***
Тишину Тайных комнат нарушало лишь потрескивание дров в камине и наше тихое дыхание. Гарри лежал головой на моих коленях, свесив ноги через подлокотник дивана, и делал вид, что читает книгу по арифмантике: за последние полчаса он не перевернул ни одной страницы. Я давно закончил с чарами и теперь раскладывал прохладный лён его отросших волос на подушке. Было в этом что-то медитативное и очень уютное: отделять гладкую блестящую прядь, расправлять жёсткие завитки волосок к волоску, пропускать сквозь пальцы, позволяя мыслям неспешно течь в голове. После встречи детей прошло уже полторы недели, и февральские вечера, серые и промозглые, тянулись бесконечно, но мы с радостью пользовались этим затишьем, сбегая в тишину подземелий или в Выручайку, подальше от шума факультетских гостиных и одиночества в толпе. Моего мальчика давно тяготила маска безбашенного Героя и необходимость скрываться, пару раз он едва не раскрыл нас — в библиотеке и в Хогсмиде, когда нетерпение брало верх над здравомыслием, и он ластился ко мне, как мартовский кот. К счастью, люди предпочитают не видеть того, что не вписывается в их картину мира. И он останавливался сразу, мгновенно реагируя на мое предостерегающее движение или недовольное щелканье языком. Не давая мне повода быть недовольным. Это на самом деле впечатляло — и мгновенные переключения, и его реальный самоконтроль, и его готовность подчиниться моим решениям. И он не пытался продавить границы и не нарывался. Моя благодарность за это была безмерна: баловать его хотелось гораздо больше, чем наказывать. Несмотря на бесконечные колючие дожди, хлещущие из серых облаков, бьющие семихвостой плеткой при порывах ветра, и отсутствие даже намека на улучшение погоды, в замке царило небывалое возбуждение. Парочки, почуявшие весну, почти не скрывались, и баллы за непристойное поведение слетали как пух одуванчиков. Или виной были экспериментальные любовные зелья от братцев-кроликов? Филч лютовал на пару с Макгонагалл, но наложить ограничения на посылки не хватало полномочий, а Дамблдор опять где-то шлялся. Впрочем, Гарри не доставала даже Грейнджер, после моего с ней неласкового разговора, она предпочитала разговаривать с Гарри только об учебе. Уизли, оправившийся от любовного зелья при помощи мадам Помфри, усердно замаливал грехи перед Лавандой Браун. Ушлая блондиночка держала его на коротком поводке и, судя по его масляному взгляду, — периодически пускала под юбку. Сестрица рыжего была занята отношениями с Дином Томасом, что меня полностью устраивало. Слизеринцы тоже не доставляли хлопот: нервная Паркинсон, как и было приказано, отдала зелье и рецепт мне. И мы даже проверили его действие с Гарри. И пришли к выводу, что нам и без допинга хорошо, но для разнообразия можно и повторить. Когда-нибудь потом. Я не стал говорить Гарри, что вряд ли соглашусь повторить этот эксперимент еще раз: слишком безвольным он становился. Поэтому зелье я отдал Кричеру, велел отнести в кладовку на Гриммо и убрать под Стазис. И никогда не давать его Гарри. Меня лишь немного беспокоил Малфой — явная депрессия и тревожность превратили его в тщедушную тень прежнего красавчика. Сейчас он вызывал жалость и желание завернуть в вату. Причина его нестабильного состояния была мне известна: в один из учебных дней он утянул меня после обеда в знакомый пустой класс и, нервно оглядываясь, спросил про наказание Лестрейнджей. — Тебе-то что, Драко? Это и не наказание почти. — Ты не понимаешь! — Малфой облизывает лихорадочно потрескавшиеся губы. — Это же как тюрьма! Забавно, но я снова думаю о том, что в методах Волдеморт не отличается от Дамблдора: тот тоже посадил Сириуса под замок на Гриммо. — К ним могут приходить посетители, — мне нет дела