***
В Хогвартс возвращаемся перед ужином, вместе, через Тайные комнаты: я боюсь использовать их непроверенный камин для перемещений, больше доверяя аппарациям. Впрочем, я мог бы воспользоваться ходом под Одноглазой ведьмой, но Гарри надо было переодеться в школьную мантию — он выглядел слишком вызывающе в этой маггловской одежде, слишком ярко и привлекательно. Гарри выражает неудовольствие всем своим видом, вяло капризничает и уворачивается от моих поцелуев. Сердитый импульсивный ребенок. Капризничать то и дело он начал сразу после обеда: моё благосклонное разрешение впадать в детство загнало его куда-то очень глубоко, поэтому от первоначальной идеи посещения открытого спа я отказался. И пока я при помощи пачки денег и лёгкого Конфундуса менял нашу бронь в отеле, Гарри с увлечением трехлетки грыз леденец на палочке. Блядские чупа-чупсы! Гарри с самого начала прощупывал меня, насколько далеко я разрешу ему быть маленьким. Разглядывая его, я то и дело отгонял мысли о том, что я не был первым, кого он проверял. Ревность деструктивна. А собственные подозрения в манипуляциях с его стороны были противны мне самому: меня всегда коробило от утверждений маминых подружек, что младенцы способны манипулировать. Нет, они всего лишь хотят достаточно внимания и заботы со стороны взрослых. Я стал первым, кто оказался достойным доверия Гарри и способным на необходимую заботу о нем. В роскошном номере Гарри быстро «выплыл» из своего детского состояния, скинул неопрятной кучей вещи у кровати, звякнул браслетами и, сверкая вертлявой задницей, ушел в ванную. В распахнутую дверь мне было видно, как он задумчиво остановился у мини-бассейна, подёргал расплетающуюся косу, открутил вентили кранов и, не оборачиваясь, крикнул: — Папочка меня вымоет? — у него игривый тон абсолютно взрослого человека, приглашающего к разврату. Я вздохнул с облегчением: трахаться с ним в состоянии детства я не смогу, это какая-то педофилия. Меня по-прежнему ведёт, когда он называет меня «папочкой», но только, если он это делает, находясь сознанием в своем настоящем возрасте. В его поведении почти нет изменений, он ведёт себя обычно, дурачится и шалит. Это моё сознание после озвучивания желания перестало делать вид, что я не понимаю в чём дело, и фиксирует характерные детали. Со временем я, возможно, научусь даже определять уровень глубины выпадения в детство, впрочем, это не так уж сложно: леденцы это его минимум. То, как быстро меняется его настроение и как четко, пусть и интуитивно, я уже считываю его изменения, напоминает верчение калейдоскопа: детальки одни и те же, но глаз ловит малейшие сдвиги в узоре, а мозг даже успевает восхищаться красотой. Куда блядь папочке деваться? Конечно, я соглашаюсь, называя его малышом. Пока я раздеваюсь, Гарри залезает в джакузи и выливает в воду какое-то средство, тут же взбухающее пушистыми облаками. Теплый влажный воздух приятно пахнет чем-то мятно-хвойным, и мой мозг опять услужливо подкидывает воспоминание из нашего общего прошлого — тот день, когда я сам захотел вымыть его целиком первый раз: до Гарри я в душе трахался всего-то пару раз, а с ним готов плескаться бесконечно, скользить намыленными руками по распаренной чувствительной коже, ставить «рожки» из волос и пены, и с удовольствием наблюдать, как исчезает эта пена под струёй воды, унося с собой все лишнее, наносное, обнажая его ещё больше для меня. Конечно, после мытья и последовавшего за ним секса Гарри хотел остаться в Бате, заказать ужин в номер и ещё немного побыть вдвоем. Я прекрасно понимал его желания, разделял их, но время быть