***
Ненавижу спускаться в Тайные комнаты без Гарри — без него лестница не двигается и на спуск тратится в полтора раза больше времени. И ничего хорошего я не услышу, раз он не подождал меня на верхней площадке. Он ждёт меня в кабинете, раздраженно раскладывая свитки на разные полки: Гарри почти полностью перенес сюда все свои записи, эссе и черновики проектов, оставив в спальне Гриффиндора только хлам для отвода глаз. И большая часть его гардероба тоже перекочевала сюда — в шкаф в спальне. — Привет, милый. Что опять стряслось? — я хочу прикоснуться к нему, прижать, поцеловать, но держу дистанцию — он очевидно не в духе. — Дамблдор! — отвечает Гарри, потрясая свитком. — Вот что за любовь к демонстрации? Он бы ещё Сонорусом меня пригласил, и тему разговора обозначил, чтобы сразу никаких интриг! — Мгм… Когда пойдешь? — Завтра вечером, слава Мерлину! — Гарри плюхается в кресло и трет переносицу. — Хорошо, что в каникулы не дёргал. Я подхожу к столу, присаживаюсь на край, осторожно касаюсь разбросанных по столешнице пергаментов. — А Уизли? Он что-то сказал тебе. — Гарри снова трет переносицу и смотрит одновременно жалобно и с укором. Но я не ведусь. — Он сказал, что вы с Лавгуд ехали в одном купе в поезде. А все знают, что она была со мной на вечеринке Слагхорна. — И? — ненавижу тянуть из него каждое слово. — Он сказал мерзость о тебе и Луне, — вздыхает Гарри. Я все равно не понимаю: если страшная мерзость, то можно и в морду дать, а если не страшная, то надо игнорировать. А Гарри покинул поле боя. Он опять вздыхает. — За такое вызывают на дуэль, но не Предателей крови. Дьявол! Поттер с силой опускает сжатые кулаки на стол, так что свитки подпрыгивают на столешнице, и я вместе с ними. — А обычное маггловское «в морду» тебе не по чину уже? — все-таки интересуюсь я. Гарри смотрит устало. Сжатые кулаки подрагивают, и я накрываю их своими ладонями. Поттер прикрывает глаза и медленно выдыхает сквозь сжатые зубы. — Не в Большом зале. Не при всех. Возникнут вопросы, — Гарри разжимает кулаки, кладет ладони на стол, а потом неуловимым движением накрывает уже мои руки. Улыбается так, словно он это планировал и шалость удалась. — Знаешь, я отвык от толпы за каникулы, а еще Дамблдор… Все эти липкие любопытные взгляды! Он передергивает плечами, как будто на нем сидит мерзкое насекомое. — Поможешь мне смыть эту грязь? — он смотрит лукаво. Знает, насколько сильно мне нравится мыть его, безнаказанно ласкать, нашептывая в порозовевшее ушко как сильно я хочу его, такого чистого. Как меня возбуждает вкус его кожи. Как заводит его покорность и доверие. Я киваю и чмокаю его в губы: — Конечно, Вишенка. Я приготовлю ванну.***
Гарри нетерпелив, он лишает нас одежды двумя взмахами руки и с благодарным стоном погружается в теплую воду. Я не тороплюсь, сажусь на удобную скамеечку рядом с ванной, с удовольствием проводя по его коже руками, потом тянусь за губкой и жидким мылом. — Ты не присоединишься? — он слегка прикусывает нижнюю губу в ожидании ответа. Я качаю головой: — Может позже. Не мешай! Гарри безропотно позволяет намылить все его тело, белоснежная пена оседает хлопьями взбитых сливок на коже, золотисто просвечивающей из-под них как роскошный десерт. На языке слегка горчит от лопнувших мыльных пузырей, но желание прикоснуться губами становиться только сильнее. Я целую его запястье перед тем, как провести по нему губкой. Повторяю манёвр на локтевой ямке, плече, ключице, всасываю мочку уха. От невозможно непристойного стона Гарри хочется плюнуть на все гигиенические процедуры, вздернуть его отмытой до скрипа задницей кверху и не сдерживаться. Жадный поцелуй только усугубляет ситуацию. Нехотя оторвавшись от его сладких губ, я встаю под душ: мне бы немного остыть, Гарри пустил