Чистый

FINNEAS - Let's Fall in Love for the Night

      Проснувшись, Антон выработал в себе привычку тянуться не за пачкой сигарет, а за телефоном, уточняя время встречи, которая незаметно для него перекочевала из разряда редких, но приятных, в ежедневные и важные.       Как правило, он писал одно и то же, ему в ответ прилетал такой же одинаковый лаконичный ответ, где от случая к случаю менялись только цифры, обозначающие время встречи. Если у Арсения не было других консультаций, он охотно соглашался на любое время, оправдываясь тем, что в свою рабочую смену он всегда на месте, за исключением выездов, конечно. В выходные планировать было труднее просто потому, что иногда Антон вспоминал, что Попов не обязан встречаться с ним в своё законно свободное время. Но на каждое сообщение тот отвечал согласием, назначая встречу если не в кабинете, то всё в том же парке.       Так на месте «тошнотворно-серых» стен появлялись чуть более живописные виды улиц и пейзажи набережных. Арсений любил пешие прогулки, а Антон был не против выгуливать и выгуливаться, подхватывая разговор снова в момент, когда тот рисковал затихнуть. Молчание тоже стало важной частью терапии, но это Шастун понял не сразу, потому первое время сбалтывал всё, что придет в голову, чуть позже ругая себя за откровенный бред.       Зато благодаря этому самому бреду он выяснил, что Арсений классическому эспрессо из автомата предпочтет латте с солёной карамелью из кофейни за углом, а скучным мелодрамам или наивным комедиям – экшены Тарантино и Гая Ричи с неожиданными сюжетными поворотами и специфическим юмором. Очки он носит, потому что «а почему бы и нет», а шарф его серый теплый достаточно, чтобы не носить шапки в мерзкие питерские минуса.       К слову, чувство юмора Попова стало для Шастуна настоящим открытием. В отличие от его коллег, матёрых любителей пошутить и посмеяться над своими же недо-шутками, Арсений шутил, что называется, редко, но метко, зачастую вгоняя Антона в ступор, а после – приступ истерического хохота едва ли не до колик.       Забавный он был, одним словом. Всё еще до одури странным, непонятным для Шаста, но забавным.       А сегодня утром сообщение осталось без ответа. Антон несколько раз перепроверил, в тот ли диалог отправил, не опечатался ли. Быть может, сообщение не отправилось из-за недостатка денег на счету или еще что-нибудь, но нет. Всё было как всегда, но ответа не было.       Шаст сходил в душ, позавтракал, потренировался, отмечая для себя, что такой внеплановый добровольно-принудительный отпуск пагубно сказался на его спортивной форме и здоровье в целом, но телефон всё еще не звенел коротким оповещением.       Незамысловатыми расчетами дней в неделе и месяце Антон убедился в том, что у Попова не выходной, а значит, так или иначе, он должен быть на месте. И, так-то, он всегда говорил, что если двери его кабинета открыты – он может смело пользоваться гостеприимством и вторгаться без предупреждения, но дверь оказалась закрытой.       Спрашивать у кого-то куда делся их штатный психолог даже в голове Шастуна звучало глупо, тем более, что каждый в части знает не больше, чем график дежурств, но сегодня удача явно не собиралась исчезать так же бесследно, как «Попов А. С.», от которого осталась только табличка на запертой двери.       – Оксана, привет! – на свой страх и риск, искренне сомневаясь в том, что девушку зовут именно так, Антон подскочил к соседней двери.       – Привет, – Суркова, в отличие от своего коллеги-психолога, была более сговорчивой с мужской половиной пожарной части и, расслышав своё имя, расплылась в улыбке и остановилась на пороге. – Что-то случилось?       Шаст поймал себя на мысли, что невольно улыбается сходству их диалога сейчас с тем, другим, который всегда начинается с вопроса чуть взволнованного в своей интонации, но искренне взволнованного.       – Да нет, ничего, но вообще-то, я хотел спросить, – Антон запинается, но под вопросительным взглядом продолжает уверенней. – Ты не знаешь, случайно, где Арсений … Сергеевич?       