***
Пока я читаю письмо от целителя, назначившего прием на завтрашнее утро, пока пишу ответное — с согласием и подтверждением, Поттер успевает сходить в душ, вернуться и основательно прокиснуть. Я падаю на кровать и тяну его к себе под бок: — Рассказывай, что опять взбрело в твою дурную головушку? — Ничего, — дергает плечом Гарри. Задумчиво размазываю капельки воды на его плече, и жду продолжения. — Я должен был подумать о подарке. Хотя бы спросить, когда твой день рождения. — О, конечно. И лишить меня такого бонуса? — Какого? — Там было что-то про бантик?.. — я задумчиво постукиваю себя пальцем по губам, потом перекатываюсь, нависая над ним на локтях. — Так что? Гарри кивает согласно. Я сажусь рядом с ним на колени, достаю палочку и мягко говорю: — Вытяни, пожалуйста, руки над головой, — и он послушно выполняет мою просьбу. Я провожу кончиками пальцев по его рукам, кожа на внутренней части предплечий такая нежная, тонкая. Дотягиваюсь до палочки и наколдовываю широкую ленту, которая мягко охватывает его хрупкие запястья и притягивает их к резному изголовью. Гарри округляет глаза, нервно дергает кадыком, но освободиться не пытается, наоборот, улыбка сразу становится мягче, а взгляд затуманивается. Я продолжаю мягко поглаживать по груди и напряженному животу, убираю вставшее «домиком» полотенце. Зацеловываю от мочек ушей до розовых пяточек, и ласкаю смазанными массажным маслом пальцами, пока все его тело не начинает золотисто мерцать в играющих бликах свечей и камина. Теперь он похож на одну из драгоценных статуй Праксителя*, мой маленький Гермес. Он трепещет и бьется в моих руках, я буквально ощущаю электрические разряды нервных окончаний, но сегодня я хочу еще кое-что. — Тшшш, хороший мой, все будет, потерпи, я только начал. Гарри почти хнычет, требуя продолжения, а я дразню его, обходя вниманием главные эрогенные зоны. — Ты хочешь больше? Ты веришь мне? Он часто кивает, не в силах связно ответить, и я щелкаю пальцами, накрывая его глаза черной повязкой Обскуро. Гарри судорожно втягивает воздух и откидывается на подушках. Я продолжаю выглаживать и зацеловывать каждый сантиметр его кожи. Ощущения его обострены и он не стесняясь стонет, когда я наконец-то вбираю его член в рот, не прекращая тискать и мять все, до чего дотягиваются мои жадные руки. Он вскидывает бедра мне навстречу, пытается обхватить ногами. Меня и самого потряхивает от желания. Я чувствую трепетание пульса языком, каждую выпуклую венку, обожаемый родной вкус. Сладкий мой. Расслабляю горло, чувствуя как он каменеет весь, и когда он вот-вот сорвется — придерживаю его бедра, выпуская член изо рта, и слегка дую на головку прохладным воздухом. Гарри взвывает от отхлынувшего оргазма. Я вижу, что повязка у него на глазах слегка промокла. — Милый, все хорошо? Мне убрать повязку или продолжить? Он облизывает пересохшие губы и шелестит: — Продолжить. Я опять вырисовываю пальцами узоры на его груди и животе, едва пощипываю возбужденные соски, и Гарри мелко вздрагивает, как норовистый конь, мурашки рябью пробегают по его золотистой коже. Спускаюсь ниже, прихватывая губами бархатистую мошонку, вылизывая складочки, ввинчиваясь языком в тугую дырочку. Потом добавляю пальцы — я знаю, ему нравится больше всего, его первое впечатление о проникновении. Он истекает предсеменем, вязкие капли пачкают подрагивающий живот, и я не могу удержаться — собираю губами этот терпкий нектар. Гарри ноет, вскидывается, тычет скользкой гладкой головкой мне в щеку, губы, но я мягко останавливаю его: — Нет, детка, только пальцы… Он опять разочаровано стонет, но не останавливает меня, хотя одно только его слово — и будет, как