по моим венам раскаленную лаву, одурманил. Его руки добавляют жара, когда он встает рядом. Я упираюсь ладонями в прохладный мрамор стены и выгибаю спину: если он хочет сегодня, то только так. Гарри тычется лбом в мой затылок, потом прихватывает зубами кожу на загривке, целует вдоль позвоночника, покусывает кожу лопаток, прижимаясь и скользя членом по ложбинке между ягодиц. Его руки мимолетными ласками порхают по моей груди, обласкивают живот и очень хозяйским жестом подгребают член и мошонку в захват. — Почему ты всегда поворачиваешься ко мне спиной? — хватка на яйцах без намеков понятная — намертво, не вырваться, второй рукой он так же уверенно скользит по члену, слегка изгибая запястье, подкручивая ладонью на головке. До моего опьяненного мозга не сразу доходит вопрос, а когда доходит — удивляет. Не всегда. Но потом я вспоминаю, что тогда я сам завязал ему глаза. Я дергаю плечом и полу-оборачиваюсь к нему: — Не знаю, как-то так получается, — меньше всего меня сейчас волнуют наши позы в сексе. Все моё внимание сейчас сосредоточено на его руках и том, что они вытворяют. Он прикусывает кожу на плече и смотрит мне в глаза. Просто смотрит, силясь что-то разглядеть в них. Но я сегодня достаточно уже наигрался в гляделки, поэтому когда он на секунду ослабляет хватку — разворачиваюсь лицом к нему, и тянусь за поцелуем, дразня языком его нижнюю губу. Гарри довольно выдыхает и продолжает исследовать руками моё тело. Как будто там остались неизведанные места. Остыть у меня не получается, гуляющий по телу жар то собирается в пульсирующий, сладко тянущий, комок внизу живота, то растекается по телу, пронизывая каждую клетку покалывающим возбуждением. — Пойдем в спальню, — не дожидаясь ответа, я выхожу из-под водяных струй и беру полотенце. Гарри следует за мной, как завороженный. Молча. У меня даже хватает адекватности на чары теплого воздуха: не хотелось бы повторять вчерашнюю ошибку с промокшей постелью. Гарри кладет руки на мои плечи и мягко понуждает сесть, а затем лечь на кровать. Он следит взглядом за своими требовательными, ласкающими меня руками, изредка поглядывая на моё лицо. Ненасытность во взоре меня смущает, невозможно быть более обнаженным перед ним, но у него получается — он проникает в меня все глубже, как рубанком снимая лишнее, раскрывает самую суть, обнажая нервы и трепещущее сердце. — Гарри… Так хочу… Пожалуйста… — шепот срывается, я жадно прошу больше, хочу его безумно, но Гарри только мажет чуть влажными прядями по моей груди и прикусывает сосок. Это взвинчивает меня еще больше, как будто в позвоночнике у меня ключик, который с каждым движением умелых пальцев, с каждым касанием языка, натягивает незримую пружину, дергает за ниточки-нервы, заставляя меня раскрываться для него, и скручивает бушующий во всем теле пожар в шаровую молнию в районе груди. — Пожалуйста… Гарри делает первый плавный толчок, и меня выгибает от обострившихся до предела чувств. Невыносимо сладкое, томное ощущение наполненности, несмотря на совершенно инстинктивное желание тела вытолкнуть, сжать, не дать проникнуть глубже. Гарри замирает, дрожа от напряжения, внимательно изучая моё лицо, выжидая, когда я расслаблюсь. Я глупо улыбаюсь, довольный, и отдаю ему контроль. По венам опять плеснуло кипятком, когда на возврате рельефный венчик головки останавливается в абсолютно верной точке. Гарри алчно следит за мной, когда я судорожно сжимаю его запястья и выдыхаю-рычу его имя, разрешая огненному шару внутри меня вырваться на волю, скольжу раскрытыми ладонями по его напряженным рукам, плечам, спине, зарываюсь в волосы, то ли в попытке притянуть ближе, то ли остановить напор. Он движется все быстрее, резче, почти навалившись на меня, с бесстыдными, пошлыми шлепками, хлюпающей