***
В Мунго мы вваливаемся, держась друг за друга, пошатываясь и спотыкаясь, как два раненых бойца с поля боя. И то ли мое эпичное отбытие еще не успели забыть, то ли Поттера узнали, но буквально через пару минут нам организовали отдельную палату на пятом этаже. Почти следом за нами приходит хмурый пожилой целитель. — Не могу сказать, что рад вас видеть снова, мистер Лаудон, — вместо приветствия заявляет он с порога. И поясняет в ответ на мою удивленную гримасу, — Я был вашим целителем в прошлый визит. Стюарт Барроу. — Эм… Хорошо. Здравствуйте. Меня вы знаете, а это Гарри Поттер, — Гарри сидит на больничной койке и вяло поднимает руку в приветствии. — Хорошо. Раз с церемониями покончено, я бы хотел вас осмотреть. Что случилось на этот раз? Снова нападение? — Нет, — качаю я головой, стягивая с Гарри тяжелую мантию и помогая лечь на больничную койку. — Утром я выписался из маггловской больницы, отправился в Хогвартс и обнаружил, что мистер Поттер находится в Больничном крыле вот в таком состоянии. Целитель осматривает Поттера, накладывает медицинские чары, молча фиксирует свои наблюдения в свитке, и все больше хмурится. — Позвольте спросить, мистер Поттер, где вы были все это время? — В Хогвартсе. Где же еще? — сипло отвечает Гарри. — Решили заморить себя голодом? — Гарри в ответ лишь пожимает плечами. — Куда только смотрит школьная целительница?! — Хотел бы и я это знать, — негромко, в сторону, произношу я. — А вы? — оборачивается ко мне целитель. — Вы тоже решили геройствовать? Утром выписались — и уже едва на ногах стоите, — ехидно добавляет он. — Ложитесь. Вас тоже следует осмотреть, хотя, видит Мерлин, я не понимаю зачем вы здесь! — А где мы, по вашему, должны быть, — ощериваюсь я. Ишь ты, не здесь. Целители все такие бесстрашные? — Не знаю, — отвечает Барроу. — Я от глупости лечить не умею, а заклятий на вас нет. Подавляю желание заорать «Дайте жалобную книгу!»: у нас здесь еще есть дела. Поэтому терпеливо жду, пока он закончит мой осмотр. Видимо, мое состояние сочтено более-менее удовлетворительным, потому что суровая морщинка между бровей целителя постепенно разглаживается. — Неплохо, неплохо, — наконец-то произносит он. — Что ж, не вижу смысла задерживать вас в больнице. Сейчас я напишу вам рекомендации по зельям. Мистеру Поттеру обязательно легкая диета. — Целитель Барроу, у меня есть небольшая просьба, — говорю я, поднимаясь с кровати. — Мне нужны копии ваших заключений о состоянии нашего с мистером Поттером здоровья. А еще специалист, который поможет извлечь и запечатать воспоминания для суда. Целитель пристально смотрит на меня, потом кивает и делает копии свитков. На каждом ставит свою подпись. Отдает мне вместе со списком рекомендаций. — Я позову целителя Тики, он специализируется на работе с памятью. Мистер Лаудон, мистер Поттер, — он кивает на прощание и уходит. — Аль, — тут же подает голос молчавший все это время Поттер и протягивает ко мне слабую руку. — Иди сюда, посиди со мной. Два шага разделяющие кровати я могу сделать и без трости. Сажусь, опираясь на изголовье койки, и Гарри тут же устраивает голову на моей груди, приваливается к моему боку, обхватив рукой за пояс. Он прикрывает глаза. Тень от ресниц соперничает с фиолетовыми кругами под глазами. Кожа на руке почти прозрачная, вены на просвет видны. Чмокаю его в макушку. Мой нежный, ранимый Гарри. — Я так люблю это… — шепчет он, — Стук твоего сердца. Тук-тук. Тук-тук. Он прижимается крепче. А я стараюсь дышать ровно, чтобы не выдать, как больно мне от его беззащитности. Не мог я ошибиться, разрешив