захочет он. Я готовлю продолжение своего подарка, аккуратно растягивая, слушаю его почти непрерывные жаркие стоны, и когда он почти на пике, спрашиваю снова: — Ты хочешь больше? Хочешь меня? Он замирает на мгновение, а потом кивает, и я продолжаю, продолжаю массировать пульсирующий бугорок железы, пока не вижу, что он опять на грани. Я убираю пальцы и вообще прекращаю любой контакт тел. Гарри беспокойно вздрагивает, быстро облизывает яркие губы и шепчет, зовёт меня по имени. Я знаю, что бушующий адреналин сейчас может спровоцировать паническую атаку от чувства покинутости и тревоги в темноте, поэтому тоже шепчу в ответ, склонившись над ним: — Я здесь, я рядом, сейчас я вернусь к тебе. Нанести смазку на его член — дело на пару секунд, и я плавно опускаюсь на него, одновременно накрывая его губы в жадном поцелуе. Так горячо! Идея с повязкой вовремя пришла мне в голову: вряд ли бы эта шалость удалась, если бы Гарри сейчас видел мое лицо — как бы я себя не готовил, у меня слишком давно не было секса в принимающей позиции и неприятные ощущения от проникновения все же были. Гарри пораженно выдыхает мне в рот, выгибается и дрожит натянутой струной. После сенсорной депривации такое плотное соприкосновение даёт слишком много впечатлений сразу. Я слегка приподнимаюсь и опускаюсь, не прекращая его целовать, дискомфорт сменяется диким возбуждением, он глубоко во мне, крепкий, пульсирующий, горячий. И я надеюсь продержаться хотя бы пару минут. Я так давно этого хотел! — Руки! — требует Гарри. Я выдыхаю Финиту, и он, облапив мои ягодицы, рывком насаживает еще сильнее. У меня закладывает уши и выбивает весь воздух из легких, как при погружении на глубину, и я только и могу целовать его обжигающие губы. Они сейчас мне нужны больше, чем кислород. Я слегка приподнимаюсь на коленях, упираясь в изголовье, а второй рукой обхватив Гарри за шею, сдвигаюсь вверх едва ли на дюйм, и Гарри опять с усилием опускает меня вниз, притираясь максимально возможно. О боги! Он упирается пятками в матрас и чертовски точно двигается внутри меня, так верно, так основательно, плотно обхватив скользкой ладонью мой член, до искрящего удовольствия перетекающего в огненную волну, расходящуюся вдоль позвоночника диковинными цветами, до разноцветных кругов перед глазами. И в этот момент я понимаю, что весь фейерверк — реальность: я вижу магические потоки, закручивающиеся водоворотами и цветами на каждом новом колебании, и длинные волны, и отдельные искорки. Я даже успеваю удивиться, когда меня сносит очередной накатившей волной удовольствия, выгибает дугой, а Гарри впивается в мой сосок жалящим кусающим поцелуем, от которого у меня из глаз вполне натурально летят искры, и рычит, как оборотень в гон. Это сочетание острого наслаждения на пике и такой же острой боли доводит меня до потрясающего оргазма. Гарри откидывает голову назад, беззащитно открывая шею, и громко стонет: — Аааль! — и я чувствую всем телом эти ни с чем не сравнимые сокращения его члена внутри меня. Блядский боже! Мы это сделали! Я скатываюсь с него, падая рядом. Он лежит, раскинувшись звездой, и прерывисто дышит, затем пытается стащить повязку с глаз, я щелкаю пальцами — и она развеивается. Мне немного страшно смотреть ему в глаза, возможно я перегнул, мы так и не поговорили о границах допустимого — Гарри мастерски уходит от таких разговоров. Но он только щурится, глядя на меня. Протягиваю ему полотенце, закуриваю и откидываюсь на подушки. — Понравилось хоть? — Понравилось, — Гарри отбрасывает использованное полотенце в сторону и утыкается носом мне в бок. — Зачем, Аль? — Затем, что мне тоже понравилось! — я дурачусь, впуская дым