***
Зима падает внезапно. И раньше обычного. Если бы не отсутствие отопления, то меня бы полностью устраивал этот климат: в Шотландии зимы относительно мягкие. Но — увы! — из-за промозглости ледяных камней старого замка, вытягивающих тепло, даже легкий минус вымораживал до костей, и Гарри в полной мере оценивает мой заказ из «Шапки-невидимки» с теплыми джемперами и свитерами*. Старшекурсники предлагали подавать по утрам Бодроперцовое вместо тыквенного сока, но эта дежурная шутка не вызывала даже тени улыбок, потому что лучше бы подавали: паломничество в Больничное крыло не прекращается, кажется, даже по ночам. В следующий понедельник Гарри вызвал вернувшийся Дамблдор. На этот раз темой разговора стал не Риддл, видимо, что-то в планах старика пошло не так, и директор выспрашивал про дом Блэков, не писали ли гоблины письма и о планах на Рождественские каникулы. Гарри прикинулся дурачком: не знаю, не видел, останусь в школе. Поттер действительно планировал официально остаться в замке, но благодаря подземным ходам и Кричеру это будет чистой показухой, усыплением бдительности и отвлечением внимания. В Хогвартсе достаточно ежедневно появляться в гостиной и посещать один прием пищи в Большом зале, чтобы не вызывать подозрений. На самом деле, мы собираемся проводить праздники начиная с Йоля на Гриммо, поэтому и я буду там, а не в Дамфрисе. И Гарри каждую ночь будет со мной — благодарственные ритуалы требуют его присутствия, да и просто хочется немного побыть вместе. Не только заниматься сексом, а просто быть рядом, возможно, немного погулять по ночному Лондону, держась за руки, сходить в кино, целоваться до одури на заднем ряду… Какие выводы сделал из полученной информации Дамблдор — осталось тайной. Планы Гарри он одобрил, попросил быть осторожным, одновременно посетовав на неспокойную обстановку в стране, что прежнего Гарри могло только побудить срочно куда-нибудь вляпаться по самую маковку, и отпустил, пожелав веселого Рождества. Старый упырь!***
Малфой выскакивает из темноты ниши у кабинета зельеварения, как чертик из коробочки. В сумрачном свете подземелья он выглядит несвежим инферналом. — Лаудон! — Малфой! Он оглядывается в пустоту коридора, сжимает кулаки и, склонив голову, тихо говорит: — Мама написала мне, что вы поможете, — он смотрит на меня с какой-то непонятной надеждой во взгляде. — Не думаю, что здесь подходящее место, — я оглядываюсь назад: вокруг нас никого, но это не значит, что нас не могут подслушать. — Да. Да, — торопливым шепотом произносит Драко, снова оглядываясь, — я очень благодарен. Я бы и сам сказал Поттеру… — Так скажи! — забавно, он перетаскал кучу писем от Гарри к Волдеморту и обратно, но не перемолвился с ним и словечком. Как дети, ей-Мерлин! — Вечером у Выручайки. В восемь. Я огибаю его, направляясь на Зелья. Захочет — придет. Поттеру я просемафорил во время ужина, что жду его наверху. И успел только предупредить о встрече с Малфоем, как пришел сам Малфой. Гарри скривился, но все-таки удержался от выражения недовольства: за последние месяцы он успел остудить свою ненависть к Хорьку, Снейп часто ставил их в пару на ЗоТИ, и Гарри признавал мастерство Малфоя. И Нарцисса ему нравилась. Комнату выбрал я — все та же зеленая гостиная Блэков. Драко оглядывает комнату и поджимает сухие губы в гузку: элегантность обстановки говорит сама за себя, здесь не может быть хуже, чем в маноре*, и это должно навести его на определенные мысли. Мы здороваемся еще раз и садимся в кресла у камина, Гарри — на диванчик. При хорошем освещении видно, что Драко действительно выглядит не очень хорошо. Он выглядит, как человек после долгой болезни, едва пошедший на поправку. — Итак, Малфой, Альтарф передал мне, что ты хотел что-то сказать, — Гарри сходу берет его в оборот, без светских прелюдий о погоде и ценах на флоббер-червей. — Да. Поттер, — Малфой мнется и некрасиво краснеет, пятнами. Шелушащаяся кожа приобретает еще более нездоровый, лихорадочный вид. Он облизывает пересохшие губы и практически выдавливает из себя слова благодарности. — Я хотел поблагодарить тебя. За