесть, развернулся и ткнул его пальцем в грудь со слезами на глазах. — Ты говоришь, что я тебе нужен, но в качестве чего? Предмета интерьера? Дырки для ебли? Может, я нужен тебе лишь для галочки, мол, парень есть, очередная жизненная цель выполнена?       Он всхлипнул, со злостью утер нос и все-таки рухнул на край постели, отпивая виски.       — Если ты хочешь, чтобы тебя бесконечно безвозмездно любили... — начал Осаму, морщась от горечи произносимых слов и терпкости алкоголя, — если хочешь проявлять свою любовь только тогда, когда самому хочется... Честное слово, Чуя. Заведи собаку. А меня оставь в покое. — Накахара возмущенно вдохнул, чтобы что-то сказать, но Дазай не дал ему заговорить: — Ты сам сказал, собаки — животные, неспособные на сложные эмоции. Отмахнешься от шавки — ей будет плевать. Ей не будет больно или обидно, какую бы хуйню ты ей ни сделал, и даже после этого она всегда будет рада, если ты вдруг обратишь на нее внимание. А я... я человек, — выдохнул он обреченно, будто не знал, имеет ли он вообще право называться человеком. — Я человек, который, блядь, ревнует к твоей любви к собакам. А они на это чувство вообще неспособны! Вот и скажи мне, не проще ли было бы тебе завести собаку вместо того, чтобы мучиться со мной? — Осаму зажмурился, вновь смаргивая слезы, и облокотился о колени, вжимая ладони в свое мокрое, красное от напряжения лицо.       Вопрос был... комплексным. Он не стоял ребром «либо я, либо блядская гипотетическая собака», а заставлял задуматься о том, действительно ли Чуя хотел так много вкладываться в отношения с Дазаем, когда мог бы без усилий получить такого же размера любовь, просто заведя питомца. «Это не одно и то же», — быстро нашелся ответ, но Накахара смолчал и сел рядом, закуривая. Очевидно, Осаму ждал не этого.       Действительно, это не одно и то же, но крупица истины затерялась меж чужих слов. Объективно говоря, собака не может проявлять свою любовь так же, как человек. Как минимум, потому что не испытывает вторичных эмоций — ни вины, ни ревности, ни зависти, ни благодарности; как максимум, потому что она физически к этому не приспособлена. Собака не способна выразить любовь словами. Действиями — еще как, но не в той же мере, в какой это делают люди.       Собачья любовь, как и преданность, безусловна и безгранична, в то время как человек так или иначе проявляет свою любовь условно. Главное условие, по крайней мере в моногамных отношениях — не изменять. Да даже в полигамных отношениях может найтись условие, из-за которого тебя могут одномоментно перестать любить. Человеческие связи сплошь и рядом были окружены границами, которые необходимо было соблюдать, чтобы сохранять отношения, но...       Вопрос Дазая заключался не в том, было бы Чуе лучше с собакой, чем с ним. А в том, были ли нужны ему человеческие условности, когда существовала совершенно безусловная альтернатива. Дело было даже не в собаке — Накахара мог бы вступить в любые другие отношения с иным человеком, в которых ему бы не приходилось прикладывать так много усилий, как с Осаму. И правда... стоило ли мучиться с ним?       Их потребности не совпадали и редко когда гармонировали. Они не сходились по ритмам: когда Дазаю хотелось близости или внимания, Чуе не хотелось вообще ничего, и наоборот. Осаму нуждался в проявлениях любви по отношению к нему, тогда как Накахара такой необходимости не испытывал; для него эти проявления были лишь приятным дополнением, не потребностью.       Чуя уже успел докурить в тишине размышлений. Дазай допил виски, громко поставив бутылку на пол и рухнув спиной поперек кровати.       — Наверное... Наверное, человеческие отношения в принципе придумали для того, чтобы мучиться, — выдал наконец Накахара, ложась рядом. — Историй о счастливой любви единицы. Все остальные — о боли, предательстве, невзаимности, недопонимании, эгоизме... Эй, как ты там писал, Дазай? — спросил Чуя, подкладывая под затылок руки и поворачивая голову в сторону Осаму. — «Люди и правда безобразно тупы. Но что в этом плохого?» Да? Так что плохого в любви, в которой столько же мучений, сколько и радости?       — ...