ему быть не символом и несгибаемым героем, а тем, кем он хочет. Но это сделало его уязвимым. Или нет? Может мне он просто не боится это показывать? Дверь в палату открывается без стука, входит очередной целитель в лимонной мантии — Янус Тики. Он похож на покойного Слагхорна как брат-близнец — такой же лысый толстячок с моржовыми усами. Вот только разговаривает он хладнокровным профессиональным голосом. Даже странно, что на эту безэмоциональную монотонность реагируют его пациенты. Лечь, вынуть серьгу, сосредоточиться. Движения его палочки, пока он одно за другим извлекает воспоминания в фиалы и запечатывает их специальным заклинанием, подтверждая подлинность, скупы и деловиты. — Вот и все, — Тики протягивает мне шкатулку с уложенными в нее фиалами. — Счет за услуги у дежурной медсестры. Хорошего дня! Он выкатывается за дверь, едва успев услышать наши благодарности. Гарри совершенно без сил, но едва заметная улыбка как будто подсвечивает его изнутри. Пора выбираться отсюда. Где-то здесь на этаже, возможно даже в соседней палате, доживает последние свои дни Дамблдор — и это последние дни затишья перед грандиозной бурей, которая непременно разразится. Пусть. Бурная майская вода всколыхнет это болото Магической Британии, поднимет гниющие пласты, смоет всю грязь, всю скверну селевым потоком. Так надо. И так будет. Но нам нужны эти несколько дней. Набраться сил, набраться уверенности друг от друга, напитаться любовью. Пора домой. Я задумываюсь лишь на мгновение и уже знаю, куда нам надо отправиться. Где мы будем только вдвоем. В маленький домик на окраине Хогсмида.***
Переместившись камином из Мунго, я вызываю Кричера: надо доставить наши воспоминания мистеру Ригану, принести нам чистую одежду и приготовить легкую диетическую еду. А еще заказать и забрать зелья специально для Поттера — своей голодовкой Гарри слишком сильно навредил себе. Мы еще поговорим об этом. Но не сейчас. Сейчас я увожу его в ванную комнату — мы пропитались зельями и запахами больниц настолько, что горчит во рту. Гарри все так же устало улыбается и помогает мне раздевать его, а потом блаженно стонет, опускаясь в горячую воду и ароматную пену. С огорчением отмечаю, что он потерял не меньше десяти фунтов, а то и все пятнадцать. Залезаю к нему, и сразу затаскиваю к себе на колени. Боги, как же я соскучился. Хорошо, что вокруг вода, и у меня уже мокрое лицо, и Гарри сидит ко мне спиной, и так сладко прижиматься губами в ямку за ушком. Так он не видит моих слез. Бедный мой мальчик. Как должно быть страшно было ему в неведении. Как повезло мне проваляться неделю в беспамятстве — я бы сошел с ума от беспокойства. Он устало прикрывает глаза, привычно откидывая голову на мое плечо. Я нежно мою его, проводя мягкой губкой по тонкой коже. Целую хрупкие пальчики, острое плечико. С волосами приходится повозиться. Гарри шипит и пытается вырваться, предлагает отрезать нахрен все, ворчит, что волосы — не зубы. Затыкаю его жадным поцелуем и терпеливо распутываю эту паклю. Все что угодно, лишь бы чувствовать его рядом, чтобы между нами — ни миллиметра. От тепла и заботы Гарри окончательно разморило. Я едва уговариваю его съесть чашку легкого куриного супа с яйцом и зеленью и отщипнуть кусочек форели на пару. Десерт игнорирует и едва не засыпает за столом. Впрочем, таков был план. Прошу Кричера перенести Гарри в постель, с сожалением думая о том, что сам я рискну сделать это не скоро. Среди ночи я просыпаюсь от жалобного стона и не сразу понимаю, что это плачет Гарри. Во сне. Свернувшись клубком на краешке кровати. Тормошу