маму. Она написала мне. — Тебе не за что благодарить меня, — Гарри напряжен. Ему неловко, потому что он действительно считает, что раз он еще ничего не сделал, значит его не за что благодарить. Впрочем, я думаю, что когда он сделает, то спустит все на тормозах. Ведь даже о материальной благодарности со стороны Нарциссы его заставил сказать я: Малфои должны ценить его великодушие. — Я еще ничего не сделал. — Ты дал ей надежду. Ты мог отказаться, но ты согласился, — голос Драко дрожит, но Малфой упрямо смотрит на Гарри. Надо же, действительно благодарен. — Малфой. Поблагодаришь меня потом. Хотя это странно, благодарить за развод родителей и брата, который войдет в другой род, — Гарри не подтрунивает над ним, он представляет, насколько важны все эти семейные ценности чистокровных и принадлежность к Роду. И полная семья. — Зато они будут жить! И у меня будет брат, — Малфой заканчивает фразу почти шепотом. Он опускает голову и рассматривает свои пальцы. Я тоже опускаю взгляд на его руки и в очередной раз удивляюсь: у него такая же привычка обгрызать кожу вокруг ногтей, когда нервничает, как и у Гарри. Это странно — видеть такого Малфоя. Даже зная причину. Слишком сильно по нему ударила вся эта ситуация с приказом Волдеморта убить Дамблдора. А еще я думаю о том, что я мог ошибаться в объекте импринтинга, и вообще в необходимости оного для Драко сейчас: возможно, его стычки с Уизли — банальная зависть одинокого ребенка. Интересно, а домашний питомец у него был? В Хогвартс он вроде бы никого не привез. — Мир? — Гарри наклоняется в его сторону, но с диванчика не встает, только протягивает руку. Малфой сначала смотрит непонимающе, потом его взлетевшие на лоб брови изламываются, а тонкие губы кривятся. Мне кажется, что он сейчас заплачет. Но нет, он возвращает на место привычную маску и протягивает руку в ответ. — Д-да, — его волнение выдает только дрогнувший голос, когда их ладони соприкоснулись. Если я правильно помню, все их противостояние началось с отказа Гарри пожать руку Малфою. Надо будет у Поттера уточнить, что именно они не поделили. — Мордред! Кто бы мог подумать… — … Что Малфой будет искренне благодарить своего лучшего врага? — фыркаю я. — Пожимать руку Поттеру? — Кстати, Лаудон, — Малфой в одну секунду превращается в высокомерного засранца. Почти как прежде. — Про тебя мама тоже мне шепнула. — Со мной ты теперь тоже хочешь дружить? — дразню его я. Он самодовольно фыркает, что можно расценить как согласие. Непонятно с чем, но согласие. — Какие вы, слизеринцы, корыстные мерзавцы! На все готовы ради выгодных связей, да? — Ага! Выгода — основа нашего мировоззрения, — ухмыляется Малфой, принимая пас в пикировке. — А рейвенкловцы — расчетливые сволочи! Только гриффиндорцы — бескорыстные до… — Осторожнее, Малфой! — опасным голосом произносит Гарри. — И, кстати, на Слизерин я не пошел из-за тебя. Гордись! — О, Мерлин мой! Ты разбил мне сердце! — притворно стонет Малфой, прикрыв глаза тыльной стороной ладони. Драма-квин! Он забавный в своих кривляньях. И прекрасно это осознает, как и то, что он может себе это позволить. Потому что показывать мелькнувшие во взгляде растерянность, досаду и сожаление — страшно. Легче притвориться манерным неженкой. — Не паясничай, — спокойно говорит Гарри. — Скажи, что ты пошутил, — требует Драко, но Гарри отрицательно мотает головой. — О, Мерлин! Но почему? — Не надо быть высокомерным засранцем. Лучше расскажи, что за задание тебе дал твой Лорд? Малфой мгновенно ощеривается бешеным хорьком и машинально дергается прикрыть левое предплечье правой рукой. — Спокойно, Малфой. Я догадался о метке. И Он мне сам сказал о приказе, но не захотел озвучивать суть, — Гарри говорит это таким спокойным тоном, как будто для него чаепитие с Волдемортом — обычное дело. Каждую неделю по пятницам в пять, ага. — Скажешь? — Сказа-ал? — Драко сейчас похож на тараканчика из сказки: «белый, пушистый, мордочка остренькая, хвостик с кисточкой, добрый, все понимает — только говорить не умеет…»*, потому что это единственное слово мы скорее угадали в сипении выпущенного