безрассудным ещё не пришло. Отсутствие Гарри на трапезах в Хогвартсе всегда бросалось в глаза. Грейнджер вряд ли станет его покрывать после того, как я ее запугивал. Она скорее привлечет внимание тех же Уизли к его отсутствию: обойти Обет можно разными путями. Уже перед выходом в школьный коридор я останавливаю его: — Гарри… — он демонстративно отворачивается, его сердито надутые щеки видны мне со спины. Ему кажется, что мой отказ в продолжении вечера и ночи портит весь день. — Малыш, ты помнишь о чем мы договорились? — я поворачиваю его за плечи и привычно обхватываю ладонью щеку, заставляя смотреть на меня. — Милый, ты считаешь, что это был плохой день? — Нет, но… — он грустно вздыхает: день был хороший. — Никаких но. Мы отлично провели время и получили удовольствие. У нас есть обязанности. И ограничения. Поэтому сейчас я тебя поцелую и мы пойдем в Большой зал. — Хорошо, — он странно быстро и как-то уныло соглашается со мной. Где-то подвох. Он подставляет лицо под поцелуи. Едва найдя силы оторваться от него, я подталкиваю его к лестнице, но в последний момент удерживаю его руку в своей. Он понадеялся, что я забуду? — Милый, наказание, — елейным голосом напоминаю я. Он вздрагивает, подтверждая мои подозрения, и хмурит брови. — Детка, ты злишься, потому что надеялся, что я забуду? Или что не получилось продолжить вечер так, чтобы я не вспомнил? Или ты просто тянул время? Он неопределенно пожимает плечами, но густеющий румянец на щеках выдает его с головой. — Ясно, все сразу, — я вздыхаю: никто не обещал, что будет легко. — Ладно, Гарри, я хочу чтобы ты сварил пять зелий первого курса. Используй лабораторию Слизерина в любое удобное время, ингредиенты там есть. Срок — до следующей пятницы. И приведи руки в порядок. Гарри кивает. Но меня не устраивает этот ответ, как и вообще реакция. — Детка, повтори, что ты должен сделать, — прошу я. — Сварить пять зелий первого курса и привести руки в порядок, — слишком покорно повторяет он.***
Он выполняет все в точности. Я не ожидал, если честно. Я ожидал проверки на прочность, очередного пробивания границ, но Гарри, словно получив какую-то гарантию, светился как солнышко. Блистал. Он перестал обдирать кожу и грызть ногти, и даже подровнял их, и пусть до полного порядка это бесконечно далеко, я молча киваю, когда он демонстративно предъявляет мне кисти рук. Нежно обхватываю его пальчики и целую каждый, трусь лицом об его ладони. Кожу холодит металл колец и браслетов. Он молодец! От похвалы он мало что не мурчит. Из зелий сварено четыре, причем одно из них недостаточно качественно. Тут он даже не юлит и быстро признает — не получилось, не успел переделать, не умеет. Но помочь не просит, ему даже не приходит это в голову. Он испуган, хоть виду не подаёт. Я не знаю, каким он был первоклассником, не интересовался, говорили, что дерзким и любопытным. Но сейчас я вижу робость и страх наказания. Опять же зелья — он не стремится понять их, просто повторяет инструкции. Я сажаю его на свои колени боком, придерживая за талию, он обнимает меня за шею. — Все хорошо, маленький. Все хорошо. Я помогу тебе. Но хочу, чтобы в следующий раз ты сразу сказал мне, если что-то не получается, — я успокаивающе глажу его по спине, убираю прядку волос от лица. — Договорились, мой хороший? Я не буду ругаться. Он с облегчением выдыхает и расслабляется. Я снова чувствую себя лошадкой бегущей по кругу — мне казалось, что мы уже преодолели эти страхи, но снова и снова возвращаемся к ним. Ребенок должен поверить и проверить, что все в порядке. Он смотрит на мои губы, машинально облизывая