***
Выплываю из зыбкого сна в пуховое облако одеяла. Чувствую тепло лежащего рядом. Привычно шевелю лишь кистью руки и невесомо касаюсь кашемировой нежности кожи внизу его живота. Ощущаю наливающуюся пульсирующими толчками тяжесть члена. Открываю глаза и встречаю насмешливый взгляд. Он проснулся раньше. Улыбаюсь в ответ. Почти не двигаемся, я шевелю лишь пальцами, продолжая дразняще поглаживать сухую теплую кожу у основания. Головка члена вязко тычется мне в ладонь. Тактильные ощущения несравнимы ни с чем: кашмир, шелк, бархат — все проигрывает в сравнении с ним. Гарри постанывает, облизывает сухие губы. Тянусь поцеловать. — Аль… — неуверенно, — Аль, я зубы не чистил… — это значит без поцелуев. Это значит… — Плевать! — рычу я и захватываю его губы своими. Он меня с ума сведёт, вот правда! Вчера он со мной целовался, засовывая язык в мой рот чуть ли не до гланд, высасывая слюну. После того как мой язык вылизал его узкую задницу до блеска. А сейчас его смущают нечищенные зубы! Шелест кожи об кожу оглушает. Утренний секс это особый вид близости.***
К Примроузу собираюсь утром, отправив до завтрака записку с извинениями и просьбой о немедленной встрече. Гарри спит, укатанный по постели. Машинально трогаю свежую метку от зубов на ключице, улыбаюсь — привык. После того как излагаю ритуалисту все возникшие вопросы по поводу ритуала, жертвы, вероятных крестражах и вариантах возрождения, я ловлю на себе препарирующий взгляд. Мысленно ухмыляюсь: не пугает, я вчера два таких взгляда выдержал. Примроуз предлагает мне чай, а сам обкладывается книгами и пергаментами для расчетов. Вежливо отказываюсь и прошу прислать сову, когда появятся первые результаты, а сам отправляюсь на небольшую прогулку в Лондон. Надо проветриться. Я заинтересовал ритуалиста достаточно, чтобы он попробовал просчитать варианты: добровольная жертва в рамках свадебного ритуала — это даже звучит многообещающе. Отдельно отметил, что смерть предполагается от Авады. Не то, чтобы всерьез, но в качестве тренировки мозга просчитываю вероятности вмешательства в ритуал и физическое устранение Дамблдора при помощи немагического оружия. Вот это будет хохма, если главный защитник и сторонник объединения с не-магами умрет от маггловского оружия. Хотелось бы найти альтернативный вариант. Кроме яда василиска мне ничего не приходит в голову. Но яд так просто не подсунуть. Разве что при помощи отравленного кольца — было одно такое в каком-то из списков имущества, — что тоже по-своему было бы ироничным: сначала кольцо Гонтов, потом кольцо Блэков. Но ему требуется контакт к голой коже, а Дамблдор не тот человек, который подпустит близко. Отравленное оружие тоже отпадает. Метнуть нож — могу, ударить — нет. Подойти к жертве вплотную, почувствовать ее тепло, биение сердца, а потом пронзить плотное тело… бррр… Для такого требуется навык именно ножевого боя или особый тип личности. Хуже только горло перерезать, чтобы кровища во все стороны. Даже думать о таком неприятно. Психологически я — лучник, стрелок, снайпер: мне проще бить издалека и прицельно. Я плотно завтракаю в кафе на рынке Спиталфилдс. Блошиный рынок — один из надежных способов релакса и проветривания мозгов от моей мамы. Она находила поистине уникальные вещи на развалах, у меня такого опыта нет, поэтому я просто гуляю, иногда останавливаюсь послушать торг покупателей и продавцов над какой-нибудь невзрачной безделушкой. Прислушиваюсь к редким заинтересовавшим вещам, вдруг магическая штучка. У лотка с детской бижутерией меня накрывает приступом ностальгии: изделиями из полимерной глины я увлекался в прошлой жизни, совсем недолго. Не ожидал увидеть их сейчас, глина ещё не настолько популярна. Перебираю шуршащие как морская галька яркие подвески. Старуха со старым резным мундштуком лениво поглядывает на меня и почесывает за ухом приблудного черного кота пока я не проявляю особого интереса, и ожесточенно торгуется за каждый пенни, когда этот