Чистый

      – Арс, что, блять, за.       – Прости.       Протрезвевшее по щелчку пальцев сознание прямо сейчас объявило о своей капитуляции, не желая больше терпеть ни секунды этого позора. Иначе Арсений просто не мог объяснить, почему вместо того, чтобы хотя бы попытаться оправдать себя и ситуацию в целом, продолжает повторять одно только бесполезное «прости», которое вряд ли убережет его от незапланированного визита к травматологу в том случае, если Шастун захочет выяснить «что, блять, за».       И пока Антон был парализован произошедшим и максимум, что мог делать, – открывать и закрывать рот, Попов нашел в себе силы и здравый смысл подняться на ноги. Через секунду его примеру последовал и Шаст, но легче от этого как-то не стало, если учесть тот факт, что последний так или иначе смотрел сверху. Без слов, но красноречиво требуя если не объяснений, то хотя бы чего-нибудь чуть более внятного, чем пустое «прости».       Вот только мозг Арса всё еще отказывался комментировать эту ситуацию чем-нибудь кроме всё того же:       – Прости.       – У совести своей отсоси, блять. Да в смысле вообще, Арс, что за … – лишнее выпитое винцо охотно надавило на индикатор раздраженности и голос Шаста зазвенел на последнем слове, но так же стих, перебитый отрывистым вздохом. – Ты пидор, что ли?!       – Нет! – в голове Арса щелкнул инстинкт самосохранения.       – Нет? – очевидно, недостаточно правдоподобно щелкнул, но Попов поспешил перехватить ручное управление своим практически неуправляемым сейчас сознанием.       – Нет.       – Прям, нет-нет или … – Шаст хмурился, тянулся навстречу, но держал дистанцию, вероятно, внутри себя просчитывая место для замаха, а то вдруг что. – Арс, блять, ты мне только сейчас не...       – Прям нет. Твёрдо нет. Не гей я!       Неловкая пауза услужливо затянулась, предоставив «внутреннему Станиславскому» Арсения время в пух и прах раскритиковать его актёрскую игру, а Антону, как неискушенному во лжи, рассмотреть каждую морщинку на лице напротив. Что-то внутри Шастуна тарахтело и металось, билось о стенки шумной головы, гулким эхом отдаваясь в висках, но рассмотреть и расслышать это самое «что-то» он не мог. И непонятно, виной тому, плохим каламбуром, выпитое вино или взгляд Арсения, который тот не отводил ни на секунду.       – Что? – не выдержав, Антон сощурился в ответ.       – Ничего, – Арсений замотал головой прежде, чем ответить вслух.       – Ничего, блять, – злость и непонимание в бурном коктейле ситуации почти осязаемо сочились со всех щелей, каким бы ужасным не было это сравнение, но Антону стоило титанических усилий сейчас не сорваться и хотя бы попытаться построить конструктивный диалог.       Арс, стало быть, открыл рот, но напоролся на палец, указывающий ему точно в лицо.       – Еще раз скажешь это своё «прости» и я тебе вмажу, – зато честно, и Попов так же честно рот прикрыл обратно, воздержавшись от очередной порции никому не нужных извинений.       Сейчас Шаст не понимал, почему эти извинения его так раздражали, но всему своё время, а пока у него первостепенной задачей было свалить и как можно быстрее.       Ребра изнутри пощекотало дежавю. Антон скривился и на всякий случай перевел дыхание.       – Так. Я нихуя не понял, что сейчас произошло, но разбираться я в этом не хочу и тебе...       Арс-то понял, что его перебил неосторожно громким вздохом, но было уже поздно.       – И тебе, блять, не советую сейчас включать психолога и пытаться мне что-то объяснить, ясно? Просто, блять, заткнись, Арс, пожалуйста, и дослушай меня, ладно? – не было бы всё здесь и сейчас, Арсений бы порадовался прогрессам в вопросах самоконтроля Шастуна, но сейчас он смог разве что кивнуть. – Мне похуй … Нет, мне нихера не похуй, что сейчас произошло, но я не хочу в этом разбираться и вообще. Мне только важно знать одно – ты точно не …       – Нет, – черти внутри Арсения уже разжигали свои костры самобичевания и рефлексии, вычеркивая из календаря сон на ближайшее обозримое будущее.       – Не ври мне только сейчас.       – Я не гей, Антон, – не заметить, как трудно Шастуну сейчас не то, что держать себя в руках, но просто говорить, не плюясь при этом матом через слово, было просто невозможно, потому Арс с осторожностью сапера шел навстречу. – А то, что произошло...       –Затк...       Указательный палец опасно дернулся вверх и Попов деликатно поджал губы, кивая.       – Так, ладно, – только сейчас Антон, как могло показаться, выдохнул с едва заметным облегчением, отводя взгляд и беспокойно шаркая ногами по полу, кажется, подбирая слова для того, чтобы наименее грубо попрощаться.       – На ночь остаться не предлагаю, – Арс подал голос прежде, чем инстинкт самосохранения рассыпался в фейспалме, но, к страху и хрупкой надежде, шутка … сработала, пусть и с промедлением в несколько секунд.       – Кхм, да уж, – немногословно, но зато с подавленной ухмылкой выдохнул Антон. – Тогда я …       – Да, конечно, – и снова на помощь, ненавязчиво и с самой дежурной из своих улыбок. – Такси?       – Подожду на улице.       