***
С самой первой нашей ночи в моей квартире, если мы засыпали вместе, Гарри просыпался на мне: засыпал он, положив голову мне на плечо, говорил, что так уютнее, потом закидывал руку поперек груди, потом ноги на мои ноги, и к утру он заползал на меня весь. Говорил, что я лучшая подушка, а ещё теплый, в ответ я смеялся, что из меня получилась неплохая постельная грелка. Опять же в этом положении были и свои несомненные плюсы: целовать его можно было, не отрывая головы от подушки, и войти в расслабленного после сна и растянутого после вчерашнего секса Поттера тоже можно было без лишних движений, и секс получался тягучий и неторопливый. В этом было свое особое удовольствие. Так было и в это утро — Гарри проснулся на мне. И не открывая глаз, лизнул мой правый сосок, а потом ещё раз, и ещё, потом перешёл к вылизыванию левого соска, не прекращая гладить и катать в своих длинных пальцах затвердевшую горошину правого. Я фырчу и пытаюсь его спихнуть с себя, но он тянется ко мне за утренним поцелуем, и я замечаю, что бесенята в его глазах отплясывают уже знакомую джигу. Он трётся об меня всем телом и медленно сползает вниз, опять лаская мои соски. Я развожу ноги, чтобы ему было удобнее лежать, чувствую, как его эрегированный член упирается мне в промежность, и инстинктивно вскидываю бедра, потираясь об него, и Гарри смотрит на меня, как на восьмое чудо света: — Аль, что ты делаешь? — А на что это похоже? — Ммм… Я думал, ты всегда в активной позиции… — Гарри прикусывает губу, но смотрит выжидающе. Мы как-то не обсуждали этот момент, он никогда не сопротивлялся моим действиям и на вопросы о желаниях говорил, что должен сделать я, а меня настолько поглотили собственнические инстинкты, что я упустил это из вида. Я не имел никаких предрассудков по поводу смены ролей: я получал удовольствие от процесса и имел разнообразный опыт. Не то, чтобы это часто случалось, последний раз это было полтора года назад с Матеушем, студентом из Дурмстранга: в тот год я завел больше знакомств, чем за все годы здесь, с наслаждением общался на русском языке и был одним из немногих, кто вообще общался с дурмстранговцами, кроме слизеринцев. Было логично, что и парень в тот год у меня был из гостей. Из воспоминаний меня выдергивает чувствительное покусывание соска: Гарри смотрит выжидающе. Ах, да, он же спросил о предпочтениях… — Не всегда, я пробовал и так, и так. — А мне ты разрешишь? — Конечно. Ты хочешь сейчас? Он неуверенно кивает. Мне даже кажется, что он готов отказаться от этой затеи, если я откажусь, но потом решительно закусывает губу и принимается вылизывать меня так, как обычно это делаю я. Жаль, я не настолько чувствительный, как он: у него все тело — сплошная эрогенная зона, его ведёт от каждого моего прикосновения. Надавливаю на его плечо, намекая направить голову к паху, и маленький хулиган дразнит меня неспешным вылизыванием ствола и посасыванием головки. — Поттер, — рычу я и дергаю бедрами, — если ты не прекратишь дразнить, я трахну тебя в твой развратный рот. Я знаю, что мой сладкий мальчик чрезвычайно падок на грязные словечки: я мог подловить его в школьном коридоре и начать шептать, как я хочу взять в рот его твердый горячий член, и он тотчас плыл от возбуждения, и был готов отдаться мне прямо там. Но сейчас это не работает: он продолжает медленно и аккуратно растягивать меня пальцами и ласкать губами, слишком медленно и слишком аккуратно. Я терплю, сколько могу, эту сладкую пытку, но потом подаюсь к нему, насаживаясь сильнее и шиплю, что я не бумажный, не порвусь. У Гарри восхитительный член, я обожаю его вкус и тяжесть на моем языке, и сейчас обожаю ещё больше, когда он входит в меня, мягко