воздуха из легких. Как шарик сдулся. — Ага, — кивает Гарри. — Ну так что? Малфой сжимает кулаки так, что белеют костяшки. Взгляд его мечется, и сам он, кажется, готов вскочить и убежать от нас и таких невыносимых вопросов с невозможными ответами. Он набирает полную грудь воздуха, медленно выдыхает и мотает головой: — Я не могу. Не могу. Он убьет маму… Гарри протягивает руку, накрывает сжатый кулак Драко ладонью и спокойно говорит: — Не убьет. Он мне обещал. Драко не выдерживает. Он вскакивает на ноги, отбегает к двери, как будто мы его будем останавливать, и почти кричит оттуда: — Ты чокнутый, Поттер! Чокнутый шрамоголовый придурок! Ты псих, если Ему веришь! — и выскакивает из Выручайки. Я устало откидываюсь в кресле: заебись поговорили. Гарри сидит такой же обессиленный. Глупо вышло. Я бы даже помог Малфою, если бы ему действительно пришлось убивать старика. Но роли расписаны не нами. Эти перипетии пойдут ему на пользу, конечно, но потом, когда он будет в состоянии отрефлексировать свои переживания, а сейчас он просто загнанный в ситуативную ловушку мальчишка, который больше руководствуется шаблонами и инстинктами. Я бы, может, его пожалел, но на фоне жизненных обстоятельств Гарри и знания, что в итоге Хорек выйдет сухим из воды, потому что Дамблдора должен прикончить Снейп, все его неприятности не кажутся мне серьезными. Гарри потягивается, по-кошачьи выгибая спину, а потом выскальзывает из мантии. Как шкуру сбросил. Между нами не больше трёх шагов, но время для меня замедляется, растягивается как тянучка, как замедленная съёмка: шаг — и в сторону летит джемпер, снятый вместе с рубашкой через голову, Гарри встряхивает головой, отбрасывая волосы с лица, глаза шало блестят, и я сажусь прямо, готовый принять его; шаг — щелкает пряжка ремня, Гарри плавно поводит узкими бедрами, и расстёгнутые брюки падают вниз вместе с боксерами, освобождая полу-возбужденный член; щелчок пальцами и ещё один шаг — дрова в камине оглушительно трещат в яростно взметнувшемся пламени, Гарри вздрагивает от волны очищающих чар и встает передо мной абсолютно голый, босиком, утопая по щиколотку в пушистом ковре, бесстыдно покачивая блестящей головкой прямо возле моих губ. Я смотрю на него снизу вверх, прямо в его потемневшие, слегка расфокусированные, глаза, и покорно открываю рот. Мой бог! Он нежно проводит тыльной стороной ладони по моей щеке и запутывается пальцами в волосах на затылке. Он не направляет, не давит, не мешает, только мягко перебирает пряди, пока я наслаждаюсь его вкусом, его тяжестью на языке, этой терпкой пьянящей сладостью. Вылизываю ствол, прихватываю губами нежную кожу мошонки, потираясь щекой об бедро, Гарри почти жалобно стонет, слегка покачиваясь без опоры. На мгновение у меня мелькает мысль, что если Малфой надумает вернуться, то его ожидает невероятная сцена из мокрых ночных снов. Я пропускаю головку члена максимально глубоко — и Малфой вместе с остальным миром может катиться к Мордреду! Хватка пальцев Гарри на затылке становится жесткой, он почти не дает мне места для маневра, и это отвлекает меня от собственного болезненного стояка в тесных брюках. У Гарри слабеют колени, и я придерживаю его обеими руками — у него идеальная задница, крепкая, как раз в мои ладони. Потом я разверну его и засуну между этими персиковыми половинками сначала язык, а потом член, но пока я только ритмично сжимаю и развожу их, в такт движениям моего рта на его члене, иногда касаясь сжатого ануса. Любимый мой выгибается мне навстречу, дрожа и поскуливая, и пряная волна бьет мне в нёбо, в глотку, прокатывается возбуждением по позвоночнику, отзывается ноющей болью внизу живота. Я выпускаю его член изо рта и откидываюсь на спинку кресла, утягивая вмиг ослабевшего Гарри к себе на колени. Он еще не пришел в себя, как обычно после бурного оргазма, только подрагивал, рвано дышал и трепетал длинными влажными ресницами. А потом потянулся за ленивыми, тягучими поцелуями. Тоже как обычно. И это было так охуенно правильно, так идеально, что, когда он наконец-то встрепенулся и вспомнил обо мне, я