Чёрт его знает, в каких они отношениях, а весь такой Попов слишком чётко обозначил, что к нему, уж извольте, по имени-отчеству. Да и, признаться, мало кто к нему вообще обращался, если только не нужно было чего-то конкретного. А всё конкретное всегда решалось за закрытой дверью.       – Если честно, я сама не знаю. Он позвонил мне утром, попросил подменить, – Оксана не выглядела встревоженной и это Шаст для себя отметил сразу. Значит ли это, что с Поповым ничего страшного не произошло и это просто неудачные обстоятельства? – Сказал, что его пару дней, возможно, не будет. А ты что-то хотел? Если что, я могу тебя проконсультировать.       – Нет-нет, – Антон прикусил губу прежде, чем до него дошло, что звучит это, по крайней мере, не очень. – То есть, я хотел сказать, что я подожду Арсения Сергеевича. У нас с ним …       – Терапия? – и пока Оксана лучезарно улыбалась, Шастун зажевывал губы до красноты, по инерции кивая в ответ и мысленно уже возвращаясь домой.       Дома его не ждало ничего, кроме одного существенного «ничего». Встречи с Поповым так надежно укоренились в его ежедневном расписании, что теперь он просто не знал, куда себя приткнуть. Кофе в одиночестве оказался не таким вкусным, да и больше одной чашки не пился, а потребность поговорить с кем-то оказалась такой острой, что вплоть до самого вечера Дима исполнял обязанности невольного слушателя, судя по уровню заинтересованности и участия в разговоре отвлекаясь на все возможные домашние дела.       – Так, а Арсеньевич твой куда делся-то? – уже перед тем как наконец-то попрощаться переспросил Позов, напарываясь на вызывающе громкие и недовольные вздохи Шастуна.       – Во-первых, он не Арсеньевич, а Арсений. Арсений Сергеевич. А во-вторых, ты уже спрашивал и я, блин, понятия не имею, куда он делся.       – Н-ну, надеюсь, он не сбежал от тебя навсегда и завтра вернётся, как ни в чем не бывало.       – Я тоже … надеюсь, – пропуская мимо себя очевидную колкость, отвечал Шастун, бесполезно пиная носком домашнего тапка ножку кресла.       И правда надеялся, но ни на следующий день, ни через день Попов на связь не вышел. Вслед за первым неотвеченным сообщением в стройном столбце появилось еще два, по количеству дней, но ни одного в ответ.       – Блядство, – в сердцах сокрушался Антон, откладывая телефон экраном вниз и с большим энтузиазмом набрасывая в нагрузку еще десяток отжиманий.       О том, что на рабочем месте Арсений тоже не появлялся, Шастун узнал от Позова. Тот исключительно по-дружески предлагал ему обратиться за помощью к Сурковой, если ему так уж горит, но Шаст упрямился, гипнотизируя диалог с контактом «Арс психолог» и к своему удивлению находя созвучность этого «арс» с критичным «sos» весьма забавной. Арсению бы шутка точно понравилась. В его стиле.       А вообще, иронично. Самоиронично.       Вечером пятого дня молчания Антону было уже не до шуток и даже не до самоиронии. Утром он успел смотаться в часть и снова наброситься на Оксану с расспросами, та только пожимала плечами и повторяла уже набившее оскомину «просил подменить еще денек». Потому, когда Шастун обнаружил себя перед смутно знакомой дверью вжимающим кнопку звонка, ему почти не было стрёмно, только до неприятного волнительно, отчего кроссовки безжалостно топтали ни в чём неповинный коврик, остановившись только в момент, когда дверь щелкнула и открылась.       – Антон? Ты …       – Я, – кивая в довесок, будто одного его вида на пороге чужой квартиры недостаточно, Шастун почти перестаёт волноваться.       – Что ты … –Арсений растерянный до чёртиков, как будто заспанный или неспавший сутками, жмурится, вероятно, сомневаясь в реальности происходящего, но собирается с мыслями и закрывает лицо рукой, с силой растирая глаза. – Ч-чёрт, прости, я должен был тебя предупредить и...       – Да ничего, – Антон убеждает сейчас себя, не его, но находится быстрее Попова, бросая между ними неожиданное:       – Что-то случилось?       