Симфония № 14, Op.135

О Дельвиг, Дельвиг! Что гоненья? Бессмертие равно удел и смелых вдохновлённых дел И сладостного песнопения!

Сгорел Бакалавр-то. Да как Многогранник снесли, так и сгорел, буквально за несколько дней. Шатался ещё по городу, сухой, едва шелестящий, а потом всполыхнул и пропал. А Бурах его вещи к рукам прибрал — не живёт больше никто в Омуте, видимо, побоялся, что мародеры разграбят, а у столичного змея наверняка было чем поживиться. Только мародерам да ему нужны эти вещи — больше никого не осталось, кто заботился бы. Поставил в угол в своей берлоге, напротив кровати и смотрит, каждый день. А кожаный этот саквояж смотрит на него. Уж не знаю, что за мыслями они обмениваются… Ещё, говорят, куклу он сделал. Травяную, и одежду сшил. Вблизи никто не видел, не позволяет. Спичка как-то раз пытался стащить, но получил такой взгляд от менху, что желание как-то лезть напрочь отбило. Сделал куклу и разговаривает с ней. Дети думают, помешался он. Иногда работает, цедит настойки, куклу на стол посадит, а сам бубнит, бубнит под нос… А если приложить ухо к двери, слышно иногда вздох: "Эх, Данко, Данко…"; тяжёлый вздох, жуткий, простые люди так тяжело не говорят, они не чувствуют Линии так, как менху. И куклу он эту никогда нигде не оставляет, талисманом что ли своим сделал. Точно помешался гаруспик. Уходит в степь часто да и пропадает на несколько дней подряд, а потом возвращается, весь грязный, измазанный, голодный и грозный, но куколка-то всегда у сердца лежит. Слухи ходят, тому, кто пойдёт в степь в то время, ой как не повезёт — слышали люди крики оттуда, рёв дикий, как у раненого зверя, а если кто туда пойдёт, наверняка живым не останется, разорвут его, и дело с концом. Что ему этот Бакалавр дался — а чёрт его знает, что у Бакалавра были мозги с причудой, что у Бураха, врачи эти все с подвывертом. Хрупкий народ, утописты эти…