Реверсивная психология

      Их отношения изменились, как бы ни хотелось просто откатить их назад и вернуться к тому, что было. Ни Дазай, ни Чуя не могли делать вид, будто все нормально и вернулось в прежнее русло, будто не было тех тяжелых недель, когда они оба страдали, мучились и горели обидой друг на друга. Болезненные слова, сказанные в отчаянии и ярости, до сих пор царапали черепную коробку изнутри, но тупую боль глушила теплящаяся в груди надежда. Надежда на то, что что-то изменится.       Надежда на то, что станет лучше.       Осаму был прав — одномоментно ничего не меняется, но это осознание было тяжело признавать. Было тяжело... мириться с ним. Холод и отстраненность никуда не делись, несмотря на общее желание все наладить, и на плечи давила эта непомерная ноша простой истины: нужны силы, время и терпение. Накахара был нетерпелив. Дазай растерял все силы. А время мелким песком утекало сквозь пальцы, оставляя после себя шлейф раздражения и неудовлетворенности, и тяжело было просто держать себя в руках, не то что там что-то пытаться исправить.       «Либо я отказываюсь от человека, либо остываю», — так сказал Осаму, да? И Чуя всем собой ощущал этот колючий могильный холод, исходящий от ледяной корки, покрывшей сердце Дазая — не пробиться, не растопить... не растоптать. Воспоминания о нежных поцелуях и теплых объятиях казались такими далекими и нереальными, будто и не было их никогда. Будто все, что у них было, это вечные ссоры, недовольства и первобытная ярость.       Так больно они друг другу еще не делали.       Отчаяние и беспомощность грызли глотку, но Накахара пересиливал себя, делая маленькие неуверенные шаги навстречу, надеясь увидеть такие же подвижки от Осаму, но снова и снова он сталкивался с чужим холодом и отстраненностью. «Одномоментно ничего не меняется», — повторял себе Чуя и пробовал снова и снова.       И наконец Дазай навстречу пошел.       Стук в дверь, вопрос:       — Эм, Чуя? Можно?       Накахара был занят, но сроки не горели, а сосредоточенность и вовсе была ему не нужна. На самом деле он вот уже десять минут невидящим взглядом пялился в проектный файл, заливая в себя кофе и даже не думая о том, с чего бы начать.       — Да, входи, — отозвался он, переведя взгляд на дверь. Осаму вошел, прижимая к груди скрепленную канцелярским зажимом стопку листов.       — Хочешь... почитать мои черновики?       Чуя с сомнением переводил взгляд с чужого лица на рукопись и обратно. Дазай не делился своими черновиками больше месяца, и, глядя на него, неуверенного, усталого, Накахара вдруг почувствовал, как тронулся лед.       — Э, да... Да, давай.       Он поднялся с места и забрал стопку листов, чтобы вновь сесть за компьютер и положить рукопись на стол, по привычке накрывая ладонью мышь. Осаму стоял в дверном проеме, обнимая себя руками и в каком-то напряженном ожидании глядя на Накахару. «Точно. Обычно я читаю черновики при нем и сразу в процессе комментирую», — вспомнилось, но сейчас же приступать к рукописи не хотелось.       — Я... попозже прочитаю и расскажу тебе о своих впечатлениях, хорошо? — интересно, насколько жалкой была его попытка не обидеть? Судя по разочарованному выражению лица Дазая — крайне жалкой. Вновь он ненамеренно делал больно простыми вещами, которые не ранили бы его самого, но почему-то снова и снова ранили Осаму, и тупое зудящее раздражение начало зарождаться в глубине груди.       Но и Дазай не был дураком, какие бы глупые вещи он ни делал. Мужчина понимал, нет смысла обижаться на то, что в его голову сквозь печатные строчки не хочется окунуться сразу же, тут же, при первой возможности. Он тускло улыбнулся, накрывая ладонью дверную ручку:       — Хорошо. Буду ждать, — сказал Осаму почти нежно и ушел, тихо прикрыв за собой дверь.       Подкатывающее к горлу раздражение неожиданно схлынуло. «Он просто... принял, что я занят». Осознание такой простой вещи было новым, и Чуя наконец увидел тот первый шаг, который так ждал от Дазая. «Да ни черта я не занят!» — и Накахара закрыл окно проектного файла, хватаясь за отложенную рукопись.       Это была история о двух возлюбленных, страниц на сорок. В девушке четко угадывались черты и привычки Осаму, хотя они не были возведены в реальный абсолют. Парень же напоминал Чую, только вот у него не было таких же проблем с гневом и на уступки он шел чаще и охотнее. Прототипы персонажей четко угадывались, но история была не о них с Дазаем, а, скорее, об их лучших версиях. Девушка не устраивала сцен и истерик, хотя и жаловалась, что не чувствует отдачи, что нуждается во внимании. Парень же старался быть с ней мягче, несмотря на свою изначальную холодность — он слушал и слышал ее. Он шел на компромиссы, иногда даже жертвуя собственным комфортом, собственными ценностями.       «Коске сидел, сгорбившись, упершись кулаками в испещренный напряженными складками лоб. Сакура кусала губы, стыдливо пряча взгляд. Она нуждалась в нем как никогда, ей не хватало его нежных сильных рук и теплых губ, собирающих слезы, но и просить о проявлении близости она устала. Коске не мог дать ей то, в чем она нуждалась. Не хотел. "Иди сюда", — все-таки сказал он, отнимая руки от лица и протягивая их в сторону девушки. Плечи Сакуры облегченно опустились, она выдохнула, поднимаясь и устремляясь в чужие объятия, хотя все еще двигалась скованно и неуверенно. "Прости... Опять я напрягаю тебя, но... ты мне очень нужен сейчас", — проговорила она куда-то ему в макушку, слабо обхватив тоненькими как веточки руками его напряженную шею. "Мне не все равно на тебя, — сказал Коске, прижимаясь щекой к ее мягкой теплой груди. — Просто... сейчас мне тяжело, понимаешь? Я не могу поддерживать тебя, когда сам едва держусь". "Все нормально, — ответила Сакура, чуть отстраняясь и склоняясь, чтобы запечатлеть на его губах легкий поцелуй. — Мне достаточно того, что ты хочешь меня поддержать, даже если не можешь". Коске обхватил ладонями ее лицо и приблизил к себе, целуя в ответ. Сакура тонко улыбнулась и все-таки отступила. "Спасибо", — одними губами прошептала она и вышла из комнаты, ощущая небывалый прилив сил. Она была важна. Она была нужна. Ее любили, и, что самое главное, теперь она вновь чувствовала себя любимой».       Чуя фыркнул, морщась. Какая сопливая мерзость. Эта парочка пережила финансовые трудности, смерть матери парня, угасание страсти и ощущение, будто они друг другу не подходят. Коске и Сакура были разными, но не настолько, насколько разными были Накахара и Осаму — естественно, им было намного проще. История была вообще не в стиле Дазая. Обычно он писал о сломе личности, падении на самое дно и ощущении бесконечного стыда за собственное существование, а это... Эту рукопись ни в одном издательстве не примут, даже несмотря на то, что ее разобрали бы, просто завидев имя автора на обложке, ведь последующее разочарование от отсутствия глубины произведения может довольно сильно сказаться на репутации Осаму, как писателя.       Тем не менее глубину Чуя ощутил. «Если бы мы были такими, все было бы намного лучше», — вот о чем кричал этот текст. Но они с Дазаем таковыми не являлись, и приходилось работать с тем, что есть. С тягой к селфхарму. С проблемами с алкоголем. С приступами агрессии.       История закончилась на преодолении всех трудностей и личностном росте главных героев. Они приняли несовпадающие характеры друг друга и подстроились так, чтобы это было преимуществом их отношений, а не гнетущим недостатком. «Нам до такого очень далеко, Дазай», — мысленно вздохнул Накахара, откладывая рукопись и откидываясь на спинку офисного кресла. Даже не просто далеко — недосягаемо.       Но Осаму не просто так поделился черновиком, который даже публиковать, скорее всего, не собирался. Весь текст — светлая надежда на лучшее и горечь от того, что так не может быть в реальности. Если другие тексты Чуя мог критиковать, подмечая нелогичность действий главных героев или выражая раздражение по поводу того, что Дазай описывал их отношения в лице персонажей, переиначивая и переебывая все тяжелые ситуации, в которых им приходилось быть, то этот... От этого текста тошнило. Эта история была так проста и слащава, что даже придраться было не к чему.       На прочтение черновика ушло полчаса, на осмысление — десять минут. Вздохнув, Накахара взял стопку листов и поднялся, удаляясь в чужую комнату. Дазай вздрогнул, когда рукопись тяжело упала на его рабочий стол, и перевел взгляд на стоящего рядом Накахару. По его лицу сложно было сказать, что он чувствовал: раздражение, злость, сожаление? Слегка нахмуренные тонкие брови, поджатые губы, но сияющие глубокой печалью голубые глаза... или же не печалью? Осуждением? Осаму напрягся, ожидая удара в самое сердце, но оставаясь спокойным. В его груди — слабо пульсирующая льдина. Надо еще постараться, чтобы сделать ему больно.       — Кхм... — Чуя отвел взгляд, не убирая ладони с рукописи, которой сам же и хлопнул по столу. — Ты недостаточно описал отношения Коске и его матери. Не верится, что он так убивался бы по ее смерти. А Сакура своей «исцеляющей силой любви», — он одной рукой показал кавычки, — не смогла бы так быстро вывести его из апатии. Пары дней не прошло после смерти любимой матери, а они уже ебутся, и Коске уже плевать, что он вот недавно потерял близкого и важного человека. Их конфликты вообще решаются слишком просто: «да, дорогой», «да, дорогая» — и претензий как ни бывало, и тут же они отступают от своих личных проблем, погружаясь в чужие.       