***
После разрешения целителя мы поднимаемся в покои Нарциссы. В коридоре нам под ноги едва не падает Кричер, причитающий о традициях. Я фыркаю почти от умиления: старый ворчливый домовик то овсянку объявляет традицией, то раздельные покои матери и младенца. Очередной пример того, что не все требования традиций — разумны. А Нарцисса — умница, всё-таки присоединила детские покои к своим. И пренебрегаем ещё одной: в спальню проходит только Люциус, мы свидетельствуем своё почтение и восхищение через распахнутую дверь. Впрочем, и Люциус не задерживается, а почти сразу выходит, уже с белоснежным кружевным облачком на руках. Если я когда-нибудь захочу веселой и быстрой смерти, я просто продам воспоминания о глуповато-умильных выражениях наших лиц журналистам. Гарри и Драко едва не плачут, и я покривил бы душой, если бы утверждал, что от недовольного кряхтения этого облачка у меня не щипет в носу. Мы все словно надышались веселящего газа. Я ещё никогда не видел младенцев, которым час от роду. Но это самое настоящее чудо. Не вся эта магия, творимая нами, воплощение сиюминутных желаний, а это — чудо рождения, чудо зарождения жизни, эти кем-то неведомым придуманные механизмы, когда из слияния двух клеток вырастает настоящий человек. Пока ещё маленький и словно игрушечный, но у человека самые настоящие длинные реснички, сурово сдвинутые бровки, вздёрнутый носик, капризно изогнутый ротик и крепко сжатые кулачки. — Регент Блэк! — Люциус протягивает девочку Поттеру, от чего тот пугливо делает шаг назад, прячет руки за спину и мотает головой. Мы с Драко еле сдерживаем смех. Но ручаюсь — если бы Люц предложил нам, мы бы сделали точно так же. Она же такая крошечная! Люциус вздыхает и усмехается: — Мистер Поттер, вы должны представить младенца Хранителю Рода. — Я помню. Но давайте мы вместе спустимся вниз, — дипломатично предлагает Гарри, — так будет безопаснее. Драко пытается сдержать хихиканье, прикрывая ладонью рот. Отец зыркает на него многообещающим взглядом. Ох, кто-то сейчас нарвется. Мне очень хочется подержать малышку, но я боюсь. Действительно боюсь. Потом, когда немного подрастет. Хотя бы на пару часиков. На пороге ритуального зала Люциус передает малышку Гарри, показывая как держать под головку. Гарри смотрит на нее как на святыню, с восторгом и благоговением. — Астеропа? — уточняет Гарри. Люциус кивает в ответ, и Гарри заходит в помещение. Мы остаемся ждать: мое присутствие не требуется, а Малфоям не стоит вмешиваться, всё-таки ребенок их крови. До нас доносится возмущенный вопль — ну да, развернули, пяточку укололи, мамы рядом нет. Но внезапно вопль обрывается, от чего сразу становится не по себе. Спокоен только старший Малфой, мне кажется, что он довольно улыбается, но по нему ведь не скажешь — бесстрастная маска лишь подрагивает уголками губ. Дверь открывается, и в коридор выскакивает какой-то взъерошенный пунцовый Поттер с неаккуратным кульком. Девочка покряхтывает, но не вопит. Гарри вручает ребенка Люциусу, упирается руками в колени и тяжело дышит. Насколько я знаю, ритуал из простейших, откуда такая реакция? — Астеропа Ориан* Блэк, прошу любить и жаловать, — на последнем слове Гарри едва сдерживает смешок, — истинная дочь Рода Блэк! Люц удивленно поворачивается к нему, на мгновение отвлекаясь от любования дочкой. Гарри машет рукой: — Она играла с Хранителем! — боги всемилостивые, в моей коллекции «самые внезапные выражения лица Люциуса Малфоя» очередное пополнение. А Драко, кажется, сейчас хлопнется в