Чистый

SYML - Wildfire

      – Опоздал сегодня, – не в упрек, трудно рассмотреть и расслышать хотя бы оттенок осуждения, если глаза напротив улыбаются ярче призрачной улыбки на губах. – Случилось что-то?       – Ерунда, – Шастун не мнется на пороге, прикрывает дверь и делает шаг навстречу прежде, чем Арсений успевает заученной репликой предложить ему присесть.       – Так … На чём мы остановились вчера?       Вчера они, кажется, остановились на светлом воспоминании Антона о том, почему он решил заступить в ряды спасателей. Однажды став свидетелем пожара, будучи еще мальчишкой, он рассмотрел в мешковатых костюмах пожарных что-то от супергероев, а в том, как вода фонтаном била из рукава – красоту. Особенную, непонятную слишком многим, кто не сумеет рассмотреть за паникой и горем что-то менее мрачное. Но сейчас Антон взахлеб рассказывал о том, как впервые в своей жизни попробовал расчехлить пожарный гидрант и его глаза горели так же ярко, как у того самого мальчишки, который стал случайным свидетелем пожара на соседней улице.       – До встречи завтра? – Шастун все реже запинается в ставшем привычным предложении, а когда слышит согласие Попова, подкрепленное его кивком, дергает дверную ручку. – Пока, Арс!       И незаметно для самого себя, кажется, за спиной у собственной совести, Шасту становится легче. Каждый день как шаг по дороге, и пусть конечная цель этого путешествия пока неизвестна, он готов идти ровно столько, сколько понадобится, если ему будет всё так же легче.       – Ну, рассказывай! – Дима изменения в настроении и состоянии Антона не заметить не может, как минимум тот факт, что тот начал улыбаться говорит о многом.       Потому, когда Позу удается подкараулить друга после очередной встречи с Поповым, он предлагает выпить кофе не из автомата, а в ближайшей кофейне, но всё еще предпочитая уютному залу лавочку в хорошо знакомом парке.       – О чём говорите? Или ты о таком рассказывать не можешь?       – Почему не могу? – Антон искренне удивляется, ловя на себе любопытный взгляд. – Могу. Это же моя терапия. Это, кажется, в обратную сторону не работает.       – А, то есть это наш Арсюша не может о тебе сплетничать? – Дима улыбается, даже не предлагает подкурить, как делал раньше, чтобы сгладить взаимно неприятную игру в молчанку.       Ему изменения в Шастуне определенно нравятся, и он не сомневается в правильности их вектора.       – А тебе очень хотелось его развести на искренность? Думал, он тебе какие-то тайны моего тёмного прошлого поведает?       – А оно правда тёмное?       – Конечно, нет, – Антон отнекивается смешком и дальнейший разговор клеится сам по себе, перетекая из одной темы в другую, прерываясь смехом Шастуна, ставшим непривычным за эти несколько недель, что он ходил почти немым.       – Так, а … Когда вы заканчиваете? То есть, когда наш добрый доктор черканёт нужную закарлючку в нужном месте? – только к моменту, когда у обоих в стаканах закончился напиток, а привычные темы сошли на нет, решается спросить Позов, всё еще несколько боязливо косясь в сторону друга.       – Ты о допуске? – Антон переспрашивает, но оба знают, что это для того, чтобы потянуть время.       Дима кивает и Шаст впервые за весь разговор отводит взгляд.       – Не знаю, Дим. Но, знаешь, чувствую, что мне рано еще.       Позов от удивления приоткрывает рот, но не перебивает.       Добиться от Шастуна таких слов, осознания собственной неготовности на контрасте еще недавних сцен кажется ему чем-то невозможным, но тот, будто расслышав его мысли, продолжает объяснять.       – У меня как будто появился шанс наконец-то разобраться в себе, понимаешь? Поговорить о вещах, о которых никогда не говорил. В чём-то признаться не Арсу, но самому себе. Это как разговаривать с самим собой, но на другом языке, который ты до этого не понимал, а теперь понимаешь. А Арсений, он как переводчик, знаешь? Я говорю ему, а он так легко это все пересказывает совсем другими словами, и смысл понятнее становится. Я становлюсь себе понятнее.       