смазкой и такими же сочными звуками почти грубых поцелуев. Я чувствую, что до пика осталось совсем чуть, когда он останавливается и отстраняется, позволяя мне прикоснуться к своему члену. Поттер опускает взгляд вниз, туда, где соединяются наши тела, подхватив меня под согнутое колено для лучшего обзора, коротко всхлипывает от открывшегося вида и вбивается так яростно, что я могу лишь отрывисто стонать и скулить, захлебываясь от накатывающего оргазма. Мы пытаемся восстановить дыхание, но в мутном мареве истомы получается плохо: Гарри рухнул на меня в последнем экстатическом спазме, протяжно выдыхает носом и явно не собирается менять положение. Я прижимаю его влажную шею ладонью и успокаивающе поглаживаю. Чувствую, как мелко подрагивают его мышцы. И как он трогает меня губами, так осторожно, словно я могу лопнуть как мыльный пузырь, как мираж, собирает редкие капли с кожи. Потом все-таки сползает немного, позволяя мне спокойно дышать, и почти на грани сна лениво взмахивает рукой, я чувствую легкий ветерок очищающих чар — с каждым разом все точнее и мягче, кожу уже не продирает наждаком и не сушит после них.***
Утро отвратительно. Дважды. Потому что утро понедельника и надо на занятия. Потому что Гарри ушел ночью. Мне приходится одолеть безумное количество ступенек до своей комнаты в башне Рейвенкло, чтобы сменить одежду и взять необходимое для учебного дня, и утешает меня лишь старая армейская шуточка, которую я твержу, как мантру: «ходьба укрепляет половые органы!». Именно сегодня я бы обошелся без этого. День накатывает, накрывает лавиной рутинных дел, бесконечных свитков, бессмысленных разговоров с другими семикурсниками. Преподаватели привычно стращают нас предстоящими экзаменами, от чего меня посещает дежавю: можно сменить время, страну и даже реальность, но доведение будущих выпускников до нервных срывов будет константой, dixi. На обеде успеваю выловить несколько новостей, представляющих интерес: у шестикурсников уроки аппарации, Браун все еще встречается с Роном Уизли, хотя сестры Патил относятся к этому с неодобрением, но Лаванда волнует их больше, чем Дин Томас, влипший в отношения с Джинни. Гарри сидит ко мне спиной, и поговорить нам не удается, он меня практически игнорирует. Настроение от этого скатывается в тартарары, поэтому вечером я остаюсь в гостиной факультета в компании Лавгуд. Я так раздражен, что даже не достаю свои заготовки для резьбы. Но уже на следующий день перед завтраком Поттер буквально впечатывает меня в стену укромной ниши на подходе к Большому залу и впивается терзающим поцелуем в мои губы. Почти кусается, пока я не отвечаю на поцелуй. Который тут же становится мягким и ласкающим. — Прости меня! — выпаливает он, едва прекратив меня жрать. Рефлекторно облизываю саднящие губы. Так просто, да, Гарри? Прости! — и добренький Альтарф авансом отпускает все грехи, вольные и невольные. — За попытку каннибализма? За то, что оставил меня ночью? Или за то, что игнорировал весь вчерашний день? — Вообще-то, за то, что не пришел вечером вниз, но ты и сам не пришел, верно? — парирует Поттер, ни капли не смутившись. — А я ушел, потому что вспомнил, что договаривался с Грейнджер. И я оставил записку! Про записку он говорит почти с гордостью. И это настолько забавно, что у меня опять проходит вся злость. Ничего не могу с этим сделать. Не могу злиться на него, когда он ведет себя так мило… и больно. Из-за того, что этот недолюбленный мальчик только сейчас начинает понимать, что у него есть человек, который за него волнуется. И которого он не хочет волновать. Но невозможно приятно, что этот человек — я. Он потирается носом об мою щеку и просительно заглядывает в глаза. Очарование момента нарушает урчание его желудка. Я фыркаю. — Пойдем