его, прижимаю к себе, целую. Такой холодный. Он всхлипывает сквозь сон и слезы: — Вернись. Пожалуйста… Вернись… У меня кружится голова от ощущения, что это уже было — ночь, его слезы, жалобный шепот, просьбы и обещания, что он будет послушным, что он сделает все… Было… Было. Невыносимо слышать страх и боль в этом бессознательном плаче. Зову его, тормошу, ему необходимо проснуться. — Аль, — всхлипывает он, наконец-то открыв глаза. — Аль… — Тшшш, родной, я рядом. Я обещал, помнишь? — я укладываю его на себя, чтобы он слышал мое сердце, отогрелся об меня. Он всхлипывает, цепляется за меня, вжимается, дрожит то ли от страха, то ли согреваясь. Ужасно хочу спать, он здесь, в моих руках, и я продолжаю нашептывать ему, что все кончилось и я рядом, всегда буду. Мне кажется, что лишь на минутку прикрыл глаза — и уже утро. Гарри рядом нет, но грохот на кухне и приглушенное ворчание успокаивают меня до того, как я успеваю встревожиться. Откидываюсь на подушки и позволяю себе немного поваляться, бездумно рассматривая узор потолочных балок. На кухне опять что-то грохает. А я чувствую счастье — чудесное теплое утро, ничего не болит, мягкие простыни касаются чистого тела, голос переругивающегося с Кричером Гарри, аромат кофе, яблочных блинчиков и подгорающего бекона… Ах ты ж негодник! После ванны останавливаюсь в дверях: Гарри в белых плавочках, пушистых носках и передничке с этой своей худобой выглядит как блядская мечта извращенца. Я смотрю на того, кого люблю. Он заливает шкворчащий на раскаленной сковороде бекон яичной смесью, и Кричер снова начинает причитать, что «хозяин Альтарф запретил…», Гарри шикает на него и передразнивает, «есть способ уговорить хозяина Альтарфа». — И что же это за способ? — посмеиваясь, спрашиваю я. Гарри оглядывается — волосы колышутся тяжелой волной по плечам — расплывается в шкодливой улыбке и с абсолютно распутно-кошачьим видом вертит своей мелкой задницей. — Убедительно, — подхожу вплотную, невесомо глажу его плечи, спину, просовываю руку под передник и накрываю ладонью пах. Гарри выгибается, трется об меня и запрокидывает голову, подставляет улыбающиеся губы для поцелуя. Блестящие влажные губы. От него пахнет мятой зубной пасты и медом. Гибкий мой, тонкий, чудесный. Покусываю его шейку, сгребая волосы в кулак, целую чувствительную впадинку под затылком, за ушком, языком вдоль вены. Другой рукой сдергиваю трусы вниз, освобождая его наливающийся член. Гарри фыркает, переступает с ноги на ногу как молодой жеребенок, но героически продолжает переворачивать блинчики и следить за омлетом. Отбираю лопатку и командую отвернувшемуся Кричеру: — Проследи за завтраком… А сам утаскиваю свою добычу в спальню, не прекращая целовать и покусывать эти пухлые яркие губы, моя сладкая вишенка, по дороге теряя сначала его болтающиеся на щиколотке трусы, а потом передник. Он довольно хихикает и выворачивается подо мной на кровати, изгибается и пытается стащить носочки, но я рычу: — Оставь… Его ладони сухие и горячие, кожа начинает зудеть, там где он касается меня, смотрит этими своими невозможными глазами цвета зеленого мха, и в шорохе простыней мне чудится шуршание вереска, как тогда, в сентябре. Тянет меня к себе, бесстыдно, обхватывает, обнимает, кажется, всем телом, прижимается — огнем под кожу, в вены, в каждую клетку. Потому что мне нет мира без него. И ему нет. Глупый шепот, порывистые требования, обрывающиеся в поцелуях, на полу-вздохе, полу-стоне… Гарри дрожит от нетерпения, горячий и нежный внутри, требует большего, жадный мой. — Ну давай же, — он нетерпеливо вскидывает