продвигаясь и проезжаясь по чувствительному бугорку. Я уже успел забыть это охуенное чувство растянутости и заполненности подрагивающим членом, и — ох блядь! — мне действительно хорошо, когда он начинает двигаться, ускоряя темп. Единственное, что меня слегка напрягает в этот момент — выражение лица Гарри: с таким лицом он выполняет трудные беспалочковые заклинания — сосредоточенность и напряжение не были похожи на удовольствие. Он смотрит вниз, туда, где соединяются наши тела, с такой академической серьезностью, что я не выдерживаю и шепчу: «смотри на меня, сладкий!». Он дергает головой, отбрасывая налипшие на влажный лоб волосы, и я притягиваю его к себе за шею, целую жадно, прихватывая его пухлые губы и теребя штангу на языке, и он опять не прикрывает глаза, как делает это обычно, он смотрит на меня с таким пристальным вниманием, что я чувствую себя ингредиентом на разделочной доске. В этом сексе нет привычной страсти и чувств, какая-то механичность его действий сбивает весь настрой и у меня, и у него. Гарри прерывает поцелуй, выскальзывает из меня, опускается рядом на живот, положив голову на руки, и выдыхает: — Пожалуйста, Аль… сделай как обычно. Я сажусь на его ягодицы и покрываю его спину лёгкими поцелуями, разминая напряженные плечи, поглаживая узкие бока и вылизывая ямочки на пояснице, он тихо постанывает от удовольствия и выпячивает попу. Смазываю его и себя, и проталкиваюсь в его тугую задницу. Чертов Поттер всегда такой тугой и такой жаркий, что я едва балансирую на грани сознания и удерживаю себя, чтобы не вколачиваться в него со всей силы. Он стонет, даже не пытаясь приглушить звук, и активно подаётся мне навстречу с каждым движением, зажав свой член в кулаке, к его жарким стонам добавляются влажные шлепки тел и этот, наконец-то действительно страстный, ритм довольно быстро приводит нас к финишу. Гарри падает лицом на руки и мелко содрогается. Я опускаюсь рядом, мягко поглаживая его по спине, и жду, пока он повернется ко мне. Но этого не происходит, он продолжает мелко трястись, и я понимаю, что это не пост-оргазмические спазмы: он то ли беззвучно смеётся, то ли плачет. — Вишенка, что случилось? Ты плачешь? Я сделал больно? Я тру ладонью его плечи и пытаюсь притянуть к себе, обнимая. Он поворачивает ко мне мокрое лицо, я вижу влажные от слез глаза со слипшимися ресницами, но он смеётся: — Прости, Аль, я сейчас… Сейчас успокоюсь. Он вытирает лицо сначала ладонью, потом, когда это не помогает, утыкается лицом в простыню и вытирается об нее, оставляя влажные следы, шмыгает распухшим носом, и опять фыркает от смеха. — Гарри? — Все в порядке, Альтарф, мне не больно. Просто смешно. — Расскажешь? Что блядь смешного? Нет, со мной в постели и смеялись, и плакали, конечно, и до него, но я тогда хотя бы знал причину, а сейчас это какая-то непонятная истерика на ровном месте. — Ну… я столько раз пытался с девушками… а оказался абсолютным стопроцентным пассивным пидорасом, — он опять начинает содрогаться от подавляемого смеха. — Мне не нравится это слово, — хмурюсь я. — Если тебе надо как-то обозначить свои пристрастия, используй, пожалуйста, слово гомосексуал или гей, но не надо себя оскорблять. И в этом нет ничего плохого. — Прости. Это просто… не знаю… — Я тоже не знаю, почему ты так расстроен. Все же было хорошо. Дьявол, неужели тот факт, что он не бисексуал, а гей, может что-то изменить в нем? между нами? И я говорю, осторожно прощупывая почву: — Это не делает тебя плохим, или испорченным, или грязным, ты достаточно мужественен и силен, если тебя это волнует. — О боже, Альтарф, нет! Я не считаю это грязным, или испорченным, но… неправильным. Он перекатывается на спину и