Димка не торопится отвечать. Им обоим нужна эта минута тишины, которая закончится приободряющим хлопком по плечу и предложением выпить еще по стаканчику кофе.       Арсения позитивная динамика в работе с Шастуном тоже радует, но по-своему. Безусловно, ему приятно, что тот перестал кричать в его кабинете и подкарауливать по ночам в курилке. Теперь его визиты повторяются изо дня в день и каждый новый сеанс затягивается дольше предыдущего. Незаметно, ненавязчиво, будто разговоры путаются в минутах и время приостанавливается, позволяя Антону договорить, а Арсу – ответить.       Арс чувствует, как Шаст тянется к нему. Теперь в широко распахнутых глазах нет и намека на ту тень, которая не позволяла рассмотреть настоящего Антона с его прошлым, настоящим и будущим. Его страхами и интересами, его желаниями. Конечно, рано говорить о глубине, рано вспоминать и о допуске, потому что, так или иначе, оба сейчас ходят по краю вокруг да около, разговоры об Антоне касаются его жизни, но лишь тех её сторон, которые он позволяет увидеть.       Никто не забывал о том, как он оказался в этом кабинете и зачем. И мысли об этом нередко всплывают у обоих в головах, но всё плывет своим чередом, перетекая изо дня в день, из одной встречи в другую – чашкой свежезаваренного чая, предложением вспомнить моменты, которые вызывают улыбку. Которые заставляют улыбаться вопреки еще саднящим ранам на руке, что хоть и успели затянуться, но еще напоминают о себе следами.       Никто не забывал о том, почему Антон не хочет возвращаться в события того дня, который поделил его жизнь на до и после. И пока он проживает эти периоды по отдельности, однажды ему придется связать их между собой, пережив заново каждую минуту.       А еще они обменялись номерами телефонов. И теперь, если Антону хочется встретиться в нерабочее время, он пишет или звонит, предлагая привычно-любимый кофе или просто пройтись, если погода не откровенно мерзкая. Хотя Шаст успел привыкнуть, что для Попова нет плохой погоды и тот готов топтать мокрые улицы часами, с улыбкой слушая и изредка отвечая.       В какой-то момент спокойствие Арсения перестало доводить Шастуна до бешенства и теперь, просто находясь рядом и позволяя заразить себя этим «спокойствием», он раз за разом ловил себя на мысли, что ему это ощущение нравится.       Нравилось и Арсению. Не сосуществовать в «спокойствии», но проводить время вместе. Мысль о том, что просто его присутствие рядом делает кому-то хорошо, согревала изнутри, заставляя задуматься, что не такой уж он бесполезный и не зря однажды ночью, жертвуя салоном своей машины, привез невменяемое тело домой, обеспечив ему покой хотя бы до утра.       Это чувство «нужности» смягчало очерствевшую душу. Возвращало к мыслям о том, что он не безнадежен и всегда ледяные руки если не заслуживают тепла, то хотят однажды быть согретыми. И лучше, чтобы это был не огонь свечей или сигарет, а чужие, такие же одинокие руки.       Однажды ночью между двумя бокалами вина Арсений принял волевое решение наконец-то ответить одному человеку, который слишком давно и настойчиво добивался его внимания. Не то, чтобы ему очень хотелось, но встречи с Антоном разбудили в нем какую-то потребность в простом человеческом общении. Не ради того, чтобы кому-то стало лучше, не ради справок-бумажек или героического долга перед родиной, а просто для себя. И для кого-то еще, по-человечески взаимно.       И получилось все, признаться, в разы проще, чем Арс успел себе придумать. У страха, пословицей, глаза оказались слишком велики, а сомнения практически беспочвенными, но было в этом общении что-то такое, что заставляло заканчивать свидания на пороге парадной, а на нежные сообщения отвечать сдержано и как-то односложно.       Дискутируя с самим собой долгими ночами, Арсений пытался вывести свои страхи на искренности, но те упрямились, а на утро вытекали неотвеченными сообщениями и несогласием провести вместе вечер. Отдать должное, человек по ту сторону баррикады оказался терпеливым, и пока Попов выстраивал великую китайскую стену по кирпичикам своих мыслей и опасений, продолжал искать лазейки и пути, добиваясь внимания если не напрямую, то хотя бы намеками и недомолвками.       