бедрами, раскрываясь целиком, такой беззащитный, невинный и порочный одновременно. Жар плавит мое тело, плавит кости, взрывает изнутри, огонь — один на двоих, сжигающий воздух между нашими губами, между нашими телами. Задыхаюсь. Мое желанное безумие. Влажные узоры по коже — боги, сплошные выпирающие косточки, порезаться можно, — руками ловить возбуждённую дрожь, держать, не отпускать, любить. Прижимаю щекой тонкую щиколотку и отпускаю себя, раскручивая огненные спирали нашей на двоих страсти, пусть сожжет — до тла, до пепла, развеет над вересковыми пустошами весенним ветром, но чтобы вдвоем, чтобы вместе, чтобы даже на пике оргазма в унисон, в губы, на выдохе — «Мой, только мой, навсегда…» Люблю…***
Следующий раз просыпаюсь от шороха дождя по крыше, шурх-шурх, как волны об галечный пляж. Гарри сопит рядом, уткнувшись носом куда-то в подмышку. Там за темной пеленой дождя нет никого, только вода, только мокрые деревья, только трава, и ручейки бегущие по склонам, собираются в реки, уносят печали. И можно еще лежать, смотреть как играют на золотистой коже блики от огня в камине, так тепло, и не надо никуда вставать, никуда торопиться. Желудок урчит. Нет, вставать все-таки придется. Я неосторожно шевелю затекшей рукой и, конечно, бужу Гарри, который мгновенно вцепляется в руку, заставляя меня зашипеть от неприятного покалывания. — Ты куда? — выпаливает он чуть ли не с испугом, как только я пытаюсь отстраниться. — Боги, Поттер, — закатываю я глаза и ерошу ему волосы на макушке, — куда я могу пойти в таком виде? Я глажу его по зарумянившейся щеке и ухожу в ванную как есть, голышом, посмеиваясь и удивляясь тому, что он до сих пор умудряется смущаться от моей наготы. От своей он не смущается. За поздним завтраком вспоминаю, что сегодня уже суббота и я обещал навестить маму. Только сначала нужна новая палочка. Кажется я погорячился с мечтами о том, что нам некуда торопиться. — Гарри, ты как? Все хорошо? — Если не считать того, что ты опять заставляешь меня есть овсянку, то да, — недовольно бурчит Поттер. Битву за омлет с беконом он проиграл: Кричер просто уничтожил запрещенную для него еду, а новый я готовить не разрешил. — Овсянку ты ешь, потому что устроил голодовку в Больничном крыле и твой желудок сейчас не в лучшем состоянии. Кстати, какого дьявола это было? Гарри тут же теряет весь свой боевой задор, как-то сжимается и опускает глаза. Я бесцеремонно поворачиваю его за подбородок к себе, заставляя смотреть мне в глаза. — Я слушаю, малыш. — Я… — он дергает кадыком, — Я не знаю… Я не хотел… а ты пострадал… До меня не сразу доходит смысл его бессвязного лепета. Но когда доходит, это пугает меня. Я и до этого считал анорексию разновидностью селфхарма. — Ты себя наказал? — уточняю я, и он неуверенно пожимает плечами, искоса следя за моей реакцией. Я не знаю, что ему на это ответить. Его наказывали голодом за проступки, а теперь он наказал сам себя за то, что произошло со мной. — Я разве разрешал тебе это делать? — сухо спрашиваю я. — Нет, — он мотает головой, а потом несмело добавляет, — Папочка… — Не разрешал, — подтверждаю я. — Поэтому о наказании за самодеятельность мы поговорим позже. Ты хорошо себя чувствуешь для небольшой прогулки или отложим на потом и останемся дома? — Прогулка, — выбирает Гарри, сразу повеселев. — Хорошо. Тогда мы сейчас идем за новой волшебной палочкой, а потом в гости. — В гости? — переспрашивает он. — К Тому? — Нет. К нему сходим завтра. Сегодня будет небольшой сюрприз. Приятный, — успокаиваю его, чтобы не испугался раньше времени. Я и сам немного боюсь.