колечками, которые по взмаху руки превращаются в слово «сюрприз!». Потом уничтожаю окурок щелчком, опрокидываю этого строптивца на спину и нависаю над ним. — И я хочу повторить! И если мне надо будет опять тебя привязать и трахнуть себя тобой — я это сделаю. Считай это угрозой! — Не надо… в смысле надо, но не надо для этого, — кажется, у Гарри покраснели даже пятки. — Тебе правда нравится так? В его глазах неуверенность, надежда, страх и черт знает что еще, но от этой смеси меня одуряюще ведет. Я хочу еще раз. Он — мой, но и я — его. — Поттер, ты меня недавно убеждал, что это потрясающе, а теперь вдруг задаешь дурацкие вопросы. — Это другое… — он обводит своими длинными пальцами мой припухший сосок, со следами от зубов вокруг ареолы, и виновато вздыхает. Притворщик! Я не люблю оставлять метки на его коже, они случаются, конечно, но обычно я себя контролирую. Гарри, наоборот, любит вцепиться как амазонская пиявка, в порыве страсти действуя совершенно неосознанно, потом извиняется и оправдывается, что так случайно получилось, но я вижу, что ему это нравится. Это знак принадлежности, напоминание. — Ничего не другое. Еще раз, Гарри. Для закрепления результата, — я опять сажусь на его бедра так, что наши пенисы плотно притираются, зажатые нашими телами, и ерзаю на нем, целуя тонкие ключицы, шею и мочки ушей, шепча, какой он восхитительный и как я хочу его внутри, страстного, резкого, пока он не начинает возбужденно постанывать в ответ, что тоже любит, вскидывая бедра мне навстречу, вцепившись обеими руками в мои. Не удивлюсь, если и там будут отметины. А потом он сам направляет свой член в меня — и это лучший подарок, который только можно выдумать. Пусть в этот раз фейерверка не было, но блок Гарри на секс в активной позиции мы похоже поломали.***
Утомившийся Гарри спит на моем плече, опять вцепившись в меня, как в плюшевого медведя. Я бы подарил ему такого, но, боюсь, он мне эту шутку не простит. Или будет спать только с ним. Не знаю, что хуже. Я все никак не могу уснуть, хотя после секс-марафона, который мы устроили, меня должно было вырубить сразу после последнего оргазма. Но нет, лежу и пялюсь в узорчатый балдахин. Даже не покурить — разбужу Гарри, и вообще не дело. Немного шевелюсь и меняю положение: Гарри своей буйной головушкой пережал весь кровоток в мою руку, и конечность мерзко онемела. В неверном свете камина его лицо совсем детское — поплывший от поцелуев контур приоткрытых губ, верхняя губа чуть вздернута, ровное тихое дыхание. Мягко сдвигаю прядку со лба, чтобы не мешала смотреть. Любоваться. Мне трудно дышать от переполняющей меня нежности. Лицо расслаблено, веером тень от ресниц, нежный пушок на щеке, завиток за ухом, тонкий весь, хрупкий. Мой любимый. Сладкий, нежный мальчик. Я так хочу его прижать крепче, затискать всего, зацеловать, мягко войти в его расслабленную дырочку, вызывая тихие страстные стоны, любить его медленно, нежно, медово-тягуче. Но нельзя. Он так сладко спит, и я не хочу нарушать его покой.***
С Грейнджер я все-таки ругаюсь по дороге в Хогсмид. Потому что нехуй совать свой нос в чужой вопрос и говорить про меня гадости, которые даже логически невозможны. Она опять где-то что-то прочитала, посчитала, что знает все, и полезла со своим очень ценным мнением к Гарри. Она оправдывается тем, что защищает чувства Гарри, она боится, что я причиню ему боль. Очень вовремя. И кто бы говорил про причинение боли. В отместку цитирую ей Шекспира: «Дурак думает, что он умён, а умный человек знает, что он глуп». Увы, гипотеза Даннинга-Крюгера еще не сформулирована, но я объясняю ей на пальцах. Гарри пристыженно молчит, он за свои косяки всю ночь извинялся, да с таким рвением, что мне к целителям впору не с головной болью идти, а с ровно противоположной. Оставляю их у «Писсаро», договорившись встретиться через два часа в пабе у Розмерты, а сам отправляюсь к целителю Бердингу.***