Так в квартире Арсения появилось несколько дорогих, но концептуальных подарков, обдуманно даже не распечатанных в знак протеста принятия их в принципе, а совесть получила великолепную возможность довести и без того истощенную душонку едва ли не до первой стадии алкоголизма. Благо здравый смысл, вооружившись чередой бессонных ночей на дежурствах, выборол для них сухой закон.       Тогда у совести появились две лучшие подруги – стыд и вина. Эта триада, однажды спевшись в один и очень громкий голос, сперва лишила Арсения сна, после – аппетита и любых желаний, а когда боевой дух протеста был сломлен, а воля подавлена, выдвинула своё условие, при котором все трое оставят его в покое.       Сидя в неприлично дорогом ресторане, Арс себя откровенно ненавидел, запихивался салатом и соглашался на очередной бокал игристого не потому, что листья рукколы не проталкивались в горло, а потому, что под градусом мир и его восприятие так или иначе меняется. И если в изысканном зале ему еще удавалось справиться с подкашивающим колени страхом, то, оказавшись в салоне чужой машины, Попов почти вслух выл от безвыходности ситуации.       Поцелуи липли к губам без всякого соображения, а чужие руки, кажется, повсюду и сразу, выбивали из легких последние глотки воздуха, оставляя тело бездыханно валяться на переднем пассажирском.       А к тому моменту, когда Арс снова переступил порог парадной, запустился механизм, который не давал сбой ни под давлением триады совести-стыда-вины, ни под градусом в крови. Попрощаться прежде, чем прозвучит предложение подняться в квартиру – талант и уникальная способность Попова.       Поднимаясь на свой этаж в металлической коробке лифта, Арсений чувствовал себя супергероем. Сверхчеловеком.       Но на каждого супергероя, как известно, найдётся свой сверхбулыжник.       – Что ты здесь делаешь?       – Не слишком любезное приветствие, сынок.       – Не слишком любезное время для визитов, нет? – вопрос был риторическим и ответа не подразумевал, потому Арс, не дожидаясь, пока его снова с порога собственной квартиры упрекнут в чем-то, открыл только что закрытую дверь и по всем правилам любезности жестом указал на выход.       – Я пришла поговорить, – женщина держалась непоколебимо.       – Увы, время позднее, мне завтра с утра на работу и … – Арсений демонстративно сверился с часами, картинно вздохнув. – Кажется, тебе самое время уходить. Прошу.       Сцена рисковала затянуться надолго, потому как ни сын, ни мать даже не думали уступать, а сквозняк с лестничной клетки был единственным, кто планировал сегодня прерывать тишину.       – Арсений …       – Погоди, как ты вообще зашла? – поинтересоваться такой откровенной глупостью было меньшим из зол. – Откуда у тебя ключи?       – Арсений, какое это имеет сейчас значение? – Вера держалась великолепно. В тошнотворном спокойствии она бы легко посоревновалась с сыном.       – Мам, серьезно? – Арс хмыкнул, проглатывая всё то, что рвалось наружу, но никак не высказывалось в лицо матери. – Даже знать не хочу, что ты наплела консьержке.       – Мне нужно было с тобой поговорить.       – А меня ты спросила, хочу ли я с тобой разговаривать? – смирившись с тем, что никто уходить не собирается, Арсений захлопнул дверь, щелкнув замком, и начал стягивать с себя куртку и обувь. – Ты вообще в курсе, что существуют телефоны, нет? Зачем нужно было приезжать ко мне домой?       – Ты не отвечаешь на мои звонки.       – Так может в этом есть определенный ответ, ты не подумала? Я не отвечаю на твои звонки, потому что я не хочу с тобой разговаривать? – игристое невовремя напомнило о себе, ударив в голову и по голосовым связкам, отчего конец фразы Арс практически прокричал, но вовремя взял себя в руки и прошел в комнату уже будучи полон решительности закончить этот цирк как можно быстрее. И если для этого нужно поговорить, он готов потерпеть.       Тем более, он догадывался, о чём пойдёт разговор.       – Не уважаешь меня, так подумай об отце. Он тоже обеспокоен сложившейся ситуацией.       – Какой ситуацией, мам? – если бы гордость позволила, Арсений бы взвыл, но пока только вынужденно гремел бокалами и уже начатой бутылкой вина. – Ты сама себе придумала эту ситуацию и страдаешь в ней.       – Давно ты злоупотребляешь? – Я не злоупотребляю, – и показательно наперекор осушив бокал в пару больших глотков, он принял оборонительную позицию, скрестив руки на груди и прямо встретившись взглядом. – У меня был тяжелый день.       – Где ты был? – очередной вопрос вырывается почти истеричным смешком в ответ.       – Серьезно? Мне тридцать семь лет, и я должен отчитываться, где я был? Когда ты врываешься в мою квартиру без приглашения и требуешь каких-то объяснений и разговоров? Обвиняешь в злоупотреблении алкоголем, уверен, суешь свой нос абсолютно везде и, наверняка, уже в полной боевой готовности, чтобы предъявить мне что-нибудь? – Арс чеканит жестко, всю свою злость запечатав в пальцах и мертвой хватке до вытрезвляющей боли.       – Я просто беспокоюсь о тебе, – заново начинает Вера, и Арсению стоит титанических усилий не ответить ей так, как ему очень хочется, но не позволяет воспитание. – Ты проживаешь свою жизнь в одиночестве. Всё, что у тебя есть – это твоя опасная работа, на которой ты рискуешь погибнуть каждый день, а ты ведь так и не пожил! Мы с отцом просто хотим, чтобы ты был счастлив. Чтобы ты наконец-то нашел себя, нашел свой дом, свою сем-       – Ты закончила? – грубо перебивая, но только за невозможностью больше сдерживать себя.       – Дай мне договорить.       – Договаривай, – кадык болезненно упирается во вставший в горле ком. – Договаривай и уходи.       – Мы с отцом желаем тебе простого человеческого счастья, сынок, услышь меня, пожалуйста. Желаем жизни, в которой тебе не придется рисковать, чтобы доказать что-то кому-то. Где ты будешь любим и любить не за что-то, а просто так, понимаешь? Как мы с отцом любим тебя. Ты не супергерой, Арсений. И чем выслушивать чужие проблемы, чем переживать чужие беды, прислушайся к себе и помоги, в первую очередь, себе. Прекрати убегать от себя, отворачиваться от людей, которые к тебе тянутся. Не прогоняй вот так, как сейчас меня. Тебе нужен человек рядом, всем нужен. И ты заслуживаешь рядом с собой любящую, нежную девушку, которая покажет тебе совершенно другую жизнь.       – Договорила? – каждый звук сейчас был важен. Каждый мог стать тем неосторожным, после которого всё исправить будет слишком сложно, потому Арс цедил сквозь зубы, глядя в глаза, но на самом деле – сквозь.       – Арсений …       – А теперь уходи.       – Арс-       – Вон отсюда! – крик резче пощечины, но Вера даже не вздрагивает. Молча опускает голову и уходит в прихожую, чтобы накинуть на плечи пестрый шарф и пальто.       И тишина становится едва ли не осязаемой, густой, тяжелой. Дышать невозможно, грудь спирает теснее, чем от нехватки воздуха, как бы не пытался вдохнуть.       Дверь закрывается так же тихо, оставляя Арса наедине с самым страшным из своих врагов – самим собой. И сейчас он сильней сломленного, дрожащего, раздавленного заживо двумя фразами, эхо которых перебивает только звон стекла остатками некогда красивого бокала по кафельной плитке. Вот и сломалась тонкая, но крепкая. Все ломаются.       Сил кричать нет, а крик рвется наружу, застревая в легких и расцарапывая горло, кажется, в кровь. И пока бессилие подло бьет под колени, самое худшее из возможного, разочарование – отравляет изнутри, заставляя сжимать запястья и заламывать пальцы до вытрезвляющей боли. Сейчас слишком важно зацепиться за момент, не позволить ему паразитировать внутри, процветать там дальше, распускаясь соцветиями сомнений и страхов, постепенно заглушая внутренний голос. Так можно навсегда стать немым в заложниках самого себя.       Мысль звонкой оплеухой прилетает неожиданно и Арс приходит в себя, когда телефон уже тесно жмется к уху, а на том конце невидимой связи знакомый голос отвечает удивленно, но с призрачной надеждой, еще не уничтоженной холодом Попова окончательно.       