смотрит в потолок пустым взглядом. Я нависаю над ним и целую нежно-нежно в губы. Он не отвечает на поцелуй, только слегка кривит губы, как будто сейчас расплачется. — Детка, ты же знаешь, что у магов разрешены партнерские отношения между мужчинами? Его взгляд становится осмысленным и удивленным. А потом он опять смеется, но это уже довольный смех, и мотает головой в стороны. Он не знал. — Блядь, Гарри, ты такой дурашка у меня. Напугал до чертиков. Я пихаю его в плечо и начинаю мягко щекотать его ребра. Его тело слишком чувствительное для щекотки, он извивается всем телом и отбивается от меня, но это приводит его в чувства. Он действительно успокаивается. — Аль, ты знаешь — ты лучший! Ты можешь решить любую мою проблему одной фразой! — Не любую, дорогой, это было бы слишком просто, но перевести проблему в вопрос — «что делать?» — я еще в состоянии. — Обычно мне приходилось решать проблемы. Я рад, что ты у меня есть. — Я тоже, Гарри, я тоже рад, — я прижимаю его к себе и шепчу ему в макушку. Знаю я, как он решает проблемы. Ох, как же с ним трудно в такие моменты. Я действительно думал, что у него кризис ориентации или что-то вроде того. Я достаточно видел таких в прошлой жизни, парней, которые настолько глубоко пытались скрыть эту «неправильность» в себе, что разрушали не только свою жизнь, но и жизни близких людей, даже бисексуальность рано или поздно вылезала наружу, и реально везло, если попадался понимающий партнер.***
В середине дня Гарри сходил в гостиную Гриффиндора, покрутился там на людях, потом сходил на кухню, по дороге тоже попавшись на глаза куче народа, и вернулся ко мне, в комнаты Слизерина. Пока его не было, я решил осмотреться: вчера у нас не было времени внимательно рассмотреть интерьер. Я опять поражаюсь продуманности настоящего традиционного английского стиля — неизвестно сколько десятков или сотен лет прошло с момента оформления этих помещений, но ощущения заброшенности или старомодности практически нет: сдержанная коричнево-зеленая гамма, гармонирующие серебристые растительно-змеиные орнаменты в индийском духе на дамастовой обивке мягкой мебели и настенных гобеленах, резные панели из мореного дуба на стенах сочетаются с кессонами на потолке, резьбой на мебели и деревянным покрытием на полу. Массивная мебель — монументальный письменный стол, рабочее кресло, два застеклённых шкафа и этажерки по обе стороны от стола с бронзовыми петлями, ручками и накладками, и огромный книжный стеллаж напротив. Два изящных стула у письменного стола и такой же изящный чайный столик у мягких кресел и дивана, тёмно-коричневая шкура у камина, возможно, медведя или такого же огромного зверя. Этот кабинет идеально вписался бы и в общий стиль современного английского особняка, если бы не обилие змей. Они повсюду — резьба, украшения, принты и безделушки в виде змеек: бронзовые кованые светильники в виде сплетённых змей на стенах и такая же люстра, изображающая клубок змей, на потолке, малахитовый письменный прибор с пресс-папье в виде василиска и каминная полка из малахита. На единственной картине над камином — этот же кабинет, ракурс — от двери лаборатории. Идеальность во всем! И только множество книг и свитков выбиваются из общей строгости: книги стоят на полках без всякой гармонии и системы — огромные фолианты соседствуют с тоненькими брошюрками, богатые кожаные переплёты с инкрустациями рядом с деревом и даже корой, а свитки просто свалены грудой в застеклённых шкафах. Гарри возвращается и сразу же засовывает нос в ящики стола — чистые пергаменты, флаконы разноцветных чернил, запасы разнообразных перьев, в общем ничего интересного. Но я уверен, что где-то должны быть записи, черновики, дневники — что-то особенное. Ревелио ничего не показывает: возможно, хозяин кабинета не считал необходимым прятать важные документы, и они все в этих шкафах. Я уже предвкушаю, сколько интересного тут можно найти, сколько забытых знаний гениального Слизерина. Но меня ждёт величайший, как сама слава Слизерина, облом — почти все свитки на парселтанге. Стоило бы догадаться сразу! Это ведь настолько очевидный ход, что я не удерживаюсь от смеха над самим собой. Гарри удивленно смотрит на меня, и я объясняю ему причину своего веселья: тайные дневники на самом виду. На мое счастье, он понимает, что в них написано, но объем работ вызывает трепет — на перевод всего понадобится пару лет. Надеюсь, что дар парселтанга останется при нем после ритуала: если не останется, то ничего не поделать — тут слишком много записей, чтобы жалеть о невозможности перевести их все и сразу. Спальня выдержана в традиционно-консервативном стиле, но цветовая гамма более светлая, чем в кабинете: вместо дуба — орех, вместо малахита — травяные оттенки, вместо змеино-индийских мотивов — мелкий цветочный принт, а гобеленовые драпировки заменили воздушные муслин и шёлк. Что удивительно — ни одной змеи. Мягкий свет от множества свечей создает ощущение покоя и уюта. Замечаю на стене ещё одну картину с интерьером спальни, и тоже с ракурсом от двери в лабораторию — так кровать расположена чуть в стороне и почти полностью скрыта за угловыми складками бархатного балдахина, зато зона у камина с диванчиком и креслицами оказывается на переднем плане. В лаборатории мы находим несколько рабочих журналов, так же на парселтанге, и один на староанглийском: если я все понимаю по спискам, условным пометкам и частым исправлениям — это инвентаризационный журнал. Гарри лаборатория интересует постольку-поскольку, несмотря на очевидные успехи в зельях в этом году, красота медленно кипящего котла его совсем не манила. Но после моего объяснения о ценности и редкости ингредиентов, равнодушие уходит с его лица и он включается в инвентаризацию. Мы осматриваем шкафы-хранилища и обнаруживаем на полках значки, которые совпадают с некоторыми обозначениями в журнале. Договариваемся, что вернемся сюда при первой же возможности и все разберем.***
К ночи настроение Поттера улучшилось, и мы еще раз поговорили про его утреннее замешательство: — Гарри, что ты вкладываешь в понятие «неправильно». Если есть неправильно, то как правильно? Мы сидим на ковре у камина, вернее я сижу, оперевшись на диван, а Гарри лежит головой на моих коленях, пока я массирую ему голову, и довольно мурчит, мой львенок. — Я мечтал о семье, ну знаешь, что когда-нибудь будет… Дурсли меня презирали столько лет, пока я жил в их семье, и я не знаю какими были мои родители, слишком мало информации, и она вся в восприятии других людей о них. И каждое лето я мечтал, что когда-нибудь это кончится, я уеду оттуда, и у меня будет настоящая, правильная семья. И дети… Он опять начинает посмеиваться — над собой, над своими детскими мечтами — и мне почти больно от этого, он действительно заслуживает семью, а появился я и все пошло наперекосяк. Но одна мысль о шлюховатой рыжей и детях, названных в честь мародеров, манипуляторов и предателей, пресекает все угрызения совести. — Не будет, Альтарф, если мне не понравилось так с тобой, а с кем-то еще не понравится тем более. — Гарри, детей можно усыновить, если ты захочешь? А если ты захочешь своего малыша, то можешь пойти к магглам — ты же знаешь, что есть искусственное оплодотворение и суррогатное материнство? Желание иметь семью и детей это не самая большая проблема, вообще не проблема, ведь как-то же гомосексуальные маги ее решают. Он качает