обморок. — Идёмте, — предлагаю я, — ребенка пора вернуть матери. Перед тем как отдать Астеропу маме, мы всё-таки держим ее на руках, вознося магии благодарственный катрен. Девочка весит не больше пушинки, маленькая, хрупкая, как тончайший костяной фарфор. Драко нежно целует сжатый кулачок — эта воинственная крошка все время выпутывает ручки из пелёнок. Люц забирает ребенка у Драко, и мы уходим вниз — нам пора возвращаться в школу, а он остаётся с Нарциссой. Перед уходом Гарри напоминает Кричеру про ужин для всех в доме, а то старый вредина может проигнорировать присутствие целителя и медиведьмы. Мы с Драко по очереди уходим камином в Хогсмид, и только оказавшись в домике, я вспоминаю, что про него никто не знает. Драко понимающе ухмыляется: — Уютное гнёздышко. Тут мило. Почему-то хочется ему врезать. Но появление Гарри прерывает мои размышления о расправе над ехидным хорём. Тот поднимает руки ладонями ко мне: — Не злись, Лаудон. Я не разболтаю. Но тут и правда мило. Гарри переводит взгляд с него на меня и обратно, затем хмыкает и протягивает Драко руку: — Поздравляю, Малфой! Не пей сегодня много! — Спасибо за все, что ты сделал, Поттер. Ты… — боги, он что собрался разреветься? Пылающие пятна стыда покрывают его лицо. — Ты… Спасибо! Я пойду? — Ага, — киваю я, пожимая уже протянутую мне ладонь, — пора уже. Драко уходит, шмыгая напоследок носом. Мы идём почти следом, фора — один поцелуй. Два.***
Февральская грязь густо чавкает под ногами, но сменившийся ветер уже несет в себе едва уловимый ароматы весны — талой воды и сырых прошлогодних листьев. Зима еще попытается вернуться, но уже ясно — весна близко. Веселье в нашей крови по-прежнему бурлит пузырьками шампанского. Такая яркая звёздочка! Меня переполняет восторг, я все ещё не могу осознать чудо рождения: для меня дети всегда были хоть и маленькими, но достаточно разумными и самостоятельными существами. Я мог даже поиграть с малышней, но им обычно было более трёх лет. От младенцев я всегда держался в стороне. А тут эта крошка, с пухлыми щёчками и трогательными складочками, ещё в первородной смазке и с темным пушком на голове. Иррационально хотелось сюсюкать и умиляться до писка. Гарри шел рядом и о чем-то напряжённо размышлял. Сгущающиеся сумерки не могли скрыть от меня ни то и дело появляющуюся на его губах странную улыбку, ни складочку между бровями. — О чем задумался, сладкий? — я едва касаюсь его запястья. Гарри туманно смотрит сквозь меня, потом фокусируется на моем лице и робко улыбается. — Я думал о девочке. — Я широко улыбаюсь в ответ: она — чудо, я тоже думаю о ней. — Я никогда не видел раньше таких маленьких. И она прямо как настоящая. Гарри заливается густым румянцем, а я приобнимаю его за плечи. — Я тоже, Гарри. Я тоже. Такую маленькую — впервые. — Аль… — Гарри запинается, как всегда, когда хочет спросить, но сомневается в формулировке. — Аль, а все девочки такие? В смысле — такие? Не желая играть в угадайку, спрашиваю, что он имеет в виду. — Ну такие. — Поттер неопределенно шевелит пальцами. — Я же развернул пеленки на алтаре, никогда раньше не видел девочек настолько близко. Ответ бьёт меня пыльным мешком по голове. Гарри совсем пунцовый. А я еле сдерживаюсь от смеха. Хотя чего тут смеяться — радоваться надо, что Джинни Уизли не ликвидировала этот пробел. — Детка, ты же читал анатомию человека, — я точно помню такую книгу у него на Тисовой: когда он проходил курс у целителей, ему объясняли, что надо исправить, а он потом читал в энциклопедии Дадли. И