Осколки сметаются быстро, окна нараспашку, чтобы вымести остатки недавнего разговора. До мурашек и ощутимого озноба, избавляясь от остатков не алкоголя в крови, но пьянящего не хуже чувства злости, откровенной ярости. Вот только в тандеме с болью она играет против Арса в любой из возможных партий.       В дверь звонят коротко и быстро, как будто всё еще сомневаются, но Арсений развеивает все сомнения, открывая практически мгновенно и буквально втаскивая позднего гостя в прихожую, а затем без предупреждения впивается в губы.       Целует грубо, сминая чужие губы жестче, чем располагает момент. Мажет языком, горячо выдыхая и прикусывая влажные следы на подбородке, но даже такой своей лаской не выбивает из чужой головы вопросы. Потому, когда Арс тянется поцелуями к шее, его почти силком отталкивают, но продолжают крепко держать за плечи.       – Арс, что-то случилось? – Вадим спрашивает обеспокоено, рассматривает лицо внимательно, как будто хочет выискать что-то такое, что от него попытаются скрыть.       Попов упрямо мотает головой, закусывая губу. Дышит тяжело, но не рискует снова потянуться за поцелуем.       – Тогда, почему ты передумал?       – Просто, – самой глупой из отговорок выдыхает Арс и всё-таки влипает в чужие губы снова, но через несколько секунд опять оказывается на расстоянии вытянутой руки. – Что не так? Ты ведь хотел!       – А ты? Ты этого хочешь? – Вадим спрашивает в лоб, заставляет смотреть себе в глаза, цепляя пальцами за острый подбородок и поворачивая к себе. – Арс, что с тобой происходит?       – Ничего не происходит. Просто хочу, чтобы мы наконец-то переспали.       – Врешь, – безапелляционно пресекает мужчина и его движения становятся жестче, отчего пальцы впиваются в кожу, а вторая рука находит своё место на затылке, всецело отрезая пути к отступлению. – Ты выставил меня чуть больше часа назад, а теперь вызваниваешь, набрасываешься с порога.       – А что тебе не нравится? – страх отступает, и даже опасный блеск в глазах напротив и мертвая хватка не пугают Арса отвечать в тон дерзко. – Ты меня месяцами обхаживал, подарками задаривал, как шлюху покупал, чтобы потом при любом удобном случае залезть в штаны, а теперь, когда я прыгаю тебе в руки, тебя что-то смущает? Что-то не нравится? А ты от меня любви большой и светлой ждал? Что буду тебе в рот заглядывать? Изнемогать от обожания? Чего ты от меня хотел и чем ты теперь, блять, недоволен!?       – Придурок ты, Арс. Какой же ты … – Вадим не договаривает, горько поджимает губы, одним глотком проглатывая всё невысказанное, а тогда в один момент перехватывает лицо Попова крепче, больно врезаясь пальцами в скулы, а свободной ладонью неожиданно до дрожи сжимает пах. – Я бы хотел, чтобы в момент, когда ты будешь меня тащить в постель, у тебя хотя бы стоял.       Он чеканит жестко сквозь зубы и бьёт этим сильнее, чем рукой. И пока Арс задыхается накатившими чувствами, Вадим его отталкивает к противоположной стене почти брезгливо, напоследок смерив презрительным взглядом.       – Я тебя никогда не пытался подкупить, Арс. Никогда не относился к тебе как к шлюхе. Я верил, что у нас может что-то получиться, потому продолжал добиваться встреч, а не потому, что просто хотел тебя трахнуть. Разберись в себе для начала, прежде чем лезть в чужую жизнь.       Дверь закрылась второй раз за этот вечер, оставив Арсений наедине с самим собой. И если, проводив взглядом мать, он нашел в себе силы устоять на ногах, то сейчас сползал по стене, не отыскав ничего, чтобы продолжать просто дышать.       Ком в горле развязался лишь спустя бесконечно долгие несколько минут, когда Арс сумел доползти до душа, подпирая собой все стены. Вода тонкими струями хлестала по лицу и плечам, смывая слой за слоем, мысль за мыслью. Вслед за комом в горле развязывая тот, другой, что был многим глубже, не позволяя дышать полной грудью, но давиться безрезультатными попытками.       И пока худые плечи коротко дрожали под холодной водой, по щекам непрерывно и искренне, вымывая остатки грязи не снаружи, но изнутри, стекали слезы.       Чистые.