Иронично. Самоиронично.       И Арсений моментально ловит его взгляд. Больше не пытается стереть вид Шастуна на собственном пороге с глаз, смотрит ровно и чуть-чуть смущенно как будто. А тогда просто моргает и делает шаг в сторону, кивая.       – Зайдёшь? – кажется, Антон соглашается прежде, чем Арс успевает предложить, и переступает порог квартиры.       Забавно, будто впервые. В прошлый раз его сюда втаскивали на своих плечах или заталкивали силком, Шаст не был до конца уверен в событиях той ночи, потому что память до сих пор считала, что эти воспоминания слишком травматичны для неокрепшего сознания взрослого мужика.       В гостиной Попова непривычно темно, свет падает только от тусклой лампы над кухонным гарнитуром, заставленным чем-то невнятным, но таким чужеродным, что Антон моментально обращает своё внимание, а, фокусируясь, узнает несколько логотипов ресторанов, которые предлагают услуги доставки блюд.       Не то чтобы Арсений выглядит, как хозяюшка, но Шасту что-то подсказывало, что срач – вообще не его формат. Он еще вспоминает иногда, как были сложены его вещи в то утро. После той ночи.       – Чаю? – Арсений вихрем врывается в гостиную, будто вновь без разрешения читая мысли Шастуна, и первым делом сметает с кухонных поверхностей все картонные коробки и пакеты, пряча во всевозможные ящики.       Антон с трудом сдерживает улыбку, но в момент, когда его взгляд натыкается на начатую бутылку вина и бокал с предсказуемо алым содержимым, чувствует на себе другой взгляд. И в нем нет ничего от былого спокойствия.       – Я...       – Я не отказался бы … – Шаст перебивает, но только потому что слышит, как непривычно нервно выдыхает Арсений, а, поймав его взгляд, договаривает с абсолютной уверенностью в правильности выбранной тактики. – Не отказался бы выпить.       – Вина? – предсказуемо и чуть виновато, и Антон, признаться, в умилительном ахуе от происходящего, иначе и не скажешь, перелопатив весь могучий русский.       – Можно.       Таким Арсения он видит впервые, и это чувство никак не объяснишь, не опишешь. Это как узнать о том, что Деда Мороза не существует, а вместо Зубной Феи под подушку монетку кладет мама, не без толики разочарования в этом мире. Это как разгадать тайны великолепного Гудини и всех его фокусов, только вместо гениального иллюзиониста – Арсений, который знать не знает о своем спокойствии, голос которого больше не звучит, как озвучка классических произведений, а его «выебанно-стильность» в одежде сейчас в домашних спортивных приятно-серого оттенка и растянутой футболке.       Арс кивает отрывисто, суетится и едва ли не спотыкается в полумраке, преодолевая расстояние в несколько шагов, чтобы поставить рядом со своим бокалом чистый и наполнить оба до одинаково полного уровня. Бокалы предательски звенят в дрогнувших руках и взгляд, каким Попов без слов предлагает выпить, такой … чистый, каким Антон, готов поклясться, не видел его никогда.       – За … встречу? – тост условный, оба выпивают для того, чтобы сгладить неловкость ситуации, а, помолчав с полминуты, Арсений всё-таки берет себя в руки.       – Хочешь, пойдём на лоджию, – выдыхает и натыкается на вопросительный взгляд, но вместо объяснений кивает рукой с бокалом в ту часть гостиной, скрытой от внимания почти непроглядной темнотой. – Там красиво.       Это самое идиотское, что он мог сказать, чтобы увести Шастуна из откровенно засранного пространства кухни-студии, со всеми недоеденными коробками и пакетами. К его мнимому счастью Антон соглашается, но первым с места не сходит, дожидаясь, пока Арсений пойдёт вперед.       – Них...       – Красиво, да? – Арс улыбается, и Антон видит это в отражении панорамного окна. Подхватывает легко, как прежде, когда они виделись в последний раз и, кажется, Шаст возвращается к тем ощущениям, которые будит в нем Попов.       