Целитель долго машет вокруг меня палочкой, накладывая разнообразные диагностические заклинания. Потом еще дольше опрашивает. Вердикт поражает новизной: стресс. Адреналиновый удар по отвыкшей за годы спокойной жизни нервной системе, повышение кортизола, легкая аритмия, спазмы сосудов, из-за этого и головные боли. Уточняю у него, не может ли мое состояние быть связано с вхождением в Род? Целитель отмахивается и воодушевленно рассказывает о стрессе, как об открытии, и связи адреналина с детскими магическими выбросами, а меня даже некоторым образом забавляет, что болезнь 21 века догнала меня в прошлом. Мне рекомендованы три капли Умиротворяющего бальзама на стакан воды до завтрака, смена обстановки и активный спорт, для выхода дурной энергии, идеально — дуэлинг, бокс и секс, а так же массаж, расслабляющие ванны и хобби. Покупаю у него пять пузырьков бальзама и делаю дополнительный заказ на несколько порций Оборотного: зелья продвинутого курса типа Костероста я в состоянии сварить сам, если понадобится, а с Оборотным лень возиться. По поводу Рода, похоже, лучше спрашивать у Вальбурги или Примроуза. У меня есть еще немного времени, поэтому я трансфигурирую мантию в длинное пальто и перехожу в немагический Лондон через «Дырявый котел». На Чаринг-кросс есть все необходимые мне магазины. Но в процессе покупок голова у меня занята совершенно не ими. Само понятие «стресс» всколыхнуло мутное болото моих воспоминаний, выстрелило в уставший мозг картинками и мемчиками на тему стресса и зоны комфорта. Ребенок, ходивший пешком под компьютерный стол, выросший в обнимку с клавиатурой, которому скомпилировать предложение из нескольких было проще, чем написать этот же текст от руки, — я попал в мир, где телефоны были в кабинке за углом, а не в заднем кармане. А потом снова попал — в мир, где перьями пишут письма и отправляют их совой. Блядь, как я все это ненавижу! Я никогда не переставал хотеть обратно. В мир, где информацию не надо было рыть в пыльных фолиантах, норовящих оттяпать пальцы и наградить проклятием, в мир интернет-каталогов, покупок и доставки, в мой мир, где на ликвидацию террористов не бросают необученных школьников. Слова про смену обстановки от целителя звучат издевкой: выйди из зоны комфорта, сука! Как в нее войти, а? Из Хогвартса не сбежать, можно только терпеть. От моего искаженного злобой лица шарахается молоденькая продавщица. Беру себя в руки и извиняюще улыбаюсь ей, успокаиваю, что у меня дурной день. По-моему, ее это пугает еще больше. Зря боитесь, милочка, у меня дурное десятилетие, а я пока никого еще не убил. Единственное, что утешает меня во всем этом дерьме, — факт, что прямо сейчас где-то в Стэнфорде два студента придумывают Google, в Тель-Авиве четыре школьника — «аську», а акции Apple грохнулись ниже канализации. А значит самое время сделать выгодные капиталовложения.***
В назначенное время я возвращаюсь в Хогсмид, где в «Трех метлах» меня ждут трое гриффиндорцев с Луной. К моему приходу Гарри уже заказал для меня печеный картофель с бобами и мясом и имбирный эль. Почему-то меня невероятно трогает это маленькое проявление заботы и существенно улучшает настроение. Мы обмениваемся незначительными новостями — несмотря на то, что я проспал два дня посреди недели, я ничего интересного не пропустил. На обратном пути в замок Грейнджер тянет меня за рукав и извиняется, что влезла не в свое дело, но она просто поделилась