до страданий Лестрейнджей, они огорчают Поттера своим присутствием в Англии и игнорировать их — оптимальная моя реакция. — Правда? — меня пугает этот безумный огонек в обычно холодных глазах. — Правда, можно? А мне разрешат? — Драко, — я говорю осторожно, чтобы не спровоцировать срыв. Опыта у меня уже хоть отбавляй. — К кому ты туда стремишься? Малфой дёргается как от удара и отшатывается от меня, но я успеваю поймать его за локоть и крепко сжать. — Драко, не делай глупостей. Я же могу помочь. Кто это? Рабастан? Драко замирает, пытается вернуть надменную маску, и только неровное дыхание выдает волнение. Мне совершенно некуда торопиться, рисунок на витраже по-прежнему неразличим под слоем грязи. Теперь понятны терзания Малфоя: Рабастан стоит того. Горячий парень. Но Драко действительно будет трудно убедить Рабастана, что он уже не маленький ребенок. А еще Торфинн. У этих двоих гораздо больше общего, хотя… Рабастан следовал за братом. Сколько ему было, когда он попал в Азкабан — семнадцать? восемнадцать? Были ли у него отношения до этого? Вряд ли он повзрослел в тюрьме, в одиночной камере по соседству с дементорами. Счастье уже, что выглядит и ведет себя он более-менее адекватно. Но в душе и разумом он ведь тот же ребенок. Чуть старше Драко. Чуть старше Гарри. Нуждающийся в тепле и ласке. В заботе. В той заботе, на которую так щедр Роули. Ему, любимому ребенку, до сих пор знающему покой отчего дома и материнскую ласку, было совсем не сложно поддержать своим теплом израненную душу младшего Лестрейнджа. Способен ли Малфой быть чьей-то опорой и утешением? — Мордред! — наконец-то шепчет Драко. — Почему ты такой догадливый? — Я с факультета Рейвенкло, помнишь? — невозмутимо отвечаю я. — Так тебе нужна помощь?***
Гарри захлопывает книжку, кладет ее на столик, и немного поворачивает голову так, чтобы можно было смотреть на огонь в камине. Обвожу пальцами его ушко, щекоча хрящик, мягко спускаюсь по нежной шее, вдоль пульсирующей венки, к тонкой ключице, сдвигая воротник рубашки. Люблю его. Эту доверчивую беззащитность, с которой он открывает уязвимую шею, мягкий завиток волос в ямке за ухом, в который хочется зарыться носом и впитывать его личный аромат. Моя сочная вишенка. Мой любимый. Мой хрупкий мальчик. Провожу ладонью от плеча до кисти руки, подхватывая и переплетая пальцы. Гарри смотрит на огонь почти не мигая. Ресницы на кончиках золотистые от отблесков пламени. Я поднимаю наши сплетённые руки и глажу ими его грудь от шеи спускаясь на подрагивающий живот круговыми движениями. Он улыбается и прерывисто вздыхает, он похож на котенка, эта порода — рэгдолл — со способностью полностью расслабиться в руках хозяина и растечься бескостной мягкой тряпочкой по поверхностям. Наклоняюсь, ловя губами венку на виске: это его метод взять ситуацию под контроль, почувствовать, что никто не властен над его жизнью и желаниями, кроме меня. Того, кому он доверяет себя добровольно. Мой сильный храбрый мальчик. Я слаб и труслив по сравнению с ним: я не смог бы так безоговорочно доверить себя кому-то. Разрешить контролировать свою жизнь. Даже мамам я не доверял всего с трехлетнего возраста. Его хочется ласкать и гладить бесконечно. Но он сам направляет наши руки под ремень брюк, расстегивая его свободной рукой и выгибаясь в сладком предвкушении.***