головой: — Я слышал про это, но сам понимаешь… не интересовался, в общем. — А что именно не понравилось в активной позиции? — Аль… — он краснеет, и мучительно подбирает слова: — Это неправильно. Ну не могу я тебя… Он трет лицо руками и замолкает. Я выжидаю некоторое время и начинаю озвучивать варианты. Это напоминает мне игру в двадцать вопросов, но Гарри так действительно легче отвечать. И результат меня, в принципе, не удивляет: его принятие меня, как более взрослого партнера, его необходимость чувствовать себя нужным, желанным, ощущать себя защищенным, — это активная роль, в его понимании, исключала. Ему нравилось чувствовать, что я о нем забочусь и контролирую во всех мелочах — от того, как он спал и что ел на завтрак, до выбора одежды и удовольствия в сексе. Правда я не удержался и сказал, что он просто маленький лентяй. Но, на самом деле, я знал, что пренебрежение в детстве и взваливание ответственности за целый магический мир, не могло пройти без последствий для его психики. Счастье, что это выразилось в такой форме: он же мог стать обычным психопатом, или обскуром, если бы Дурсли оказались более фанатичными противниками магии, чем они есть. И я всё-таки не удержался и осторожно сказал, что ему стоит попробовать с кем-то ещё, возможно, эти его ощущения из-за меня, а на кого-нибудь другого не будет распространяться, всё-таки он сильный лидер и может получить удовольствие от активной позиции. Я понимал, что ступаю на тонкий лёд, что могу потерять его из-за того, что он захочет новых ощущений, но так же я понимал, что это может случиться в любой момент, даже без моих предложений, и это то, что я никогда не смогу контролировать или предотвратить. Гарри морщится и просит меня перестать говорить глупости, ему не хочется думать о сексе с кем-то другим, по крайней мере, не сейчас. Дура-Чжоу своими сопливыми поцелуями повлияла на него больше, чем я думал: со мной ему не надо было волноваться, что он сделает что-то не так и останется виноватым без объяснения причин, потому что так захотелось. В корзинке от эльфов я нашел пирожные со взбитыми сливками, и выполнил давнее обещание обмазать Гарри лакомством и вылизать целиком. Правда для этого пришлось шутливо пригрозить Петрификусом и Инкацерусом, но Гарри эта идея скорее возбудила, чем напугала.***
До конца недели у Гарри плохое настроение, у него опять кошмары, теперь из-за василиска, а когда он не высыпался — он злой, как мантикора. Я даже подумывал уговорить его нарушить нами же установленное правило: не ночевать вне факультетских спален во время учебной недели. Со мной его кошмары не мучили, а сон важнее, поэтому правилами можно пренебречь. А еще он сводил меня с ума: вечерами в библиотеке он ерзал на месте, пыхтел как ежик, постанывал от досады, когда у него что-то не получалось в эссе, но самое большое неудобство мне доставляли его губы. Яркие, пухлые, он их постоянно покусывал, вытягивал дудочкой, облизывал или засовывал в рот кончик пера или карандаша, в общем вел себя абсолютно непристойно. Думать я мог только о коробке леденцов в моем чемодане и оральном сексе в его исполнении. Повторение Рун и проверка расчетов мне уже не помогали. Впрочем, на недостаток орального секса я пожаловаться не мог — накладывание чар для отвлечения внимания и очищающих мы с Гарри освоили на отлично! Наверное, я еще никогда не ненавидел ледяные бесконечные переходы Хогвартса так, как в этом году: перемены между парами были чертовски короткими и только некоторые совпадающие свободные уроки между занятиями давали нам время на встречи днем. Пару раз нас едва не поймали, когда я, не выдержав, утаскивал Гарри в укромные ниши за гобелены, и нашептывая