Он просто чувствует его иначе. Считывает незримые сигналы, улавливает мысли каким-то приёмником – плевать. Это делает его для Шастуна удивительным, а сейчас, когда перед его глазами миллионы огней, в каждом из которых бессонный вечер, незаконченный разговор или просто тишина, у него просто нет других слов, кроме …       – Красиво, – повторяет он за Арсом и невольно расплывается в улыбке, в чём тоже осознанно или нет копирует Попова. – Это, блин …       – Удивительно? – он слышит его смех прежде, чем переводит взгляд и замечает, что Арсений так же, как и он, будто впервые рассматривает ночной город за окном, вот только в его улыбке, помимо восхищения, что-то еще. Неуловимое, но важное. И от этого чувства недопонятости Антон по привычке закусывает губу.       – Удивительно, – повторяет и меньше, чем через минуту они уже сидят на полу, а между ними бутылка вина, незаметно прихваченная с собой Арсом.       Не дожидаясь просьбы, он обновляет содержимое бокалов и только после глотка решается заговорить.       – Антон, правда, прости меня за … – кажется, Антон впервые видит, как тот менжуется, кусает губы и отводит взгляд. Всегда непоколебимый в его глазах, та самая «константа», сейчас пьяна до полуприкрытых век и вкрадчивого тона. – Прости меня за то, что не отвечал. За то, что не предупредил и …       Антон не перебивает, Арсений замолкает сам, не в силах подобрать слов, и утыкается затылком в стену. «Тишина ради искренности» – так успел назвать для себя Шаст это явление еще в последние их встречи.       – Арс, всё в порядке, ладно? – он перенимает инициативу, почти не удивляясь изумленному взгляду в ответ. – Да-а, я, конечно, успел себе придумать, что ты сгорел где-нибудь на вызове или я надоел тебе своей болтовнёй, но ты оказался живее всех живых и выносливее в придачу!       Шастун отшучивается и до теплого в груди радуется, когда замечает на губах Арсения ответную улыбку. И пока вслед летят неуместные шутки, он успевает подумать о том, что изменилось в до скрипа знакомо во взгляде голубых глаз. Он смотрит иначе, он слушает иначе. Пьёт, совершенно не кривясь, а ведь вино кислое.       – Английское,– зачем-то говорит он, а тогда с головой в истории винодельни и каких-то этикеток на бутылках, а Шаст слушает и понимает, что всё это только ради того, чтобы он не спросил о том, о чём нужно, но очень не хочется.       – Арс …       – М? – он ловит момент где-то между недосказанной историей и заново наполненным бокалом, от волнения прекращая дышать.       – Что-то случилось? –вопрос прямо, уже без шансов отвертеться, но по взгляду Антон замечает, что Арс и не хочет больше вертеться.       Он медленно закусывает и отпускает губу, отводит взгляд, и улыбка от недавнего рассказа приобретает совершенно другой оттенок – ироничный, горький. Почти на кончике языка ощутимый и Шаст невольно кривится, но взгляд не отводит даже тогда, когда Арс спиной жмется к стене.       Но ведь сколько не жмись к стене …       – Если не хочешь говорить, я...       – Хочу, – он перебивает мягко, почти неслышно, но Антон замолкает, давая ему время для того, чтобы собраться с мыслями. Минуту-две-пять – сколько понадобится, лишь бы заговорил.       И он говорит.       – Несколько дней назад ко мне в гости наведалась мать, – он подступает издалека, чтобы оборвать резко и жестко. – Чтобы напомнить мне о том, что я впустую прожигаю свою жизнь.       И ведь правда оказывается такой простой, но поражающей, что Шаст не сразу находится, что ответить, продолжая неотрывно наблюдать за эмоциями на лице Арсения. Сейчас, в полумраке, к какому уже успели привыкнуть глаза, он больше не кажется Антону «непробиваемым», блики и тени так искусно подчеркивают и уязвимо-мелкий подбородок, и то, как он хмурится, позволяя глубоким теням упасть под глаза.       – Я не … – молчание затягивается, и Шаст предпринимает попытку подхватить разговор, но запинается, а Арс чутко чувствует его. Достаточно чутко для того, чтобы продолжить, не дожидаясь вопросов.       – Для своих родителей я заигравшийся в супергероя мальчишка, который каждый день впустую рискует своей жизнью ради … – он кусает губу, чуть более нервозно, чем прежде ведет головой и прячет взгляд. – Ради чего-то. Они считают, что брось я службу, уйди в «уютный кабинет», где из проблем у меня останется только бытовуха и сердечно-постельные дела пациентов, я обязательно реализуюсь как личность и специалист.       Шастун вовремя осознает, что ему лучше помолчать, и это правда. Смочив горло, Арс продолжает уже более смело.       – Встречу свою любовь, обзаведусь, наконец-то, семьёй. Буду консультировать в своё удовольствие за бешеные деньги и радовать их внуками. А пока я эгоист, который ничего в этой жизни не добился и, более того, лишаю свою мать бесценного здоровья, каждый день и ночь мучая её бессонницей и заставляя с замиранием сердца читать сводки свежих новостей. А отца…       Он запинается на полуслове, сглатывает едва ли не с физической болью в горле, и от взгляда Шастуна это не ускользает. Он повторяет жест, но всё еще не рискует поторапливать своими вопросами. Сейчас он должен был слушать, а Арс – говорить.       – А отца я позорю. Порчу ему имидж, так сказать, своей бесславной и бессмысленной службой в рядовой пожарной части, в которой и … – слова застревают в горле снова, и всухую справиться не удается. Арсений допивает содержимое своего бокала залпом и отставляет его, бессмысленный, как и он сам в своей истории, в сторону. – В которой и останусь.       Хотел бы Антон что-то сказать, но сейчас он парадоксально чувствует себя едва ли не тупее, чем обычно на контрасте с Поповым. Вот только молчанка не затягивается.       – Так, стоп, – Антон сам от себя дергается, расслышав собственный голос, но в его голове неожиданно светло и слова сами складываются в предложения. – Я сейчас, блин, вообще нихера не понимаю. В смысле – ты ничего не добился? Полемику в сторону, но квартира, машина …       Арс особенно горько поджимает губы в усмешке, и Шаст понимает, что попал, но, блять, с грацией бульдозера, которому поручили облагородить клумбу.       – Это всё не мое. Квартиру родители купили, когда я еще не закончил школу. Вклад в будущее, так сказать, а машина – подарок на окончание университета как стимул к лучшей жизни и профессиональной реализации. Как оказалось, мой отец недостаточно хороший психолог, или я удивительно непредсказуемый психотип.       – Погоди, твой отец тоже психолог? – пазл в голове Шастуна складывается, и очередная деталь нашла своё место коротким кивком Арсения.       – Если бы ты сказал ему это в лицо, он бы смертельно оскорбился, – он смеётся, но было в этом смехе что-то печальное. – «Тоже психолог». Это, скорее, я «тоже психолог», но не как мой отец. Он – профессор, светило современной экстремальной психологии и прочее-прочее …       Арс проглатывает целые реплики, смеясь не то над собой, не то над сложившейся ситуацией, и иронию в его словах невозможно не заметить. Будто цитирует кого-то, а прислушавшись, Антон понимает, что это не его слова, чужие, которыми его отца воспевают и превозносят, а Арсений, тем временем, рядом с ним, сидит на полу и обновляет бокалы снова.       Кажется, бутылка только что закончилась. Это замечает Арс, потому уходит, чтобы вернуться с еще одной.       – Погоди.       – М? – Антон ловит пьяный взгляд из-за тонкого стекла бокала.       – Если твой отец тоже психолог и вообще человек в этой теме, почему он недоволен, что ты продолжаешь его дело? В чём проблема-то?       Арсений поджимает губы, жмурится и отрицательно мотает головой.       – Я не продолжаю его дело, – непонимающий взгляд подталкивает к объяснению без слов. – Сейчас объясню. По мнению моих родителей, я должен был остаться в университете на кафедре, строчить научные работы и к своим годам уже защитить докторскую, чтобы делить с отцом кафедру, но-о …       – Но ты выбрал мотаться по вызовам и спасать, блять, реальных людей, а не читать лекции в аудиториях, – подхватывает мысль Шаст и когда ему с улыбкой кивают, одновременно с тем клюя носом в бокал, ставит жирную точку.       – Охуеть просто.       