интерес улавливает. Я бы купил сразу, но в этом тоже был свой азарт. Расходимся довольные друг другом. Луне понравятся яркие цветочки-ягодки. Возвращаюсь ближе к полудню. Поттер уже проснулся, но еще в постели. Хитро смотрит, соблазнительно потягивается, красуется. Я холодный, едва удерживаюсь от соблазна пощекотать его ледяными пальцами: в Лондоне настоящая буйная весна, но ветер с моря по-прежнему выдувает тепло. — Пора завтракать, детка! — Гарри притворно дует губы, но я знаю, что ему на сегодня достаточно секса. Мне, впрочем, тоже. За ланчем рассказываю про Примроуза. Гарри понимающе хмыкает: — Ну, я бы на его месте тоже заинтересовался устройством твоих мозгов. — А на своем? — возвращаю ему подколку. — А на своем меня интересует устройство других частей твоего тела, — Гарри пошло двигает бровями, а я давлюсь чаем — это же надо было так подставиться!***
Ощущение надвигающейся беды щекотало нервы. Как гроза, как шторм, затаившийся за горизонтом, но уже бросающий молнии в потемневшую взбаламученную воду. Что-то темное и ужасное по ту сторону солнца, пускало холодные мурашки по коже и заставляло оглядываться в темных коридорах. Зависать у окон, выходящих на озеро, всматриваться вдаль до рези под веками — вдруг успею, вдруг замечу предвестник бури. Но гладь озера в сумеречной мгле тумана, которая не исчезала даже под прямыми лучами полуденного солнца, и тихий ветер над этой невинной пасторальной картинкой будто шептали мне: «жди беды!» Гарри как будто ничего не замечал, мерцал на периферии взгляда, как пляшущий солнечный зайчик, и успокаивающе поглаживал запястья случайными скользящими касаниями. Немного отвлекал Драко. К Лестрейнджам его не пускали, к ним никого не пускали, кроме эльфов и Долохова. Рабастан с Родольфусом разбирали документы — и в них была заложена настоящая бомба под Дамблдора: от сведений о малолетних магах оставшихся без попечения родителей и получения доступа к финансам учеников до изменений в учебной программе Хогвартса. Кем бы ни были «новые инквизиторы», документы они собирали с дотошностью, сохраняя даже записки на обрывках пергамента. Люциус от этих новостей почти не фигурально бегал по потолку и орал — ещё бы, такой удар по Попечительскому совету. А Драко страдал, как страдают юные влюбленные — самоотвержено и от души. Он доставал нас с Поттером своими метаниями, мнительностью и сомнениями так, что однажды Гарри не выдержал и рявкнул чуть ли не на всю библиотеку, что Драко надо потрахаться с кем-нибудь, авось пройдет. Малфой ожидаемо обиделся и пробурчал, что в школе вариантов нет, а те, которые есть — заняты, причем сделал это таким тоном, что Поттер уронил челюсть, покосился на меня и запунцовел. Внимание отвлекла Панси Паркинсон: она неграциозно плюхнулась рядом с Малфоем и стала нудеть по поводу концерта какой-то модной группы, на который она не могла попасть, но очень хотела. По-моему, она просто ожидала от Малфоя предложения о сопровождении, потому что одна она не могла себе позволить удрать из Хогвартса, а он барахтался в трясине несчастной влюбленности и совершенно не реагировал на ее заигрывания. Гарри равнодушным тоном заметил, что можно было бы в записи посмотреть. В результате объяснений, что такое видео и как его делают, я сам не понял как пообещал сводить слизеринцев в кино и всё-таки изучить вопрос создания колдовидео.***
