***
Я все делаю сам, думая, что абсурдность ситуации достигла апогея, но когда я выхожу из ванной, Гарри по-прежнему сидит на кровати, закутавшись в одеяло, с абсолютно безучастным видом. Блядь! — Килт надевать или без него получится? — я злюсь и намерено порчу настроение. Мне надоело быть понимающим лапочкой. — Зачем? — непонимающе моргает Гарри. — Если ты хочешь, то надевай, конечно. — Мне он не нужен, чтобы возбудиться. — Мне вообще-то тоже, — он выпутывается из одеяла, спихивая его на пол, подтверждая очевидное. Я подхожу вплотную, и Гарри откидывается на вытянутых руках, чтобы видеть мое лицо: я ласков приблизительно как голодный аллигатор. Он облизывает губы и отводит взгляд, но я жестко фиксирую его подбородок пальцами, заставляя смотреть мне в глаза. Ему стыдно, но мне не жалко. — Трудно было сразу сказать? — Я точно не сделаю тебе больно? — Гарри, детка, я тебе сейчас сам сделаю больно, если ты не перестанешь идиотничать. Он резко подается вперед, обхватывает мои бедра руками и прикасается мягкими губами к солнечному сплетению, оставляя влажный след поцелуя. Я инстинктивно втягиваю живот и дергаю его за волосы на затылке — он опять убегает от разговора, я злюсь, а моя память подкидывает немало картинок того, для чего нужен рот. Его жадный влажный рот. Попробуй не думать о белой обезьяне. Но он смотрит влюбленными глазами, сияющими как фонарики, и счастливо улыбается: — Все хорошо, Аль. Я все сделаю, как ты скажешь. — Не скажу. Ты заставил меня угадывать, опять, теперь твоя очередь. — Дааа? — Я смотрю в его бесовские глаза, за такую зелень раньше сжигали на кострах — и я понимаю почему: нереально оторвать взгляд от вспыхивающих золотистых искорок вокруг расширяющегося зрачка. Невозможно не смотреть на пухлые искусанные губы, на язык, с клацающим об зубы шариком штанги, когда он касается моего пупка. — У меня всегда было плохо с теорией, я практик, ты же знаешь. Я знаю. Гарри нежен. Так упоительно нежен и трепетно робок, что мне становится стыдно за мою злость. Он тревожно вскидывается на каждое мое движение, на каждый вздох и нетерпеливый стон, замирая и с ювелирной точностью надавливая на простату, и продолжает эту бесконечно долгую, сладкую пытку только после подтверждения, что мне хорошо, не больно, охуенно, сделай так еще, мой бог! Меня разбирает на детальки, разбивает паззлами, рассыпает на песчинки — и собирает вновь, отполировав до блеска. В нашей спальне. В нашей постели. Гарри обнимает меня со спины, прилипнув ладонью к моему животу, его загнанное дыхание щекочет мне шею, а сердце стучит куда-то прямо под лопатку. Я ощущаю себя лёгким, как после бани, каждая клеточка в организме вибрирует и звенит камертоном. Это стоило всех усилий и нервотрёпки. Гарри отодвигается, увлекая меня за собой, перекатывая на спину. Смотрит умильным котиком: — Я тебя люблю. — Я тебя тоже люблю, — мне слишком хорошо, чтобы продолжать конфликт. Он почти исчерпан. — Я прощен? — если бы у Поттера были кошачьи уши, то сейчас они бы были прижаты к голове. Сходство настолько забавное, что я не удерживаюсь от фырканья. — Я тебя люблю, а ты нахально этим пользуешься, — я тяну его к себе, обнимая и устраивая его голову на плече поудобнее. — Я тебя прошу, давай больше не будем обострять. Мне хорошо с тобой всегда. Потому что это ты. Но график я Поттеру еще припомню. Как и тот факт, что на ночном обряде алтарь засиял раза в два ярче, чем накануне: подпитка алтаря тоже оказывается взаимосвязанной с нашими отношениями, а из-за его глупого упрямства результат меньше, чем мог быть. За два дня до отъезда в Хогвартс мы получаем приглашение в Малфой-манор на обед.***
В Малфой-маноре гулко и прохладно. В нем слишком всего — слишком много света, слишком много пространства, пустоты, тишины и слишком мало людей. Не удивительно, что и хозяева этого дома такие же — утонченные, идеальные и прохладные. Наверное, где-то в глубине, под покровом тяжелых бархатных портьер и ночной темноты, в доме и людях бушуют обжигающие страсти, но при пронизывающем свете дня все здесь кажется немного музейным. Драко сидит за обеденным столом восковой куклой, по-моему, даже не мигая. К еде он не притронулся и не пошевелился. Только меняющие положение пятна румянца выдают в нем жизнь. Люциус равнодушен к происходящему и только дергающийся кадык выказывает его нервозность, а Нарцисса с материнской заботой поглядывает то на Драко, то на нас с Гарри и Тимом. Тиму она даже улыбается украдкой — мальчику не по себе от змеемордой личины Гонта. Мы с Гарри молча переглядываемся, но над обеденным столом царит тишина, и мы молчим, только Поттер ерзает и глаза его разгораются все ярче в предвкушении хорошей стычки: он тоже чувствует подавляющую силу Волдеморта, от которой у всех сидящих за столом кусок в горло не лезет, но это же Поттер, он обязательно попрет