свои, кажется, что его больше ничего не интересует. Я жду знака, что можно, он поднимает взгляд, понимает, что я смотрю на него и приоткрывает рот в немой просьбе. Целовать. Нежно, сладко, упоительно! У поцелуя вкус лесных ягод. Он сжимает мой затылок и уже сам перехватывает инициативу, его поцелуи напористые, жадные, с прерывистым дыханием и мимолётным покусыванием. — Тшшш… Милый. Не торопись, — прошу, слегка отстраняясь. Мои руки уже под его одеждой, бархатистая кожа под моими ладонями. Но куда там, он уже возбужден до чёртиков и тянет меня из лаборатории в спальню. Непослушными руками сдираем друг с друга одежду, не думая о порядке, впиваясь в губы, обнаженные шеи, ключицы. Неистовая прелюдия, мы могли бы избавиться от одежды щелчком пальцев, но в этом срывании покровов есть что-то сокровенное, интимнее секса. Я толкаю его на кровать, и Гарри смотрит на меня с жадным предвкушением: две недели полного воздержания перед ритуалом до сих пор дают о себе знать, нам не хватало друг друга, этого притягательного безумия, когда от одного взгляда, движения ресниц, внутри вспыхивает порочный огонь. — Ты такой красивый! — выдыхает Гарри, его ненасытность сводит меня с ума: он всегда хочет больше взглядов, прикосновений, поцелуев. И сейчас этот хозяйский, ощупывающий взгляд только усиливает моё возбуждение. И Гарри почти стонет, протягивая ко мне руки. — Иди ко мне! Пожалуйста, Аль! Не смеюсь от вида его жалобной моськи только потому, что сам сейчас взорвусь от желания, чтобы этот развратный рот наконец-то занялся делом. Он топит меня в своих ласках, как в горячей воде, в своей темно-тягучей похоти, в пожирающих взглядах. Меня ведёт от его напористости, а ещё от диссонанса: десять минут назад он изображал ребёнка, а сейчас обжигающе-безжалостный, как само Адское пламя. Гарри сжимает пальцами мой член, двигая кожу, и стонет мне в рот. Мой бог! Я прерывисто сообщаю ему, что не продержусь и пары минут, и Гарри дразнит меня, распаляя касаниями рук, раздвигает мои ноги шире, проникает пальцами глубже. Меня трясет от подступающего оргазма, но этот дьявол, доведя меня до абсолютно жалкого состояния текущей сучки, разворачивается ко мне спиной, притираясь к моему ноющему от внутреннего давления члену своей крепкой задницей. — Сука! — шиплю я сквозь зубы: меня трясет, а он совсем не готов. Моего самоконтроля всё-таки хватает, чтобы не подмять его под себя и не сделать все глупо и больно. Он прижимается плотнее и оглядывается через плечо, ехидно ухмыляясь. Сейчас я как никогда близок к тому, чтобы отшлепать его в назидание. Я дёргаю его задницу повыше, а ладони прижимаю коленями, пресекая все попытки прикоснуться ко мне, или к себе. Он мягко урчит под моими прикосновениями и покорно выгибает спинку. — Ты не хочешь попробовать новую игрушку? — мурлычет Поттер. — Я? — переспрашиваю его в удивлении. Сейчас я хочу засунуть в него совсем не игрушку. — Это твоя игрушка, милый. Я спускаюсь поцелуями по ложбинке, сжимая ягодицы в ладонях. Массирую большими пальцами анус, смачивая слюной. Гарри любит такие откровенные ласки. — И мне можно в нее играть в любое время, папочка? — постанывает он, раскрываясь под настойчивостью моего языка. Я отстраняюсь и переворачиваю его на спину. Его невинный взгляд очень плохо сочетается с упирающимся в моё бедро стояком и неровными ногтями, царапающими вокруг татуировки на моей груди. Мне не верится, что он до сих пор держит плаг в коробке. — Ты хочешь, чтобы я тебе разрешил? — почти утверждение, в последний момент ставшее вопросом. Он кивает и выжидающе смотрит, словно я должен сделать