День рождения Рона Уизли проходит с размахом. «Три метлы» ходят ходуном от набившихся туда вопящих подростков. Братцы-близнецы притащили ящик фейерверков и приколов, заодно сделали рекламу своего нового магазинчика в Хогсмиде. Гарри сегодня изображает лучшего друга: Дамблдор вернулся в Хогвартс, не стоит давать ему повод для размышлений. Я почти не ревную. В конце концов, у меня тоже есть дела, которые давно требовали моего внимания. Например, адвокат. В предыдущие выходные я, как и обещал, дважды уже проведал Тима и остальных детей. Они осваивались на новом месте, но из-за знакомства с Макнейром, его помощниками и частью персонала компания Тима была на условно привилегированном положении. Условно, потому что в действительности никто из взрослых их не выделял, как любимчиков, но они были «местными». Надо отдать должное ребятам — они не злоупотребляли своим моральным превосходством, а наоборот старались помочь другим. Потихоньку детей расспрашивали о жизни до приютов, пансионатов и улицы. Многие оказывались без семьи в очень нежном возрасте и даже их имена вызывали сомнения — слишком уж простонародным они были. Том планировал пообщаться с гоблинами по поводу выявления родственных связей — были у них свои методы поиска наследников, но зеленошкурые хитрецы никогда не выдавали своих секретов. С другой стороны, мы были не против оплатить их услуги. Де Медичи официально свое присутствие в Англии не заявляли. Неофициально же был дан прием в Малфой-маноре, на котором присутствовали некоторые представители Министерства, из лиц колеблющихся. Лукреция сдружилась с Нарциссой и частенько навещала ее в Блэк-хаусе, пока Лоренцо окучивал Волдеморта. Об этом рассказывает сама Лукреция, ехидно посмеиваясь о неспособности к любви у этих двоих и попытках взаимно прогнуть и зацепить партнера. Видимо, посмотреть было на что, но я предпочел бы этого не видеть и не знать. Лукреция курит сигареты через длинный мундштук и хитро прищуривается, замечая, что я отворачиваюсь от вызывающей наготы ее ног в бесконечном разрезе платья. Она опаснее Гримпенской трясины. К офису адвокатской конторы «Аллен&Овери» у Спиталфилдс-маркет я неспешно прогуливаюсь пешком от Гриммо. В Лондоне тепло и сыро. Я показываю визитку от гоблинов надменной девушке-секретарю, и ее отношение в один миг меняется — теперь я дорогой гость. Дорогой в прямом смысле слова: услуги барристера потянут на пятизначную сумму, но есть и плюсы — наше с Поттером участие будет сохранено в тайне до самого финала. Сухопарый высокий ирландец с твердой рукой и цепким взглядом располагает к себе с первой минуты. Он явно маг, но его совсем не удивляет ни моё имя, ни мой статус, ни интересы Гарри Поттера, которые я прошу представлять. Он лишь делает пометки в лежащем перед ним блокноте. Основной его задачей предполагается расследование законности проживания Гарри у Дурслей, отсутствие компенсационных выплат и превращение дома в Годриковой впадине в мемориал. С финансами, увы, ничего не возможно сделать — у гоблинов есть подтверждающий документ с магической подписью Поттера, и их не интересует, что Поттер об этом не помнит. С этим он может обратиться в Аврорат. Мы скрепляем подписями доверенность на осуществление необходимых запросов и оформление документов, и в мою сумку отправляется очередная парная шкатулка для связи. Выйдя из офиса в небольшой вечнозеленый скверик, я ненадолго замираю в нерешительности, присев на широкий каменный парапет. Я не планирую возвращаться на ужин в Большом зале, но и идти куда-нибудь в кафе одному мне не хочется. На Гриммо Лукреция с Нарциссой соревнуются в ядовитости в адрес мужчин и сюсюканье над малышкой Астеропой. В поместьях был на прошлой неделе. Я не сомневаюсь, что даже если отправлюсь в Малфой-манор — мне будут рады и для меня найдется собеседник, но мне не хочется ни с кем общаться. Я хочу к Гарри. Закрыться на парочку замков от всего мира и наслаждаться им, не думая о том, что завтра или уже вечером надо куда-то бежать, что-то делать, опасаться вмешательства. Сбежать бы с ним на необитаемый остров… Мои терзания нарушает появление патронуса-рыси, который ластится к моим ногам. Я опускаю руку к мордочке, и зверь тихо говорит голосом Гарри: — Возвращайся, я жду в Тайных комнатах.***