возбуждающие грязные фантазии, быстро доводил нас до разрядки. Адреналин от опасности быть застигнутыми тоже вносил свою лепту и добавлял перца. Мы все еще соблюдали максимальную осторожность: кроме Грейнджер, Уизли и стаек любопытных поклонниц Поттера, были еще братцы-зайцы Криви с их колдокамерами, Пивз, призраки и любопытные портреты. Про эльфов я вообще старался не думать, надеясь, что моя паранойя всего лишь паранойя, а Гарри не дает повода для дополнительной слежки. Но план по утаскиванию Поттера в подземелья провалился: этот стреляный воробушек уже разжился снотворным у мадам Помфри, она даже не задавала лишних вопросов, как будто снотворное для детей было обычным делом, не вызывающим беспокойства, только напомнила о правильной дозировке. Я его за это немного отругал: это мало того, что вредно, так еще и весь персонал школы будет в курсе его проблем. И если ему нужны зелья, то мы можем заказать их у проверенных целителей, а не брать их у мадам Помфри. К этой дамочке у меня накопилось уже немало вопросов — состояние здоровья Поттера до нынешнего лета можно было охарактеризовать как «пациент скорее мертв, чем жив», но она на это не обращала внимания. Или была в курсе всего происходящего? Как бы то ни было, моя задача — постараться, чтобы Поттер больше не попадал в Больничное крыло.***
В пятницу, задумавшись в библиотеке над расчетом рунных цепочек, поймал себя на том, что уже некоторое время смотрю на Малфоя и Забини. Они устроились через два стола от меня и о чем-то оживленно спорили, поглядывая в мою сторону. Интересно, они трахаются друг с другом? Должно быть, выглядит это охренительно, особенно «поза 69»: шоколадное и молочно-белое — почти как инь и ян. Моя фантазия тут же подкидывает мне картинку из горячего гей-порно, и я сожалею, что у Гарри сейчас Гербология. А потом абсолютно в точности повторяется сцена в кафе: Забини снова бесцеремонно садится напротив меня, тарабанит длинными пальцами по столешнице и обвиняюще произносит: — Ты опять пялился, Лаудон. — И тебе привет, Забини. Да. И снова я думал не о вас. Ну не совсем о вас, если быть точным. — И о чем же? — О горячем гей-порно в черно-белом варианте. — Ох… — Забини краснеет так, что это видно даже на его коже. А потом добавляет раздраженно: — Я не трахаюсь с Малфоем. — Зря, — ехидно ухмыляюсь я. — Но меня это не интересует, на самом деле. Мы молчим. Мне ему нечего сказать, а он зачем-то же ко мне пришел. — Я смотрю, ты часто с грифами тут сидишь? — Сижу, — соглашаюсь я. — Я могу спросить? — Кви про кво. Забини недолго думает, потом кивает. — Спрашивай. Я откидываюсь на спинку стула, вытягивая ноги и складываю руки на груди, и позволяю себе улыбнуться. — С кем встречается Грейнджер? — Насколько я знаю — ни с кем, но вздыхает по Рону Уизли. Моя очередь. Ты спросил для себя или для кого-то? — Для кого-то. Что ж, я даже догадываюсь для кого. И это очень смешно. Ну правда. Хотя… у Малфоя на это нет сейчас времени, значит, это Паркинсон. Или Нотт? Остальные вряд ли смогут заинтересовать заучку. Забини недолго думает, потом спрашивает опять: — А Луна Лавгуд? Хм, вот это еще и интересно. Я предполагал, что он спросит про рыжего или про Гарри. — Она пока ни с кем не встречается, — качаю я головой. — И я не рекомендую ее обижать. — И не подумаю, — выпаливает Забини и я улыбаюсь: он ответил, а у меня остался один вопрос. — Спрашивай! — Как-нибудь потом, Забини. Надеюсь, ты не забудешь. И про черное и белое тоже. Блейз издает какой-то звук, похожий на подавленный рык, скрипит зубами и уходит. Опять не прощаясь. Как невежливо! Что же, если все пойдет, как я предполагаю, то у Грейнджер скоро не будет времени на слежку за Гарри.***