что-то ещё. И я вспоминаю. — Да, я разрешаю, — подтверждаю я, ведя губами от шеи до соска, — но сначала, ты проходишь с ней целый день. Тихое «ааах!», сорвавшееся с его губ, подтверждает его ожидания, он привычно выгибается мне навстречу, и приоткрывает рот от возбуждения. Ему нравится моё предложение. — Когда? — жадно выдыхает он. Я прикусываю его сосок, перекатывая плоть зубами. — В четверг. — Он громко стонет, когда я особенно чувствительно сжимаю член под головкой. А может быть из-за того, что у него в четверг всего две пары, вторая и третья, но одна из них — Защита. — Ты правда хочешь, чтобы я сделал это в четверг? — хныкает он. Я киваю и продолжаю ласкать его распахнутые бедра и нежную мошонку, Гарри упирается руками в изголовье, напрягая мышцы до мелкой вибрации, и извивается на постели. Мне нравится доводить его до исступления в ожидании большего. Сладкая пытка! — Ты всегда можешь отказаться, дорогой, — я едва могу соображать и говорить, делая паузы на каждом слове, а Гарри только отрицательно трясет головой, — если ты не готов. — Я… да… Аааль! — голос срывается в какой-то жалобный скулеж. Гарри сам резко толкается в мою ладонь, и меня тоже накатывает оргазмом от длинной упругой пульсации плоти, от вида изогнутой беззащитной шеи, в которую хочется впиться зубами, от пошло приоткрытого рта и сведенных «домиком» бровей. Он отдается мне всегда навсегда, не имея никаких границ, никакого стеснения, абсолютная свобода. Он — мой, и обсуждению не подлежит. Его грудь вздымается от прерывистых вдохов, кожа натягивается, обрисовывает дугу ребер и подчеркивает дрожащий живот. Я помогаю себе в пару движений, размазывая смешавшуюся сперму по тонкой коже его живота, и прижимаю Гарри к себе: он очень чувствительный сейчас, ему надо успокоиться. Меня слегка потряхивает отголосками долгожданного оргазма, прокатывающихся волнами по всему телу, и я чувствую, как так же от удовольствия дрожит мой мальчик. Мне лень думать и шевелиться, но в Гарри словно энерджайзер вставили: он возится на мне и заглядывает в лицо. — Выдержишь? — напоминаю ему вопрос. — Думаю, да. Я думал об этом, — он говорит это с такой серьёзностью, как будто мы обсуждаем не анальную пробку после бурного оргазма, а перевод Салазара в библиотеке Хогвартса. И тут же просительно добавляет. — Ты же поможешь мне потом? — Помогу, конечно помогу, — я покрываю мелкими поцелуями его лицо, шею, ключицы. Люблю его, люблю, сладкий мой мальчик, огненный, горячий. — Только если ты пообещаешь не помогать себе сам. — Аааль, так нечестно! — ноет Гарри, а я коварно усмехаюсь: таков был план. И я знаю, что он согласится.***
— Почему ванны? — я ласково веду губкой по его телу. — Мммм? — Гарри расслаблен настолько, что даже не открывает глаза. Его разморило в теплой воде. Я мягко вожу руками по его плечам и груди. Он привычно опирается на меня спиной, и только послушно подставляется под массирующие движения. Остатки пены сбились вдоль бортиков и надо бы добавить горячей воды, пока мы тут не остыли. — Почему тебе так нравится, когда я тебя мою? — я конкретизирую вопрос. Но Гарри опять даже не открывает глаза, только откидывает голову на моё плечо. Касаюсь губами его виска с мокрыми завитками волос. — Забота, — тихо говорит он. — Меня никогда не мыли так. Не разрешали пользоваться ванной. Только душ. — С ума сойти, — пораженно шепчу я. Не от запрета, а от того, как долго можно прикидываться слепым придурком. У меня лично получилось растянуть это на полгода. — Да нормально все, я же понимаю теперь и про стоимость воды, и отопление, но, знаешь, хотелось, чтобы и