Чуть позже Шастун будет убеждать Арса в том, что он незаменим в их части и плевать, что еще месяц назад он знать не знал, как его зовут даже. Зато сейчас он смело может назвать Попова лучшим психологом, которого он когда-либо знал, а то, что знал он от силы по количеству пальцев одной руки – уже философия.       Они приговорят бутылку до дна, чтобы обновить её снова под вопросительно-изумленный взгляд Антона – откуда? Оттуда. Арсений смолчит о том, что его бару позавидует ближайшая забегаловка за углом и не потому, что он алкоголик, а потому что служба опасна и трудна, а как еще лечить душу, если лекарства только по рецепту?       Звезды станут ярче потухших огней домов к тому моменту, когда Шастун осмелится вернуться к событиям ночи, когда чуть не размозжил ему лицо, извиняясь нелепо, зато искренне.       – Я тебя так … Так, сука, ненавидел.       – Главное, что в прошлом, – Арс не обидится, улыбнётся умиленно-пьяно, уже нисколько не смущаясь своего состояния. И без следа обиды объяснит, что выполнял свой долг, подхватывая руки, которые меньше минуты назад едва ли не месили его лицо.       – Я, веришь, не помню нихера.       – Верю, – Арсений понимает, Арсений этот, странный до одури, всё понимает, даже когда смотрит из-под полуприкрытых ресниц. – Ты удивительно легко поддался.       – Поддался?       – Да, – он подтвердит и, спотыкаясь о профессиональные термины, постарается объяснить Антону, что происходило тогда, как они оба оказались на земле, а позже – у него дома. Что всё это только ловкость рук и гибкость сознания, удивительная способность, талант – эмпатия, словно что-то волшебное, такое же невозможно странное, как и сам Арсений.       И Антон снова упрется бараном, что Попов – лучший психолог, и не нужны ему никакие кафедры-докторские, и взахлеб начнет рассказывать что-то о тех днях, когда его не было в жизни Шаста. И рассказывать он будет так эмоционально, пока Арс, почти стекая по стене, будет цедить из своего бокала уже совершенно не кислое, а удивительно вкусное вино.       Антон невероятный. Такой искренний, и искренность его почти детская, такая никогда не обманывала и не обманет. Такой можно верить, такой хочется верить, задвинув подальше все сомнения и страхи. И ведь это самое главное, что задело Арсения, растормошив в нём необъяснимо сильное желание искать общения. Простого, человеческого. За стаканчиком покупного кофе, по лужам и особенно ветреной набережной, когда стеснительное солнце окончательно спрячется за горизонт.       Удивительный. Простой, настоящий. До невольной улыбки, что не сползает с тонких губ ни на секунду – настоящий. Болтающий обо всем на свете, от новой игрушки на плойку до фильмов Марвел и обратно, перескакивая с прошлого в настоящее и обратно к прошлому, где в Воронеже он обносил соседскую черешню.       Лёгкий. Лёгкий в интонациях голоса и выражении эмоций, простой и понятный. Такой, каким мечтают быть, каким пытаются быть, не понимая, что этому невозможно научиться. А Антон такой и есть – лёгкий. И с ним легко, с ним хочется легко, с ним хочется налегке, до утра на полу, не боясь глотнуть лишнего, не боясь рассмеяться в неловкий момент или затупить над шуткой, которую он так старательно формулировал и так не вовремя ляпнул.       Чистый.       И ведомый этой мыслью, таким простым и до смешного очевидным открытием для самого себя и своих ощущений, благословленный не совестью, так невесть каким по счету бокалом, Арс сам не заметил, как подался вперед, улучив момент, когда Антон, до этого все время соприкасавшийся с ним плечом, оказался неожиданно близко, и прижался своими губами к его в максимально неловком поцелуе.       Никаких тебе фейерверков. Никаких звезд.       Так жмутся в школе к девчонке, которая очень нравится. Так бывает в первый и неловкий раз, который вместо того, чтобы помнить всю жизнь, всю жизнь стараешься забыть.       – Прости … – впервые, шепотом, перед самим собой, но слышно, отползая, но не поднимая глаз. – Прости!       – Арс, что, блять, за.       – Прости.