Реверсивная психология

      — Дазай? — Осаму в полудреме обернулся на своего ночного визитера. — Можно лечь с тобой?       Дазай согласно промычал, и Чуя устало подобрался под его одеяло, привычно обнимая его со спины — Осаму даже не дрогнул, не пискнул. Полная луна проглядывала через окна. Вставать и зашторивать их уже не хотелось.       Они вечно тянулись друг к другу, но вечно боялись сделать друг другу больно. Боялись боли друг от друга. Все эти «можно?», «позволишь?», «если ты не против?» — они пришли к этим фразам ради их общей безопасности, пытаясь после того не такого уж и давнего, но крайне болезненного случая принять, что теперь ничего неправильного они не делали. Как бы ни было тяжело, они всеми силами старались наладить отношения. Принять чужие недостатки. Научиться компенсировать свои.       Ощущая себя в чужих теплых объятиях, Дазай чуть заворочался, медленно закрывая ладонью рот, лишь бы попытаться эти движения скрыть. Слезы покатились из глаз, он зажмурился, сосредоточился на ровном дыхании. Накахара вроде ничего не заметил.       Боль от близости — самая худшая боль.       Сказать о ней было еще больнее.       Дело было не в том, что Осаму пересиливал себя, пытаясь идти на контакт или принимая его. Он видел важные шаги. Видел важные действия — и понимал их ценность, охотно отвечая на объятия, сплетение рук, тепло между соприкасающихся тел.       Но он ни разу не услышал важных слов.       «Я скучал», — да, трогательно, приятно. Но ни «ты мне важен», ни «я ценю тебя и все, что ты делаешь», ни «я люблю тебя» он так и не услышал. Дазай отчаянно желал этих слов и панически боялся о них просить. Ожидал, что Чуя фыркнет: «Ну конечно же я люблю тебя, ты же знаешь», — и... это было бы совсем не то. Накахара возмутился бы, что он дал Осаму то, чего он хочет, так в чем же проблема?       Но Дазай не ощущал чужих чувств.       Он видел механизм, робота, который поставил перед собой цель и стремился к ней. Был ли смысл в достижении этой цели, если Осаму, словно марионетка, бездушно отзывался на все манипуляции? Не психологические — физические. Такие же бездушные, как его реакции.       Накахара плевать хотел на его чувства. Он видел цель, он шел к ней, применяя все свои коммуникативные навыки, всеми силами пытаясь подстроиться. Он ждал результата: что однажды Дазай будет так же открыт и отзывчив, как и раньше.       Следующий свой всхлип Осаму подавить не смог. Уже рассветало — прошло много времени. Чуя должен был спать; он не заметил бы эту кроткую дрожь... Но он заметил, чуть промычав в неудовольствии от пробуждения. Дазай вжал ладонь в рот крепче. Он не мог позволить себе вновь опозориться со своими противоречивыми чувствами. Он не мог позволить себе вновь спровоцировать чужое раздражение.       Он не выдержал бы чужого тяжелого вздоха и вопроса: «Ну что опять?» Осаму распался бы на части. Только этого он и ожидал. Только в этом страхе он не мог признаться.       Накахара заворочался, обнимая его крепче. Дазай тяжело сглотнул, но застрявший в горле ком проглотить не получилось, и он дрогнул от спазма диафрагмы. Он не смыкал глаз всю ночь, смотрел в окно и плакал. Он пресекал все свои надежды на чужую нежность, готовясь к худшему; к худшему готов он не был.       — Дазай... — сонно пробормотал Чуя, — что такое?       Накахара переместил свою руку с его живота на плечо, мягко поглаживая.       Осаму хотелось сбежать. Хотелось скрыться, вскрыться, выпить, закурить и попытаться забыть о своей никчемности, сочащейся из его ран. Он никогда не умел понимать Чую. Всегда действовал с ним интуитивно, хотя сам отчаянно желал, чтобы Чуя обращался с ним понимающе. Осаму всхлипнул пару раз, крупно вздрогнув, зло пытаясь привести чертово дыхание в норму.       — Ты никогда не умел утешать, — сказал он и тут же об этом пожалел. Дазай ненавидел свои слова во время своих нервных срывов, потому что ненавидел ответы Накахары, ранящие только сильнее.       Но рука Чуи замерла на его плече, будто колеблясь. Он глубоко вдохнул, набирая в легкие честный ответ:       — Да, мое утешение никогда тебе не помогало. Но это же не значит, что так должно быть до сих пор? — Накахара опустил руку на свой бок, но ткнулся носом в затылок Дазая, не прерывая тактильного контакта, но и не увеличивая его. — Что я сейчас могу сделать для тебя?       — С... С... — Осаму вновь зло зажал ладонью рот, часто вздрагивая, но опять пытаясь восстановить дыхание хотя бы через нос. Вдох. Выдох. Еще раз, и снова. Секунд тридцать прошло, прежде чем он смог заговорить без дрожи в голосе, без бесконечного стыда за свою эмоциональность: — С-скажи мне что-нибудь приятное. И обними меня снова.       Ему повезло договорить фразу, прежде чем спазм вновь сжал его горло. Дазай не боялся казаться уязвимым, но перед Чуей этот страх возрастал в разы.       А Накахара теперь уже знал, что один неверный вздох, одно неверное слово — и все построенное хрупкое доверие будет коту под хвост. Он не вздохнул. Он мягко провел пальцами по влажной щеке Осаму, скользнул по его плечу, трепетно обнял его за талию, едва прижимая к себе и шепча на ухо:       — Ты важен мне. Я не хочу тебя отпускать. Я хочу быть с тобой. — Чуя не сдержался и невесомо поцеловал его в затылок. — У нас все будет хорошо, — немного сонно, но уперто. — Мы стараемся. Ты стараешься. Я вижу, как ты стараешься.       Дазай задрожал от новых сдавленных всхлипов. Это было хорошо, да... но почему-то так больно.       Накахара чуть потянул его за плечо, вынуждая повернуться к нему лицом.       — Ты молодец. Если хочешь, чтобы я ушел-       — Нет.       Осаму практически выкашлял это «нет» со слезами и соплями, которые, благо, остались на его прижатой к лицу ладони. Хоть не так стыдно.       — Тогда я не уйду. Иди сюда.       Да, Чуя был слегка раздражен. Он сам не знал, о чем говорил — просто надеялся, что его слова были правильными. Он прижимал дрожащего Дазая к себе, пока тот не успокоился. Он не решился в итоге спросить: «Этого тебе достаточно?» — потому что, видимо, этого действительно было достаточно, а подобный вопрос был бы лишним и вызвал бы больше проблем.       Конечно, засыпать с Осаму, улегшимся на его руке, было слегка некомфортно, но стоила ли его затекшая рука чужих вымученных слез?