уже, Уизли сожрет твой завтрак, если не поторопимся. — Аль! — Да простил, простил. Записку потом прочитаю, — Гарри счастливо блестит глазами за простыми стеклами очков, которые до сих пор таскает для конспирации, и я уточняю. — Вечером, внизу, заодно расскажешь новости. Поттер морщится, кивает и убегает вперед. Иду медленно следом. Мне чертовски надоела эта конспирация, вообще вся, включая очки Поттера, но сделать с этим сейчас ничего нельзя. Слишком много людей и дел окажется под угрозой в случае разоблачения и обнаружения реальной позиции Гарри Поттера в нынешней политической нестабильности. За завтраком получаю письмо от Примроуза с благодарностью за подарок, похвалой за хорошо проведенные йольские ритуалы и напоминанием, что до Имболка осталось совсем немного времени. Мы не будем тянуть до Остары с ритуалом для Нарциссы и её ребенка, ей бы дотянуть до Имболка по срокам. Очень вовремя вспоминаю, что я не обсудил с Гарри просьбу Нарциссы о допустимости её поведения. Вряд ли, конечно, он запретит ей и малышу общаться с бывшим мужем и отцом, но лучше переспросить, чем потом огорчиться ограничениям.***
Поздним вечером Гарри быстро и коротко пересказывает содержание беседы с директором. Почему-то возникает ощущение, что большую часть промывания мозгов Поттер пропустил мимо ушей, но ключевые моменты выделил: Дамблдор кроме затирания мозгов на тему Риддла и крестражей, попросил достать у Слагхорна полную версию. Воспоминания, которые старик показывал Гарри, по-прежнему были неоднозначными и трактовались Дамблдором исключительно для очернения образа Риддла. Я не питал иллюзии относительно моральных качеств Волдеморта, все политики немного психопаты, но он не был лишен чувства прекрасного и проворачивал свои делишки довольно изящно, пока не слетел с катушек и не стал кидаться Авадами во все стороны. Дамблдор же действовал слишком топорно, все его манипуляции были явными и от того еще более отвратительными. Возможно, у них было двойное или даже тройное дно, но доверия и симпатий это не добавляло. При пересказе событий Гарри и сам убеждается в этом — директор ничего не говорил конкретно, он позволял заблуждаться и делать ошибочные выводы, не пытаясь исправить аберрации, но зато потом прекрасно мог воспользоваться чужой ошибкой. С Гарри этот трюк срабатывал неоднократно. А я только удивлялся: неужели старик рассчитывал, что Гарри будет трогательно верить ему? После всего, что с ним случилось по вине Дамблдора? Потрясающая самоуверенность. Так происходит и на этот раз: неоднозначность интерпретации событий давно минувших дней приводит к обвинению Тома в убийстве семьи Риддлов. Хотя по воспоминаниям Морфина неясно, что же в действительности там произошло. Волдеморт мог использовать Империо на Морфине, приказав убить семью Риддлов. Мог просто оглушить его и забрать кольцо, а семейку Морфин убил по собственному почину. Или вовсе приказал какой-нибудь ручной змее укусить Риддлов: есть немало видов магических змей, которые убивают почти мгновенно. А обычная полиция просто не нашла следов укусов. Кто знает — проводилось ли вскрытие и исследование на наличие ядов? Я не утверждаю, что Волдеморт не причастен к их смертям, но и делать однозначный вывод, что шестнадцатилетний подросток хладнокровно убил своих родственников и замел следы, подставив другого родственника, — весьма опрометчиво. При этом Дамблдор опять утверждает, что он воспользовался легилименцией для выяснения обстоятельств. Как и с Кричером, которого он даже не видел после смерти Сириуса. Для человека, который не является Мастером ментала*, эти заявления весьма самонадеянны. Впрочем, они же и подтверждают отсутствие у него такого звания — профессиональная этика Мастеров ментала весьма схожа с биомедицинской