судя по состоянию книги, того тоже интересовал только раздел о репродуктивной системе. — В книжке все не так, — Гарри капризно надувает губы. — Детка, — я мягко притягиваю его в объятия и глажу его алеющую скулу большим пальцем. — Если бы ты прочитал тему про развитие эмбриона, то знал бы, что все эмбрионы условно женского пола, но на 6-й неделе развития включается мужская хромосома, если она есть, конечно, и тогда плод становится мужского пола. Про всякие аномалии развития я не распространяюсь, на сегодня ему и так много впечатлений. — Эмм… мы тоже были девочками? — я едва сдерживаю смех от его ошарашенного вывода. — Условно, да, — киваю я. — Но сейчас мы совершенно определенно мальчики. Я наклоняюсь к нему, проводя пальцами по кромке челюсти. Нежно прикусываю нижнюю губу. Гарри отвечает сразу, не раздумывая ни секунды, и томно постанывает, вылизывая мои губы. Притягиваю его ближе, прижимаю к себе, провожу рукой по шее, по дернувшемуся острому кадыку. И опускаю руку вниз, между нашими телами. — Чувствуешь, — весело усмехаюсь я, с нажимом проводя ладонью по потяжелевшему члену сквозь слои одежды. — Это определенно пенис. В состоянии эрекции, и насколько я помню, с симметричными… — Аль, заткнись! — …пещеристыми телами. Я только начал, Гарри, или предлагаешь перейти сразу к органолептическому этапу? — Органо… чего? Аль, прекрати заниматься ерундой! Я понял, что у меня обычный член. — Ну нет, не обычный, а идеальный. И абсолютно волшебный. Гарри фыркает, шлепая меня по руке: — Сволочь! Ты мне ответишь за это! — Конечно, — соглашаюсь я. — После ужина внизу.***
Роды Нарциссы хоть и не преждевременные, но случились раньше запланированных на три недели, поэтому часть ее дел, которые не терпят отлагательств, приходится делить между мной, Долоховым и незнакомым мне ранее парнем по имени Торфинн Роули. Этот немного неуклюжий светловолосый потомок викингов оказывается незаменим, когда надо командовать домовиками, наводящими порядок в поместьях. Эльфов тоже пришлось приобретать мне: гоблины ещё в субботу предложили шесть контрактов, но сначала я должен был обсудить это с Гарри, потом стало не до эльфов, а когда я во вторник про них вспомнил — Поттер достал из кармана леденец и с хитрым видом засунул его в рот. Мысленно костеря этого пройдоху, вечером вторника я и купил домовиков, и сам доставил их в поместья, по три на каждое. За суетой событий я забываю про запланированную на четверг шалость. Ерзающий за завтраком Поттер привлекает не только мое внимание: Уизли что-то спрашивает у него, от чего Гарри становится совсем пунцовым и запускает руки в волосы, приводя их в полный беспорядок. От его тихого ответа Уизли размахивает руками, опрокидывает стакан сока на рядом сидящих девушек — и мирный завтрак превращается в локальный скандал, подогреваемый репликами со стороны слизеринцев. Зато это отвлекает общее внимание от Поттера. Он по-прежнему сидит, занавесив покрасневшее лицо длинной челкой. Резинка в волосах совсем сползла, но Гарри даже не делает попыток ее поправить. Я чувствую раздражение от его бездействия, уже придумывая наказание, к тому же мне пора на занятия. В тот момент, когда я вспоминаю что сегодня четверг, он поднимает влажные глаза и робко улыбается. О! Мой! Бог! Разрешать ему игрушку в учебный день было ошибкой. Я не могу сосредоточиться на учебном процессе: все, о чем я могу думать сегодня, — игрушка внутри Гарри. И о том, что он делал всю первую пару, свободную. Трогал себя? Или терпел, как и