Накахаре хватило смелости заглянуть Дазаю в лицо — тот слушал внимательно, хотя и не развернулся к Чуе всем корпусом, лишь повернув голову и не убрав ладоней с клавиатуры.       — Хочешь сказать, им не хватает принципиальности? — спросил Осаму тускло. Слишком серьезно.       — Думаю... Думаю, да, — кивнул Накахара, складывая руки на груди. — Ты сделал бесхребетных персонажей, которые только и делают, что идут на уступки. Я не увидел ни внутренней, ни внешней борьбы, а столкновение их якобы различных характеров описано поверхностно. Будь у них более явные принципы, которые они бы отстаивали, смысла было бы больше, но...       — Но?       Чуя прикусил язык, опуская глаза. Все, что он до этого наговорил — критика ради критики, но, несмотря на свое отвращение к романтичной сопливости истории, Накахара хотел бы подметить и то, что ему понравилось.       — Но... Несмотря на быструю и легкую решаемость их конфликтов... Приятно видеть, как персонажи меняют друг друга. И... принимают друг друга, — выдавил из себя он, возвращая взгляд к чужому лицу. — Наверное, нет ничего плохого в истории, где все хорошо, а дальше будет только лучше, хотя такого рода сюжеты тебе несвойственны, и по тексту это видно.       — То есть... в целом тебе понравилось? — уточнил Дазай, склоняя голову и испытующе глядя на Чую.       — В целом... понравилось, — признался он, выдохнув. — Но еще и разочаровало своей нереалистичностью. Ты бля, превосходно можешь описать слом личности, ты великолепно придумываешь тяжелейшие конфликты, которые разрешаются через боль и страдания! Если бы этого было больше в твоей сопливой рукописи, она бы еще могла претендовать на реалистичность.       Осаму тихо усмехнулся, опуская плечи и голову, скрывая за прядями волос свое расстроенное лицо.       — Значит, истории про «все хорошо, а дальше будет только лучше» не для меня? — спросил он почти обреченно.       — Я этого не говорил, — вздохнул Накахара. — История неплоха, но я знаю, что ты можешь лучше. Я рад, что Коске и Сакура дошли до своего счастливого конца, но в нем было бы больше веса, если бы они прикладывали больше усилий, отстаивая свои желания и постепенно принимая необходимость исполнения чужих.       — Хорошо, — Дазай в итоге кивнул, поднимая взгляд на Чую, — я учту. Это была просто проба пера, и...       — Это была надежда, — прервал его Накахара слишком серьезным тоном. — Я... Я тоже хотел бы, чтобы все было так легко и просто, — и желваки заиграли на лице Осаму; тот стиснул зубы, застигнутый врасплох своим же посланием, которое он вложил между строк специально для Чуи. Щеки затопил жар запоздалого стыда. Не нужно было вообще писать эту идиотскую сопливую историю. Не нужно было делиться надеждой, которую так или иначе втопчут в грязь... — Но, к счастью или сожалению, мы не бесхребетные картонки, вечно идущие на уступки, — продолжил Накахара, опуская руки и медленно протягивая их в сторону Дазая. — Иди сюда? — спросил он неуверенно, мысленно готовя себя к отказу.       Они очень давно не обнимались. В последний раз их тактильное взаимодействие кончилось тем, что Осаму оказался не готов к нежности, напряженный, ожидающий большей боли. А до него они вообще пытались вытрясти друг из друга души.       — Я... Я не хочу, — с сожалением проговорил Дазай, поджимая губы. Чуя прикрыл глаза, терпеливо вздыхая, и вновь опустил руки. — Прости, я не могу-       — Все нормально. Я не буду настаивать. Я... сам еще не отошел от той ссоры, так что, наверное, правда не стоит... — но Осаму приблизился, подкатившись на кресле, и взял Накахару за руку своей влажной дрожащей ладонью. Они оба замерли, не нарушая зрительного контакта, не решаясь что-нибудь сказать, боясь расколоть этот хрупкий момент вдребезги.       — Спасибо за критику, — Дазай первым подал голос. — И... за все остальное. Я просто не могу, я... боюсь, что ты снова меня оттолкнешь, — признался он, выпуская из пальцев чужие. — Но спасибо, что стараешься.       — Тебе спасибо, — грустно улыбнулся Чуя, разворачиваясь. — Буду ждать твоих новых работ.       И наконец он покинул чужую комнату, вжимая ладонь в грудь, трясущуюся от частого сердцебиения. Они так долго не взаимодействовали по-нормальному, что теперь просто не знали, что сейчас приемлемо, а что нет.       По крайней мере надежда в них еще не угасла.