На Пасхальные каникулы я решил остаться в Хогсмиде: Гарри и Драко оставались в замке, хотелось быть поближе. Да и что бы я делал на Гриммо? Сюсюкал с малышкой и бегал от заигрываний Лукреции и прочих подружек Нарциссы? А здесь можно провести время с пользой и удовольствием. И шалить: Поттер всё-таки совершенно безбашенный фетишист, и я собирался использовать это нам во благо. — Зачем ты?.. — Гарри замирает на пороге гостиной и озадаченно сводит брови. — Тебе же нравится, — я упираюсь плечом в косяк, складываю руки на груди, чтобы тонкая рубашка подчеркивала рельефы мышц, и скрещиваю ноги в гольфах, я даже скин-ду в ножнах приладил для большей аутентичности. Я знаю, что Поттера ведёт от такого меня. Гарри судорожно сглатывает, и прикрывает глаза. Жду. Надолго его не хватит. В конце концов, я тоже люблю ролевые игры. Он выдыхает с каким-то болезненным стоном. Открывает глаза и смотрит умоляюще. — Можно мне?.. — я ухмыляюсь и провокационно поднимаю бровь — ему придется договорить. Гарри прочищает пересохшее горло. — Можнояснимуего? Что-то новенькое. Обычно же не снимает. Я подхожу вплотную, касаюсь губами завитка на виске и тихо говорю: — Он не помешает. Поттер вспыхивает горячечным румянцем и повисает на моей шее. Целуемся, пока губы не начинает покалывать, а мимо сознания пролетает изрядный кусок пути в спальню и частичная потеря одежды. Гортанно порыкивающий Гарри толкает меня на кровать и рывком оказывается сидящим на моих бедрах, нависая на вытянутых руках. Скольжу ладонями по его ногам, от коленей вверх, к маленькой любимой попке, и смотрю прямо в его глаза, выдерживая серьезную внимательность. Взгляд его становится острым, жестким, опасным. Он ёрзает, задирает килт, елозит своим членом по моему, пуская по телу электрические разряды, от которых покалывает в пояснице и жарко тянет затылок. Не отрывать взгляд. — Гарри… — выдыхаю я. Я хочу… чего-то. Чтобы он сделал что-нибудь. Что угодно. Он наклоняется, почти ложится на меня, и нежно проводит мокрыми искусанными губами вдоль линии нижней челюсти. Опускается ниже по пульсирующей вене к ключице, черт-черт-черт, удержаться, не вскинуть бедра, не схватить, прижать, подмять — выдержать эту сладкую игру. Покорное разрешение на все. Гарри удовлетворённо выдыхает, обдавая влажным жаром мой сосок, и обхватывает губами, слегка прикусывая. Не выдерживаю! Не-а, вообще никак. Сжимаю пальцы на его ягодицах, приплющивая его к себе с размаху и подтягивая выше, тянусь губами. Грязные поцелуи, мокрые, и он хихикает, довольный. — Ну, Аааль… — отстраняется он и снова ползет своими блядскими губами вниз по моему телу. Прикосновения влажные, лавовым следом по коже. Ниже… Живот инстинктивно поджимается. Поттер хитро поглядывает снизу вверх и ухмыляется, очерчивает языком каждый кубик мышц, спускается по косой и проводит языком вдоль пояса, комкая клетчатую ткань. Сначала сверху, а потом сдвинув килт — снизу, довольно урчит в паховую складку и широкими мазками вылизывает мои яйца, прихватывает кожу губами. Бесовский мальчишка! Глаза лукавые, затопленные чернотой зрачка. Развожу колени шире, открываюсь, грувом в висках стучит «хочу!», только бы не передумал. Не передумает. Жидким огнем заливает разум, лишая способности здраво мыслить — и остальное вспышками, выныриванием на поверхность: растягивает пальцами; яркий рот обхватывает не менее яркую головку, щекочуще дразнит языком; хлюпает пошло — так пошло, что кончики ушей обугливаются от жара; тесно, распирающе, правильно… Упираюсь затылком, разбивая стон об сцепленные зубы, хо-ро-шо, секунда дискомфорта, обеспокоенный взгляд, расфокусированный мой в ответ. Двигайся! Вслух сказал или просто догадался? Чистая ведь механика — вперёд, назад, сначала медленно, чтобы я привык, сначала только головкой, раздвинуть, ворочать, неспешно расширяя пространство. Лёгкие горят огнем — или это воздух раскалился? — вздохнуть сложно, невозможно, как будто снизу давит прямо в диафрагму, скручивая очередным сладким импульсом. От круговых покачиваний ожидаемо окончательно сносит крышу, по спирали, с каждым витком все ближе к вершине, к пику наслаждения. Гарри упирается ладонями в мои колени, растяжка на грани боли, смотрит вниз. Я знаю, что его заводит смотреть как двигается его член, как натягивается кожа вокруг, как краснеет от влажных шлепков. Знаю, что не позволит перевернуться, что ему важно смотреть на меня, видеть как меняется моё лицо, когда слетают последние предохранители. Что он видит? Первой судорогой сковывает тело, содрогаюсь мелко, мне