обещал? Насколько сильно его завело постоянное давление в его чувствительном анусе? Понравилось ли ему это чувство растянутости и готовности? Как она двигалась внутри с каждым шагом, с каждым движением, как проникала глубже, когда садился, и как он судорожно сжимался, когда вставал и ходил. А Защита? От этих мыслей я сам возбуждаюсь до нервных судорог. Абсолютное безумие разделённое на двоих. Я едва выдерживаю три пары, ловя замечания и подозрительные взгляды, и, игнорируя обед, спешу вниз. Черта с два я выпущу Гарри из Тайных комнат раньше завтрашнего утра и раньше, чем получу ответы на все эти вопросы!***
Утром на завтраке бушует ураган имени Лаванды Браун. Тяжёлая после бурной ночи голова плохо воспринимает информацию извне, и даже обилие розового цвета не сразу доходит до моего сонного мозга. Я подпираю рукой голову, чтобы не уронить ее в тарелку, краем глаза цепляю аналогичный жест Поттера, украдкой зевающего в кулак, и безуспешно пытаюсь вычленить интересующую меня информацию в бешеном щебете сплетниц. Луна, сидящая рядом, сочувственно смотрит на меня, но ухмыляется вполне ехидно, замечая пытающегося сесть ровно Гарри. Не испытываю ни малейших угрызений совести — мне тоже слегка некомфортно: где-то между третьим и пятым заходом я сумел убедить Гарри в необходимости если не графика, то достаточно регулярной смены позиций. Луна подливает мне кофе, и в голове немного проясняется. — Спасибо, милая, — благодарю я девушку. — Не за что, Альтарф, — Луна задумчиво смотрит в потолок, по которому сегодня плывут розовые облачка. — Я написала тебе «валентинку». Как другу. Мордред! Я обвожу взглядом зал — розовый везде! — День Святого Валентина, будь он трижды проклят! Зачем мы сегодня выползли из подземелья? Занятия все равно превратятся в бесконечный обмен розовым хламом, неизбежные стычки за объект симпатий и слезы отвергнутых по углам. — Спасибо, Луна, — тем не менее киваю я. — У меня есть для тебя подарок, но в башне. Луна тихонько прыскает в кулачок и сообщает мне доверительным шепотом: — Я подожду, когда ты вернёшься. Не беспокойся обо мне. Звук хлесткой оплеухи раздается на весь зал, как выстрел, и действует не хуже самой оплеухи. Я оглядываюсь в поисках источника шума и сразу же натыкаюсь взглядом на выскочившего с лавки Рона Уизли с ярко-красным отпечатком ладони на щеке. Рядом с ним вопит, как банши, Лаванда. Что-то про Ромильду Вейн и жадного идиота. Гарри сидит в стороне от эпицентра, даже дальше чем Грейнджер, и смотрит на этот цирк с улыбкой маньяка. Грейнджер, кстати, выглядит потрепано. Более чем обычно. И старательно делает вид будто ничего не происходит, но я даже со своего места вижу, что она вся сжалась, прикусила губу и зажмурилась, чтобы не расплакаться. Неужели Гарри смог подстроить этот скандал? Но когда, как и — главное! — зачем? Пока оба Уизли заняты с Браун и Дином Томасом, на нас, на Гарри, они не обращают внимания. К нарастающему скандалу присоединяется Джинни. И уже на ее децибелы наконец-то реагирует Макгонагалл. Следом подгребает Снейп, хотя как раз его это совсем не касается: разборки внутри факультета. А мне, благодаря чириканью Чжоу и Эджкомб, становится ясна суть беспорядков: Рон Уизли променял Лаванду Браун на отсутствующую в Большом зале Ромильду Вейн. Причем променял прилюдно, во всеуслышание и без объяснения причин. И не когда-нибудь, а именно в День Святого Валентина! Это фиаско, чувак! Уизли может слать мерки гробовщику. Впрочем, если он ещё раз толкнет Снейпа, то его закопают без