меня, как Дадли… — он прерывается, вздыхает и сглатывает комок в горле. — Чтобы кормили вкусным, одевали, баловали… — Купали, — соглашаюсь я. — Дарили подарки, беспокоились о тебе и любили. Базовые потребности. Впору заподозрить какое-то внушение, мало ли на что Поттер способен на эмоциях, если бы я сам не думал об этом. Давно, ещё до знакомства с ним. Но тогда — более приземленно: одеть, причесать, вправить мозги. А влип намертво, как муравей в янтарь. И мне это нравится. Я помогаю ему смыть пену, тщательно вытираю большим пушистым полотенцем, слегка подсушиваю разноцветную гриву теплым воздухом, на что он забавно фыркает и похрюкивает, но стоит молча и смирно, пока я забочусь о нем. Люблю его! За то, что такой, за то, что разрешает мне быть рядом, за эту нежность, с которой смотрит на меня, в которой топит меня с головой. Юный прекрасный бог моего нового мира!***
Мы как будто возвращаемся назад во времени, в октябрь, когда после ритуала на Мабон Гарри расслабился и превратился в игривого котенка, сводящего меня с ума своими заигрываниями и пухлыми вишнёвыми губами. Он искрит хорошим настроением во все стороны, заражая всех вокруг позитивом. После выяснения отношений нам наконец-то удается наладить рабочий ритм, в котором снова есть место и учебе, и занятиям в библиотеке, и невинным незаметным касаниям, и маленьким шалостям в привычных нишах. Из-за уроков аппарации совместные субботние утра для нас теперь недоступны. И пока Гарри валяет дурака в компании Грейнджер и Уизли, который снова прилип к Поттеру, как банный лист, я занимаюсь нашими общими делами. Вернее, пытался заниматься, пока на выходе из Гринготтса меня не перехватывает Кричер — у Нарциссы начались роды.***
Я не нервничаю. Я совершенно не нервничаю. Нарцисса — взрослая женщина, у нее есть свой высококвалифицированный целитель с помощницей, в конце концов, ее всегда могут переместить в лучшую палату Мунго, но я верю, что все пройдет хорошо. Дома и стены помогают. В который раз благодарю милостивых богов и Магию, что все знаковые даты у нас выпадают на более-менее свободные дни. Вот и сегодня посланный за Гарри и Драко Малфоем Кричер доставляет их из Хогсмида: во время прогулки легко потеряться, не привлекая внимание бдительных друзей. Следом за ними приходит Люциус. Я распоряжаюсь достать коньяк, лёгкое вино и подать закуски в гостиную. Нам с Гарри лучше воздержаться, а вот Малфоям сегодня можно. Хотя нервничаем мы все. Мы почти не разговариваем, все попытки завязать разговор обрываются на полуслове. Драко тупо раскачивается в кресле, обхватив себя руками, и беззвучно шевелит губами, как будто молится. Люциус тоже едва заметно шевелит губами, но он что-то рассчитывает, загибая пальцы и судорожно стискивая набалдашник знаменитой трости, когда расчет очевидно не сходится. Гарри загипнотизированно смотрит в камин и машинально таскает сыр и вяленое мясо с блюда, которое я ему подсовываю. Рано, ещё рано, Нарцисса говорила, что ребенок родится к Остаре, и февраль полностью планировала посвятить делам приюта. Где-то наверху хлопает дверь и мы все испуганно вздрагиваем — кроме этого, нет никаких звуков, и мне кажется, что в комнате становится холоднее. Спустя минуту или две мы слышим приближающиеся шаги. Мы нервно вскакиваем с мест. Целитель, крепкий мужчина средних лет, с приятной улыбкой под пшеничными усами и длинными цепкими пальцами хирурга, распахивает двери и радостно сообщает: — Девочка! Прекрасная здоровая девочка! Может ли кто-либо из живущих похвастать тем, что видел плачущего Люциуса Малфоя? Вот и я не могу. А очень хочется.