Гарри ждёт меня сразу за дверью, взбудоражено сверкая глазами и притопывая от нетерпения — помнит, как я не люблю спускаться без него. Он лукаво улыбается и становится на ступеньку выше: так он выше меня и так удобнее целовать. От него пахнет сливочным пивом и немного огневиски. Игривое покусывание моих губ перетекает в ненасытную жадность, его руки блуждают по одежде, проникают под нее, застёжки сдаются сразу на милость победителя. Ладошки ледяные. Опять забыл перчатки. Или потерял. Перехватываю за тонкие запястья, сжимаю в своих ладонях его пальчики и подношу к губам, согревая дыханием. Отпускаю только внизу. — Ну, здравствуй, милый, — я чмокаю его в кончик носа и дергаю за выбившуюся из хвоста прядку. — К чему такая спешка? Я думал, вы до вечера будете праздновать. Он дергает головой: — Да ну их. Шумно. Я ушел с Хагридом, — он смотрит на меня, в ожидании реакции, но я лишь жду продолжения. Полувеликан не вызывает во мне никаких эмоций. Я не посещал уроки УЗМС. — Он был расстроен: Арагог умирает. Его любимец — акромантул, — поясняет Гарри. Я это знаю, но не помню откуда. Поэтому прикрываю рот ладонью. Страсть лесника к тварям пятого класса опасности мне известна. Хорошо, что не потащил Поттера в паучье логово. Или потащил? — Мы прогулялись до его домика, Хагрид был очень расстроен, а я давно не навещал его. Мы выпили чая. А на обратном пути я наткнулся на Дамблдора со Снейпом, — Гарри специально делает паузу. Я поправляю одежду и отхожу к столу, присаживаясь на край. Пока не расскажет — никаких отвлекающих маневров с соблазнением. — Гарри, ты можешь рассказывать быстрее? — он подходит на расстояние вытянутой руки и этого мне хватает, чтобы ухватить его за полу мантии и притянуть к себе. — Или тебе нравится меня дразнить? Он смотрит на мои губы и провокационно облизывается. Все мои бастионы и решимость не поддаваться падают прахом к его ногам. Легкий, почти невесомый поцелуй в качестве поощрения. Я отстраняюсь и придерживаю его за плечи: — Дальше! Он притворно вздыхает: — Они не заметили меня — я надел мантию сразу, как вышел от Хагрида, хотел пройти сюда. Они спорили. Снейп спрашивал Дамблдора о чем он мне рассказывает, — Поттеру неприятно это вспоминать. — Знаешь, директор насмехался над ним. Говорил, что он — корзинка в руке Волдеморта, и Дамблдор не положил бы в нее свои яйца. Я фыркаю, не удержавшись: — Звучит мерзко, ты только представь. А ведь Дамблдор — профессор Трансфигурации. Гарри делает такое специальное лицо, как будто его сейчас стошнит. Впрочем, меня тоже передергивает: Снейп, конечно, старательно поддерживает имидж мерзкого ублюдка, но даже ему я не пожелаю Дамблдора в любовники. Гарри вздыхает: — Это мерзко, потому что Снейп дезинформирует Тома по приказу Дамблдора. Я сам слышал. — И что? Мы давно об этом догадывались. И Том тоже. — Одно дело догадываться, а другое — точно знать, — Гарри передергивает плечами. Это придется рассказать Волдеморту. Вопрос только в том, когда это сделать? Если смешать директору планы, он сумеет придумать новую каверзу до того, как подохнет от проклятья на руке, или нет? — О чем еще они говорили? — Дамблдор опять нес свой обычный бред о силе любви, которую боится Волдеморт, — я фыркаю, вспоминая рассказ Лукреции: любви он может и боится, но поебаться не дурак. — А, еще Дамблдор просил Снейпа убить его и присмотреть за Малфоем. Я пораженно выдыхаю. Вот оно, блядь! — Когда? — Не знаю, — Гарри грустно вздыхает. — Они поговорят об этом сегодня вечером. Я крепко прижимаю Гарри к себе, глажу по напряжённой спине, которую он привычно расслабляет под моими ладонями