футляра. Грейнджер всё-таки не выдерживает и, демонстративно огибая толпу, уходит из зала. Гарри пожимает плечами на чей-то вопрос, тоже встаёт и почти проходит мимо Макгонагалл, когда его хватает за локоть Снейп. Я инстинктивно дергаюсь: первый порыв — на помощь! Мне хочется отбросить эту цепкую руку, закрыть Гарри собой от этого ненавидящего, но пристально изучающего взора. Бурная ночь отпечаталась на внешности Гарри: припухшие и истерзанные поцелуями губы, которые я сам с утра мазал заживляющим бальзамом, под глазами синева, крошечный засос за ухом. Выражение лица Снейпа становится брезгливым, он цедит слова и отпускает локоть Поттера. Я в ярости сжимаю кулаки, удерживая себя на месте последними усилиями: я найду способ стереть этого мерзкого нетопыря в порошок, если Гарри сейчас расстроится. Но Гарри только равнодушно смотрит на Снейпа и что-то коротко отвечает. Поправляет фибулу на мантии, ремень сумки и уходит. Спешу за ним, едва вспомнив про свою сумку с учебниками.***
Гарри привалился спиной к стене в одной из ниш. Он не прячется, но видно его только если подойти вплотную. Мой малыш выглядит усталым. Скорее всего, я тоже выгляжу не лучшим образом. — Как ты себя чувствуешь? — вид у него абсолютно затраханный. Я провожу носом по кромке волос на виске. Мой мальчик. Утренний душ не смыл мой запах. — Как будто трахался всю ночь и спал всего два часа, — улыбается Гарри. Он трётся щекой об мое лицо и тихо шипит — я не брился с утра и едва заметная щетина раздражает его кожу. — А что случилось у Уизли и Браун? — времени до звонка совсем мало, мне ещё надо успеть дойти до нужного кабинета, но сегодня на опозданиях не будут заострять внимание. — Уизли сожрал «шоколадные котелки» со специальной начинкой от Ромильды Вейн. — Приворотное? — можно было не уточнять, результат на лицо. — Ага, — Гарри явно хочет что-то добавить, его просто распирает от новости, но без моего вопроса шутка будет не полной. — И зачем Ромильде Уизли? — подыгрываю я. Гарри довольно улыбается: какой же он ещё ребенок. — Это были мои «котелки»! — он довольно хохочет, запрокидывая голову. Невыносимо хочется впиться в его шею губами, заласкать языком, скользнуть ниже. Безумие! Меня вштыривает воспоминаниями о прошедшей ночи, как он стонал, шептал и выгибался. Хныкал моляще, почти плакал и просил о большем. Я опираюсь рукой о стену, потому что ноги дрожат и подламываются, а рот наполняется слюной от желания снова встать перед ним на колени. Встряхиваю головой, желая стряхнуть этот морок: мир схлопнулся до единственной фигуры, а в ушах стучала кровь, заглушая все прочие звуки. — Аль! — Гарри схватил меня за плечи, обеспокоено заглядывая в глаза. — С тобой все в порядке? Учёные говорят, что лучше всего человеческий глаз различает оттенки зелёного, но ничего не говорят о том, что у зелёных глаз такое же количество оттенков — травяная безмятежность, бутылочное стекло равнодушия, обжигающе-мятная злость, ляпис ярости. Сейчас в глазах Гарри плещется абсент беспокойства. — Все в порядке. Просто… — боги, я не могу сказать, что опять хочу его. Это жестоко по отношению к нему. И я вряд ли смогу физически. — Просто устал. Гарри приобнимает меня за талию, опасно близко, но я тру лицо сухой шершавой ладонью и вспоминаю где мы, и что нас могут застукать здесь в любой момент, и что подозрительно долго нет колокола, возвещающего начало занятий. — Вечером. Внизу. — торопливо шепчет Гарри, клюет меня в щеку и убегает на урок. Тупо смотрю ему вслед. Мое безумие!