А ты поэт, — натянуто усмехнулся Дазай, пытаясь отогнать от себя чувство тошноты. — Надо будет записа...       Он не договорил, вжав ладонь в рот, и вскочил с постели, быстрым шагом удаляясь из комнаты. Судя по звукам, добежать до ванной Осаму все-таки успел — его вырвало аккурат в унитаз.       — Идиот, — выдохнул Накахара беззлобно, прикрывая глаза.       Дазай закашлялся, его стошнило еще раз; он тяжело дышал, судорожно хватая ртом воздух, затем, видимо, смог подняться, и зажурчала вода в раковине. Осаму вернулся и обессиленно бухнулся на кровать умытым лицом вниз.       — Чуя... — начал он, поворачивая голову в его сторону. — Мы столько времени ссоримся из-за одной и той же хуйни, и ничего не меняется. Какой в этом смысл?       — Разве не ты мне говорил, что я меняю тебя в лучшую сторону? — спросил Накахара, переворачиваясь набок и вплетаясь пальцами в волосы на чужом затылке. — Ты меня изменяешь тоже. Не знаю, к лучшему или к худшему... Просто надеюсь, что однажды нам обоим станет комфортно в этих отношениях.       — ...       — Мы слишком долго слушали, но не слышали друг друга.       — Только дошло? — грустно спросил Дазай, дернув уголками губ в тонкой надломленной улыбке.       — Доходило только то, что ты меня не слышал, — ответил Чуя честно, ведя кончиками пальцев по его щеке. — Мы те еще эгоисты, если так подумать.       Люди сами по своей природе были эгоистами, но необходимость сосуществовать в социуме обязала их прийти к эгоизму разумному — рациональному. Ограждаясь друг от друга, огрызаясь друг на друга, Накахара и Осаму пытались приблизить общее благо, правда, не замечая, как они впадали в большее бесконечное отчаяние и разочарование. Они были недовольны собой, раздражались поведению друг друга, не понимали, но стремились понять... И выгорали.       — Одномоментно ничего не меняется, — проговорил Дазай, накрывая ладонью чужую и тяжело опуская их на постель.       — Верно, — кивнул Чуя, не сопротивляясь. — Но я и не говорю, что по щелчку пальцев стану для тебя идеальным партнером. Или что ты таковым для меня станешь... — Накахара вздохнул, вновь переворачиваясь на спину, впиваясь расфокусированным взглядом в потолок. — Главное — было бы желание.       — Желание у меня есть... — начал Осаму неуверенно, прикрывая глаза. — Не знаю, найдутся ли силы, — выдохнул он тихо, обреченно вжимая в лицо ладонь.       — Не торопись и не пересиливай себя, — проговорил Чуя, прикрывая глаза. — Я тоже не буду. Все-таки твоя жизнь не вертится вокруг меня.       — ...Ошибаешься, — усмехнулся Осаму сквозь пальцы, поворачивая голову в надежде вновь столкнуться взглядами. — Ты мой новый черновик не видел.       — Я бы его прочитал, — ответил Накахара, обернувшись на звук шуршащих волос и простыней. — Обещаю даже не швыряться рукописями.       Дазай выглядел... Жалко. Растрепанный, заплаканный, хотя и старающийся не подавать виду — он казался отчаявшимся и сломленным, но все тянулся, тянулся к свету, который обжигал его с ног до головы.       Он стремился к пониманию так же, как собака отвоевывала честно вырванную из чужих зубов кость.       Чуя не мог дать этого понимания. По крайней мере не сейчас.       Осаму хотелось поцеловать.       — Ты зубы чистил? — спросил Накахара, следуя внезапно возникшему порыву.       — Нет... Только рот прополоскал, — ответил Дазай, и Чуя слегка сморщился — этого идиота только что тошнило, не будет же он лезть языком в чужой, кислый от желудочных соков рот, даже несмотря на полоскание. — Если тебе вдруг захотелось поцеловать меня, то нет. Я не хочу, — проговорил он, поджимая колени поближе к груди.       — Хорошо, — Чуя едва кивнул, вновь накрывая ладонью чужую щеку и... отстраняя ее. — А... трогать? — спросил он неуверенно, внезапно даже для самого себя озаботившись чужими желаниями и ощущениями.       — Не надо, — Осаму дернул плечом, опять отстраняя от себя чужую руку — беря ее в свою и вновь опуская на постель. — Можешь... Просто полежать рядом. Если хочешь.       — Хочу.       И это был первый осознанный для Накахары раз, когда он поступился своими желаниями ради их общего комфорта.