этикой психологов: не работать без запроса. У Снейпа его тоже нет, судя по всему. Заносчивые самоучки, ни кната не смыслящие в тонких материях. И наконец-то директор сказал, что для дальнейших плодотворных поисков крестражей Гарри потребуется помощь и постоянная связь с одним из членов «Ордена Феникса». Но не сказал об особенностях связи, когда и с кем, видимо, подозревая, что кандидатура Поттеру не понравится. Гарри, приняв вид лихой и придурковатый, отказываться и возражать не стал, выразив пожелание, чтобы это был сам Дамблдор. Хотел бы я видеть лицо старика в этот момент! Так же Гарри сообщил, что Снейп и младший Малфой что-то замышляют, он-де слышал их во время вечеринки у Слагхорна. Мне стоило больших трудов убедить Гарри, что это необходимо сделать, чтобы Дамблдор оставался в полной уверенности в его лояльности, подчинении и неприязни к слизеринцам. И что Поттер не избавился от своих самоубийственных привычек лезть в гущу неприятностей. Поттер почти протаптывает дыру в ковре спальни за время рассказа. Он злится и возмущенно взмахивает руками. В конце концов мне надоедает отслеживать его хаотичные передвижения, я хватаю его за руку и дёргаю на себя. А потом держу крепко руками вокруг туловища и зубами — за мочку уха. Гарри успокаивается, утихает на моих коленях, и некоторое время мы просто наслаждаемся близостью друг друга, не шевелясь и ничего не говоря. — Я не понимаю, — вдруг говорит он жалобно. — Чего? — Этого, — очень содержательно. К счастью для Поттера, у меня уже выработалась привычка ждать продолжения, пока он додумает и сформулирует. Он немного ерзает, но остаётся сидеть на мне. — Ладно, Волдеморт боится смерти, и находит способ стать бессмертным. Крестражи. Семь, да? И сходит с ума ещё больше с каждым следующим. — Я думаю, это неверная формулировка. Он лишается какой-то составляющей личности. От любых психических изменений зависит эмоциональная сфера. Семь. Сакральное число. Семь грехов, семь добродетелей. Меняет себя, лишаясь важных черт, и превращается в конченого психопата. — Хорошо. Но с ним понятно все: мотивация, цель, методы. А Дамблдор? Он сказал мне, что не доверял Тому с самого начала. Буквально следил за ним. И находил подтверждения своим подозрениям. — Угу, интерпретируя факты в выгодном для себя ключе. — Да. И я не понимаю — зачем? Зачем это ему? Что он увидел в одиннадцатилетнем ребенке такого, что заставило сделать из него монстра? — Что-то, что было ему выгодно и удобно. Превосходство, хвастовство, стремление к контролю, нетерпимость к обычным людям, которыми мог управлять. Невербальное беспалочковое полностью контролируемое и хорошо сформулированное Империо в столь юном возрасте — это действительно уникально. — Но это не повод сразу считать его злом, — тоскливо говорит Гарри. — Это повод сделать из него второго Гриндевальда. Хочешь спросить Тома, не предлагал ли Дамблдор ему интимную связь? — от моих слов Гарри подпрыгивает как кошка, которой прищемили хвост. — Фу, Альтарф! — он слишком импульсивен. — Это гадко! — Ну почему? В сорок пятом Альбус был обласканным славой победителем бывшего любовника, шестьдесят пять — прекрасный возраст для мага, самое время найти нового юного аманта, а тут со всех сторон крайне привлекательный Том, — я нарочно ерничаю и говорю мерзко-слащавым голосом, от чего Гарри кривится в гримасе отвращения и легонько шлепает меня по руке. — Подожди, какой бывший любовник? Гриндевальд — любовник Дамблдора? — уточняет он. — Ну да. Они дружили в юности. Дары Смерти, помнишь? Они искали их вместе. Гарри согласно кивает головой на каждое предложение и вдруг спрашивает: — И ты, конечно, сможешь мне объяснить откуда ты это знаешь? Фраза «земля уходит из-под ног» больше не кажется мне метафорой.