поперек потока. Впрочем, я отчасти согласен с его намерениями — раз они с Гонтом признали равенство, то нефиг тут ментальным бицепсом играть. Ко всеобщему благу обед заканчивается раньше, чем терпение Поттера, и Гарри приглашают в белую гостиную для разговора. Только его. И меня это беспокоит: Гарри косноязычен и крепок задним умом, а отсутствие за обедом Долохова вместе с демонстрацией Волдеморта ничего хорошего не сулит. Мы с Тимом переходим вслед за хозяевами дома в голубую гостиную. Пока Нарцисса воркует над Тимом, расспрашивая о судьбе бедного мальчика и угощая его сладостями, Люциус отходит к камину, а Драко устало прислоняется плечом к стене, прикрывая глаза. Мы не разговаривали с ним после Выручайки, но сейчас меня действительно тревожит его состояние. Я подхожу к нему и спрашиваю почти шепотом: — Драко, ты в порядке? — В полном, — так же тихо отвечает он, даже не открывая глаза. — Мне так не кажется. — Мне плевать. — Это заметно. Мать пожалел бы, ей нельзя волноваться. — Только ее и жалею, — Люциус дребезжит бутылкой об стакан, и Драко болезненно морщится. — Черт, почему ты такой трудный? — мне хочется наорать на него, встряхнуть, заставить рассказать, потому что я уверен — все можно решить. И даже его страшное-престрашное задание по устранению Дамблдора ему не придется выполнять в одиночку. Ему вообще не придется его выполнять. Но он должен рассказать сам. — Что ты ко мне пристал, Лаудон? Подхватил у Поттера вирус спасения всего живого? Что-то в его тоне мне не нравится, но я еще не понял что и продолжаю тыкать наугад: — Ага, половым путем, — и по тому, как он дергается в сторону, я понимаю, что ткнул в нужное место. И я шепчу ему почти в самое ухо, наклонившись близко-близко, нарушая границы приличия и личного пространства. — Тебя что-то смущает, Дра-ако? — Ничего меня не смущает, — он отодвигается от меня, но заалевшие уши выдают его с головой. — Драко, — серьезно говорю я, — если тебе надо поговорить, то я к твоим услугам. Любая тема. Абсолютно. Он приоткрывает один глаз и смотрит на меня. Я киваю, подтверждая сказанное, и отхожу к камину. Люциус не терял времени и опрокинул в себя уже не меньше трех стаканов виски. Да уж, от его блистательного сиятельства даже оболочки не осталось, такое впечатление, что он с Рождества не просыхает. — Мистер Лаудон, — свысока кивает он мне, и делает жест стаканом. — Желаете выпить? — Благодарю, мистер Малфой, но нет. — Зря, прекрасный виски, почти пятьдесят лет выдержки, — он скосил глаза сначала на бутылку, потом с сожалением взглянул в почти опустевший стакан, а потом резко обернулся ко мне, слегка покачнувшись. — Или вам больше по душе напиваться на конюшне? — Я… — я чуть было не начал оправдываться, когда до меня дошло, что кроме пренебрежения в тоне было что-то ещё. Как будто уязвимость, или обида? Черт побери этого нервного аристократа. — Я не люблю пить, но Долохов бывает очень убедительным. — Да, наш Тони мертвого уговорит, — пьяно ухмыльнулся Люциус. — Скажите, мистер Лаудон, как так получилось, что вы оказались в центре всего? — он элегантно отбрасывает от лица платиновую прядь и крутит кистью руки в воздухе. — Откуда вы вообще взялись, юноша? — Из Шотландии, — улыбаюсь я. — Вы же были в Попечительском совете Хогвартса, должны знать, что я там учусь. Седьмой курс, Рейвенкло. — Это я знаю, — согласно кивает Малфой, — но кто вы, мистер Лаудон? Он смотрит на меня совершенно трезвым взглядом, оценивая все — от прически и качества костюмной ткани до шнурков начищенных ботинок. — А ваша жена и сын вам не сказали? — очень честно удивляюсь я. — Сказали, — он брезгливо поджимает губы. — Но это не объясняет ваш внезапный фаворитизм. — Отчего же внезапный? — неужели он ревнует? Лишился милости или хотел подсунуть Драко? Кому? Гарри или Тому? Или дело в Долохове? — Я ближе всех к Поттеру. По крови, духу и магии. О том, что ближе только Гонт, я благоразумно умалчиваю. Люциус на это только усмехается и опять окидывает меня оценивающим взглядом. Потом протягивает руку и стряхивает невидимую пылинку с лацкана моего пиджака. Долго стряхивает, поглаживая длинными пальцами по груди. И внимательно следит за моим лицом. — По крови, духу и магии, — задумчиво повторяет он. — А еще вы его любовник. — Жених! — звонкий голос Гарри наполняет комнату и рикошетит от стен. Поттер направляется к нам от двери и широко улыбается. — Мистер Лаудон — мой жених, мистер Малфой. Теряете хватку, новость давно не новость. Гарри берет меня за руку и подносит ее к своим губам, целуя кольцо. Слишком демонстративно утверждая свои права. Теперь моя очередь следить за лицом старшего Малфоя. И лицом Драко. Впрочем, они похожи: расширившиеся глаза при попытке удержать маску невозмутимости. Довольный Том Гонт стоит в дверях, из-за его плеча в гостиную заглядывает ухмыляющийся Долохов.