недостаточно, а Гарри нарочно дразнится, словно прилипнув ладонями к моим коленям. Пытаюсь вывернуться, на одних инстинктах, хочется выгнуться в пояснице и закончить в пару жёстких движений кулаком, синхронно с толчками твердого ствола в простату. Да черта с два! Мой сладкий малыш шипит разъяренным демоном и накатывает темп. Чувствую себя беспомощным под этой стихией. Сознание опять рассыпает фрагменты, как фотки полароида: капли пота на виске и верхней губе; блестящая кожа на груди; напрягающиеся мышцы рук, удерживающие мои колени; прикушенная нижняя губа; яростный огонь в глазах — или это отблеск от свечей? От зашкаливающего биения крови перед глазами разливается красным, раскаляется как от ударов молота, добела, до пульсаров. Сбрасывает в пропасть затяжного оргазма. Гарри с коротким стоном падает следом.***
Записку от Примроуза встрепанная сова приносит лишь в следующий четверг. Новости так себе. Как и говорил Волдеморт — никаких препятствий к созданию крестража у Дамблдора не было. Мог сделать запросто. Мои предположения, что Том был подопытной крыской, на которой он проверял уровень опасности и прикидывал риски, лишь получили подкрепление. Возродиться в чужом теле Дамблдор не мог, к счастью. По крайней мере ход ритуалов возрождения этого не предполагал, а история создания их таких случаев не фиксировала. Но вот призыв души в голема был возможен. Не самостоятельно, при помощи трех-пяти сильных магов, на крестраж помещенный в «болванку», но за этим дело не встанет, найдутся желающие — Аберфорт, Грюм, Кингсли, Уизли всем табором. Про смерть на свадьбе тоже приятного мало: хотя, кроме предрекания тридцати трех несчастий для молодоженов, никаких серьезных последствий от самого факта смерти нет, а добровольность вообще может нивелировать некро-эманации, она же может усилить сам ритуал связи. Но жертва приносится до завершения ритуала, даже до главных фраз, и вести ритуал должен кто-то другой, а не жертва. Возможно, сыграет роль воля умирающего: опытные малефики позавидуют силе сконцентрированного проклятия буде такое озвучено. Проклинать их незачем, зато можно запрограммировать на исполнение завещания, например. Я вспоминаю историю из книг — путь за крестражами и Дарами Смерти, — и почти не сомневаюсь, что дело в завещании. В общем, не знаешь, что хуже — все плохо.***
Гарри приходил ко мне через Сладкое королевство каждый день, а потом мы отправлялись в поместья или маггловский Лондон, или оставались в домике. После сложного разговора на Имболк Гарри вел себя безупречно в рамках наших отношений. Он как-то сказал, что даже учитывая обстановку, это все равно самый лучший год в школе. Что он ощущает себя обычным учеником. Мне же казалось, что зимняя настойчивость, требования повзрослеть и стать равным партнёром настолько его вымотали, что он даже немного боялся, что я могу передумать. Он был идеально послушным, постоянно ластился, расцветал от малейшей похвалы. И остро реагировал на мое неудовольствие, даже если его оно никак не касалось. Капризничал только по поводу учебы, но, по-моему, больше для того, чтобы я ему помог и позанимался вместе с ним. Леденцы, которыми были набиты его карманы, я видел теперь редко, не знаю означало ли это его взросление, или все зависело от кризисных ситуаций, но совсем в детство он не проваливался. Зато полюбил сидеть на ковре у камина, оперевшись спиной на мои ноги. Иногда он при этом читал, или собирал очередной браслет, но чаще просто сидел, откинув голову на мои колени, и позволял массировать кожу головы, расправлять пряди волос вдоль складок килта. В основном в тишине, но иногда, очень редко, он позволял себе немного мечтать вслух, как будто опасаясь, что озвученное может не исполниться. О том, что мы поедем в путешествие, когда все закончится, о маленьком домике где-нибудь на вересковых пустошах Шотландии, и о теплом море. О жизни вместе. И о большой собаке. Мечты его были бесхитростны до боли в сердце.