и прогибает в пояснице. До Остары — три недели, до Белтайна - два месяца. Если директор не изменит свои планы, то никому не придется его убивать, его прихлопнет откатом. Но если он возьмет со Снейпа Обет, то Снейпу тоже не поздоровится. Не то, чтобы я его жалел, я даже представить не могу, как он до сих пор жив с таким количеством взаимоисключающих клятв и обещаний, но в качестве зельевара он неоценим. Другое дело, что такого как Снейп надо держать в строгом ошейнике, на коротком поводке, в подвале. Впрочем, Волдеморт это ему запросто обеспечит. Гарри трет носом у моего уха, а потом щекотно облизывает шею, горячая волна терпкого, как огневиски, возбуждения останавливается внизу живота. — Гарри! — Ммм? — он притирается всем телом и смотрит на меня абсолютно затуманенным взглядом: я тут думаю об Англии, а он поплыл в тепле. — Гарри, — говорю я строго, «специальным» голосом, придерживая его подбородок, чтобы он сфокусировался на моем лице. — Ты сегодня не обедал. И не ужинал. Поэтому марш в душ, а я позову Кричера. — Хорошо, папочка, — муркает Поттер. — Потрешь спинку? — Я тебе задницу надеру. — Гарри недовольно надувает губы. — За спиртное. Но потом. Я награждаю его шлепком и подталкиваю в сторону спальни. Мне надо немного подумать. Получается плохо, потому что вызванный домовик сразу же накрывает на стол. Судя по набору блюд — Лукреция сегодня ужинает в Блэк-хаусе: минестроне, ньокки в грибном соусе, крохотные равиоли с разными начинками, паста с морепродуктами, фокачча с оливками и брускетты с сыром, овощами и прозрачными ломтиками ветчины и лосося. От вина я отказываюсь — Гарри на сегодня достаточно.***
Через три дня Гарри жалуется, что Снейп не дает ему прохода. И смотрит как на неизлечимо больного. — Да ладно, тебе, Гарри, — насмешничаю я, — он всегда на тебя так смотрел, как будто у тебя нет мозгов. А теперь его опасения подтвердились, у тебя там крестраж. Был. Но он-то этого не знает. Гарри захлебывается возмущением и вспыхивает как сухой валежник. Понятно, что старик поделился-таки своими фантазиями относительно крестража и методов его извлечения из Поттера. А Снейп, несмотря ни на что, полжизни потратил на служение Дамблдору ради защиты Гарри от Волдеморта. Даже как-то стыдно разочаровывать мужика, что все его жертвы — бесполезны и, в конечном итоге, бессмысленны. Поттер снова мечется и психует: ему совестно, как будто это он заставлял Снейпа давать глупые клятвы, и он считает, что должен поговорить со Снейпом, объяснить ему все. Я считаю, что мы должны поговорить с Волдемортом — это его слуга увлекся игрой в двойного шпиона, это его крестражи и его тоже касаются планы относительно Гарри. А рассказать все Снейпу означает рассказать все Дамблдору. Мы почти всерьез ругаемся с Гарри. В нем очень не вовремя очнулся казалось бы надежно прикопанный альтруист, который ни в какую не желает внимать голосу разума. Я бы и рад вспылить и позволить ему принять решение самостоятельно, но я уверен, что ни мне, ни ему не понравится. — Гарри, — я говорю негромко, но он не посмеет возражать. Мы оба это знаем. — Сел, замолчал и послушал меня. Он дергается, останавливается, вздыхает и послушно садится на краешек стола. Блядь, как же сложно. И как волнующе-остро кипит где-то за ребрами от его готовности слушаться. — Гарри, мы поговорим со Снейпом, — он вскидывает голову и уже собирается что-то сказать, когда видит мою поднятую ладонь, предостерегающую от лишних разговоров. — Ты поговоришь, а я пойду с тобой под мантией-невидимкой. И по результатам разговора мы решим, что делать дальше. Идея безумная, рискованная, совершенно в духе Поттера, и Гарри наклоняет голову к плечу, раздумывая. А потом соглашается. Я знаю, что пожалею об этом.