информацией с Гарри. Отмахиваюсь от нее, бесполезно что-то объяснять, слишком долго, запутанно и не то, о чем бы я хотел разговаривать. Тем более, с ней. Просто буду иметь в виду ее разрушительное воздействие на Поттера. По возвращении из деревни, мы договариваемся с Гарри встретиться позже вечером внизу. Я иду заранее — мне надо подготовить «сюрприз». Пришедший Гарри радостно соглашается сделать мне массаж. Все-таки у Поттера потрясающие руки: длинные чуткие пальцы проминали каждую мышцу, каждый узелок, и дарили полное расслабление. Я опять едва не уснул под этими горячими ладонями, но мысль о продолжении вернула меня в реальность — Гарри уже закончил с моей спиной. Я не могу позволить себе упустить момент, и когда он поднялся до колен, сосредоточенно трансфигурирую полотенце, обмотанное вокруг бедер. Об успехе шалости свидетельствует захлебывающийся вздох и изменение движений: если до этого его руки двигались четко и равномерно, то сейчас я чувствую явно уловимую дрожь. Улыбаюсь сам себе, уткнувшись лицом в кушетку: если у него сорвет тормоза, то будет даже круче, чем вчера. Слегка раздвигаю ноги, буквально на миллиметры, и приподнимаю бедра, чтобы он мог увидеть подарок. Я бы прогнулся сильнее, но боюсь делать резкие телодвижения и издавать громкие звуки, чтобы не сбить настроение. К горячим ладоням добавляются ощущения от влажных прикосновений и опаляющего дыхания. Я лежу довольный и расслабленный, и совершенно не собираюсь ему помогать: раз уж у него такой крепкий фетиш на мою задницу в килте, то пусть пользуется в свое и мое удовольствие. Поттер шепчет что-то абсолютно неразборчивое, локтями раздвигая мои бедра шире, сминая ладонями ткань, сжимая и разводя в стороны ягодицы, каждый раз задевая основание пробки — и возбуждение импульсами прокатывается огненной волной от раздразненной простаты до каждой клетки. Он касается самых чувствительных мест так, что мне приходится закусить щеку, чтобы ни застонать, ни вскинуться, не податься навстречу — вспугну и останусь, как дурак без праздника. — Аль… Аль… Сладкий мой, любимый… Можно? — Гарри наклоняется, почти ложится на меня, его член скользит в ложбинку, снова задевая пробку, и, жарко захлебываясь, шепчет в ухо: — Можно? — Да… да… — я прогибаю поясницу. Кушетка узкая, колени соскальзывают по краям, но меня это мало волнует сейчас. Он ласково касается губами шеи, нежных местечек за ушами, шумно выдыхает в затылок. Льет масло, слишком много, и медленно двигает во мне пробкой с безумно пошлыми хлюпающими звуками. — Давай, хороший мой. Мордредовы бесы! От моего судорожного вздоха, когда он заменяет пробку своим членом, Гарри дергается и заполошно пытается прекратить так стремительно начавшееся вторжение, но я жестко хватаю его за задницу и шиплю: — Если ты сейчас попытаешься сбежать, то я опять привяжу тебя к кровати. Двигайся! Давай! И он наконец-то двигается. Сначала слишком медленно, и я для верности все еще держу его: с него станется поймать очередного мозгошмыга и сбежать. Но потом он меняет угол, опуская одну ногу с кушетки на пол, и жестко хватает меня за бедра, просто натягивая на себя. И это словно прорывает плотину, срывает какой-то очередной блок в нем, потому что рот у него теперь не закрывается ни на секунду: — Охренеть… такой горячий!.. — я оглядываюсь на него, выражение его лица теперь правильное: глаза затуманены, — Нежный такой… тугой, сладкий… — губы яркие, — Хочу тебя… ты мой!.. мой!.. — по виску стекает капелька пота. — Никогда… не отпущу… мой!.. блядь… дааа!.. мой! Я вижу это так ярко, как на отдельных кадрах полароида. Меня трясет от желания, каждый рывок остро бьет по нервам. Каждое движение