совсем не хотел выпускать его из рук. — На тебе слишком много одежды, — хриплым голосом сообщает он. — Ты считаешь? — я провожу ласкающими ладонями по его бокам, бедрам, опять обхватываю ягодицы. Есть что-то невероятно возбуждающее в том, что я до сих пор полностью одет, а он такой голенький. — Ага! — Гарри садится верхом на коленях, лицом ко мне, и тянет мантию с плеч. — Давай же, помоги мне! Он прикусывает нижнюю, припухшую от поцелуев, губку, и зрачки его опять расширенные от возбуждения так, что зеленая радужка становится тонким кольцом вокруг этой космической черноты. Можно ли желать его сильнее? Определенно — да! Наклоняюсь к его ушку и тихо сообщаю: — Если ты слезешь с меня, то я разденусь быстрее, — и отстраняюсь, широко лизнув шею. Гарри встает, покачиваясь делает пару шагов к диванчику и падает на него, развернувшись в полете и широко раскинув ноги. Он обхватывает свой член и медленно водит ладонью по влажной коже — вверх, вниз, вверх, вниз, — внимательно наблюдая, как я неторопливо снимаю одежду. — Быстрее! — и я нарочно замедляюсь: мне нравится, когда он такой. Когда отбрасывает прочь стеснение и позволяет смотреть, как он себя ласкает. Когда требует. — Быстрее! — Не дерзи, — говорю ему с тихой угрозой в голосе. На мне остались только обувь и брюки. — А то что? — вверх, вниз, вверх, вниз, неумолимо, как метроном. — Накажу, — расшнуровываю ботинки, почти не глядя на него. Почти. Гарри останавливает движение ладони, обхватив основание члена, и выдыхает: — Ка-ак? Я снимаю брифы, подхожу к нему и наклоняюсь так, что между нашими лицами остаются считанные миллиметры, глаза в глаза. Мягко обхватываю его запястья, поднимаю руки над головой, прижимая к дорогой обивке, и медленно, с расстановкой, объясняю: — Я сейчас смажу свой член. Засуну его в твою жадную узкую задницу. Заполню тебя собой. И буду безжалостно трахать. А ты будешь стонать, как маленькая сучка, и подмахивать. И просить еще. Чтобы я трахал тебя сильнее. И с каждой просьбой я буду двигаться все медленнее. И ты будешь просить больше. Пока не кончишь без рук. — Ооох! — он выгибается мне навстречу и настолько возбужден, что, кажется, ему не надо даже проникновения, только мой голос и, может быть, пара прикосновений. — Да! Сделай это! Разве я могу ему отказать? Никогда не мог. Правда, «медленно-и-печально» темп я выдерживаю не долго. Невозможно сдерживаться и толкаться у входа, когда он так яростно стремится быть заполненным мной, так жадно требует полного вторжения, подчиняющийся и желанный. Мой!***
Идея научить меня Патронусу не оставляет Поттера. Я сразу улавливаю суть его сбивчивых объяснений про счастливые воспоминания или впечатления, но найти действительно подходящие оказывается не так просто. Неплохим стимулом становятся чупа-чупсы и леденцы из «Сладкого королевства»: Гарри мстительно пообещал дразнить меня ими везде и всегда, пока мои попытки не увенчаются успехом. Мое ревнивое рычание о его методах преподавания и попытки вызнать, как он тренировал других, вызывали у него приступы безудержного веселья до моего намека на Чанг. От этого он моментально скучнеет весь. Я знаю, что там не было ничего, кроме пары мокрых поцелуев, но меня бесит сама Чанг и ее возобновившееся желание позаигрывать с Гарри. И не только она. Девицы как с цепи сорвались в попытках сблизиться с похорошевшим Поттером. А я до сих пор не мог даже взять его за руку или обнять прилюдно, не говоря уж о большем. Даже в библиотеке, под прикрытием Грейнджер, с которой я до сих пор держал вежливый нейтралитет, максимум, что я мог — мимолетно погладить Гарри по запястью или прижаться бедром. Но мне этого было мало. Мало! Как было мало быстрых поцелуев и не менее быстрого взаимного удовлетворения в укромных уголках. Спустя неделю попыток у меня получается Патронус — я вспоминаю лето: благоговение в глазах Гарри, когда он увидел море; его азарт на концерте; капли соленой воды на его коже; сладкий крем на его губах; его стыдливость после первого секса; счастье в его глазах на Мабон. То, что делает меня счастливым. Гарри чуть не подавился