ощущается как что-то невероятно правильное, наполненность — полноценностью, как будто смещает во мне какие-то неведомые детали, выстраивая их, как паззлы, в абсолютно верном порядке. Гарри скользит руками по моему телу, по напряжённым мышцам живота, по груди, цепляя и пощипывая соски, тянет за плечи, и я послушно прогибаюсь ещё сильнее, поднимаясь на локтях. Поцелуи горят метками — завтра буду в крапинку, как поттеровский патронус. Он двигается во мне наращивающими темп фрикциями, с каждым невесомым касанием уздечки и сверхчувствительной головки, с каждым толчком бедер в мои ягодицы поднимая меня все выше, неумолимо, на гребанную вершину мира. Возбуждение, полыхавшее внутри огненным шаром, растеклось напалмом, затопило лавой, выбив из легких раскаленный воздух хриплым стоном, и рассыпалось искрами от его сдавленного рыка на последних рывках. Я падаю на кушетку в изнеможении. Поттер так и остается лежать на моей спине, прижавшись щекой между лопаток, хрипло дыша. Отдышавшись, тихо и довольно смеюсь. Гарри тут же напрягается: — Что-то смешное? — он аккуратно слезает с меня и нервно комкает вернувшееся в исходный вид полотенце. — Я счастлив! Что ты со мной! Что мне так охренительно хорошо с тобой! — переворачиваюсь на кушетке и закидываю руки за голову. Я весь перемазан в масле и нашей сперме, но меня это абсолютно не смущает. Поттер стоит с ярким румянцем, распухшими губами и абсолютно блядскими глазами: — Понравилась игрушка? — О, да! — Поттер прищуривается хитро, быстро облизывает губы и протягивает мне руку. — А со мной поиграешь? Я же хорошо себя вел, папочка? Агхррр! Мелкий провокатор! — Очень хорошо, ягодка, — я поднимаюсь и притягиваю его к себе за шею, чтобы поцеловать, зарываюсь пальцами в волосы на затылке, — для хороших мальчиков одной игрушки мало, поэтому я купил несколько. Тебе понравятся! И ему нравятся. Но чего он точно не ожидает, так это резиновую уточку в ванну.***
Удивительно, как ускоряется время, когда дни заполнены до предела: вроде бы только что был понедельник — и бац! — уже суббота. На субботу у нас обычно запланированы самые важные дела, и расслабиться толком удается крайне редко. А эта суббота исподволь держала в напряжении целый месяц. Мы исписали кучу пергаментов и проговорили сотню раз самые острые темы, но прекрасно осознавали, что предусмотреть все мы не в состоянии и нам остается полагаться лишь на удачу, усиленную Феликсом Фелицисом. Сегодня нас ждут у гоблинов. Мы тщательно одеваемся, помогаю Гарри укротить галстук и отросшие волосы булавкой и заколкой с изумрудами, принесенными Кричером из шкатулок Ориона Блэка вместе с запонками. Заставляю Поттера пару раз подпрыгнуть, чтобы костюм обмялся по фигуре и не смотрелся, как с чужого плеча. Прикрываем все это великолепие теплыми мантиями — нам придется пройти до Хогсмида вместе со всеми студентами под противным ледяным дождем, а оттуда уже аппарировать к Гринготтсу. Импервиус, конечно, помогал от влаги, но совершенно не защищал от порывов ледяного ветра и отвратительного настроения, навеваемого этой погодой. Кажется, этот дождь смыл все краски, оставив только разнообразно-тоскливый серый цвет. В Гринготтсе нас встречают Готхард и незнакомый гоблин — очевидно, это управляющий Гонта. Они ведут нас в просторную комнату с большим овальным столом, на одном краю которого сложены пергаменты и писчие принадлежности, а другой сервирован для чаепития. Готхард довольно скалится и настоятельно просит зайти к нему в кабинет после этой встречи. Рамборт тоже очень хотел пообщаться с Поттером. Наконец-то двери открываются, и на пороге возникает Его Змеемордое Лордство — Том Марволо Гонт.***