очередным леденцом, когда увидел моего Патронуса. То ли от смеха, то ли от умиления. Грейнджер потом помогла определить видовую принадлежность: глазастый пятнистый пушистик оказался онциллой*. А еще у меня наконец-то прекратились головные боли. Может подействовал Умиротворяющий бальзам, может отпустило напряжение после встречи с Волдемортом, но мне реально полегчало. Вместо них меня теперь изводила ревность: разумом я понимал, что надо потерпеть, но все темные инстинкты вопили и рвались наружу — похитить, запереть, заклеймить и присвоить навсегда. Впрочем, от идеи обсудить эти изменения с Вальбургой или Примроузом при удобном случае, я не отказываюсь. Тем более, нет никаких гарантий, что боли прекратились совсем. Оставшееся до Йоля время я практикуюсь в варке зелий в лаборатории Слизерина. Гарри под настроение помогает мне с нарезкой ингредиентов, но самостоятельно варить не рвется, и вообще предпочитает просто сидеть рядом, мастеря очередную фенечку или переводя очередной свиток с парселтанга, иногда уточняя у меня названия ингредиентов. Свитки представляли собой что-то вроде хозяйственных записок — сколько чего и у кого купили, с пометками о качестве, остроумными замечаниями о возможном применении и характеристиками поставщиков. Были записи о научных спорах, записки с напоминаниями самому себе, вроде «сварить мазь для Ровены» или подчеркнутый трижды «драконий навоз!», пару раз даже попадались довольно фривольные стишата о чьих-то подмышках, лодыжках и замухрышках. Гарри пыхтел, краснел, шепотом ругался, что Основатель был легкомысленным раззвиздяем. Я резонно откликался, что Гриффиндор был не лучше, судя по этим же запискам, и хорошо, что мы не его дневники читаем, а то мало ли, может их специально засекретили, чтобы не травмировать нежную детскую психику. Впрочем, Рейвенкло и Хаффлпафф тоже были теми еще штучками со специфическим чувством юмора и многочисленными идеями, направленными на защиту и обеспечение замка. В общем, до сих пор Гарри ничего существенного в свитках не нашел. Кроме того, что о василиске знали все Основатели, Тайные комнаты не были тайными, а были всего лишь личными покоями Салазара. О местоположении личных покоев остальных Основателей упоминаний не было, лишь упоминания, что они были — у Ровены в нашей башне, а Гриффиндор и Хаффлпафф имели смежные покои где-то в центральной части замка. Гарри считал, что они могут быть где-то в районе того самого запретного коридора на третьем этаже, где держали Пушка.***
Время летело неумолимо, и в одно прекрасное утро у дверей Большого Зала образовался затор, потому что Хагрид тащил сразу две огромных ели. В этом году убранство Хогвартса к Рождеству превзошло все предыдущие, Дамблдор, похоже, совершенно впал в маразм: остролист и омела разве что из унитазов не торчали, а серпантин и конфетти выстреливали на каждом углу. Психоделические расцветки украшений в Большом зале в сочетании с мантиями старика добавляли сюрреализма в унылую серую зиму Шотландии: снег выпадал ненадолго и быстро таял под ледяными дождями, оставляя после себя подмерзшую слякоть и отвратительное настроение. Неожиданно для себя я получил приглашение на вечеринку к Слагхорну и теперь ломал голову над кандидатурой спутницы. Гарри, предупрежденный Грейнджер об открывшейся на него охоте, чтобы избежать преследования неугомонных и назойливых девиц, заранее пригласил Лавгуд. Меня же еще с лета грызла совесть, что мы Луну используем как прикрытие. И я даже пытался поговорить, извиниться, но она только улыбнулась светло, как солнышко, и просто сказала: «Мы же друзья!». Друзья. Я покупал ей милые безделушки и сахарные перья, но все равно чувствовал себя препаршиво. Гарри, когда выяснил почему я маюсь, долго смеялся. А потом сказал, что я действительно хороший друг, потому что волнуюсь за ее чувства. Я как-то не думал с такого ракурса — мне общение с Луной приносило много покоя и умиротворения, наши вечерние посиделки с рукоделием в общей гостиной факультета уже ни у кого не вызывали удивления. Скорее, вызывал удивление факт, что мы не были парой.***