Да и понятно всё было. Уже без лишних слов всё было понятно, что даже эти самые «дежурные улыбки» не спасут от булыжников недосказанности, взвалившихся на плечи. И если Антон просто в шоке и откровенном непонимании, то Арсений считал секунды до того момента, как сможет съездить себе по лицу, не вызывая при этом подозрений.       А когда этот момент-таки настал и дверь за Шастуном почти неслышно закрылась, погружая Арса в звенящую тишину пустой квартиры, он не стал себя сдерживать в простых человеческих желаниях.       В сопровождении не слишком лестных слов, какими пьяное сознание могло назвать его в контексте сложившейся ситуации, штатный психолог МЧС «Попов А. С.» самозабвенно, зато от души, хлестал себя по щекам, всеми фибрами вытесняя из памяти этот инцидент.       Вот только он даже не догадывался, что, влив в себя остатки недопитой бутылки и проснувшись наутро всё в той же лоджии, возненавидит себя в разы сильнее.       Тем временем Антон балансировал на кристально тонкой грани между желанием выпить так, чтобы ползать, и потрахаться так, чтобы больше не хотелось. И если первую грань он еще мог оправдать, то вторая казалась ему почти издевательством над самим собой. И вовсе не потому, что ему не нравился секс, а потому, что в свете последних событий у него, во-первых, не слишком-то располагало настроение, а во-вторых, не было девушки.       Утром он проснулся с ощущением зуда. Повсеместного и сильного, от которого не помогают противоаллергенные таблетки и капли, против которого вообще вряд ли существует лекарство. Этот зуд не имел ничего общего с тем, что появляется от килограмма съеденных мандаринов или еще какой гадости, состав которой на девяносто девять и девять состоит из таблицы Менделеева. Этот зуд не был похож на комариный укус, если только это не рой каких-то комаров-мутантов, которые забираются под кожу, под мышцы, под все, блять, ткани, под ребра, искусывая изнутри и на каждый неосторожный вздох даря несчастной жертве незабываемые мгновения, в которые хочется просто наживо вспороть себе живот, только бы это прекратилось.       И это всё ничего, если бы в комплекте с этим повсеместным и априори невыносимым зудом не шло ощущение использованности губ «не по назначению». Экспериментальным путем Шастом было определено, что это чувство чем-то похоже на ощущение скотча на губах, как если бы к каждой губе по отдельности приклеили кусочек скотча.       – Ну пиздец, – если бы для этого недуга существовало название, это было бы оно.       Логично и понятно, что о новой встрече с контактом «Арс психолог» он не договаривался, да и выходной у него. У обоих. И было бы удачно, продлись этот выходной на несколько дней, чтобы дать обоим разобраться в себе.       Хотя, было бы в чём разбираться.       К вечеру Антон рухнул за борт той грани, которая подсказывала ему напиться. Идти куда-то не было ни сил, ни настроения, потому, организовав себе бар в привычных домашних условиях, уже через пару стаканов особенно крепкого он уткнулся лбом в непробиваемую стену рефлексии.       И не то, чтобы он в чём-то там в себе засомневался, нет. Он был и до сих пор считал себя убежденным гетеросексуалом, которого интересуют исключительно девушки, и даже тот факт, что у него давно не было отношений и секса, не делал из него какого-то не такого. У всех бывают взлеты и падения, у всех бывают желания и нежелания, ситуации, обстоятельства. Да вообще, много чего бывает. Что, если секса не было с месяц-два … быть может, три, это делает из молодого, здорового мужика в самом расцвете сил гея? Нет.       Вот и Шастун так считал, доливая себе еще чуть-чуть.       С другой стороны всей этой сложной шаткой конструкции в голове Антона был Арсений. Практически незаметный, безымянный, пусть он видел его на службе с момента своего первого рабочего дня. Нелюдимый, всегда в себе, всегда с собой наедине, а если и парой слов в коридоре обмолвится – не цепляется за разговор. А теперь что изменилось?       «Изменилось то, что он твой лечащий психотерапевт», – услужливо подсказывало пьяненькое сознание.       – Допустим, – соглашался Антон вслух и доливал себе еще.       И правда, Арсений при близком общении оказался совершенно не таким, каким его себе представлял Шастун. А в тот день, когда он впервые переступил порог его кабинета, он даже предположить не мог, что меньше чем через месяц будет бегать на встречи каждый день, иной раз покупая кофе для обоих за свой счет, и получать в ответ укоризненное «не стоит» вместо просто благодарности.       – Манерный, – констатировал факт Шаст, кривясь и опрокидывая в себя последний-очередной глоток.       «Манерный» – подхватывало сознание и раскручивало на безудержной карусели сомнений этот факт, не давая Антону отлипнуть от почти иссякшей бутылки.       Не манерный, а аккуратный.       – Не пидор, а гей.       «Плюсик в карму за толерантность, Шаст», – в какой момент внутренний голос начал ему отвечать голосом Димки Позова Антон не помнил, но неохотно соглашался с тем, что доводы, откровенно, так себе.       Доказательств – никаких. А Арсений просто Арсений. Странный. До одури странный психотерапевт-психолог-а не похуй ли вообще.       Странный, но это же не делает его геем, да?       Сознание поддакнуло и Шастун решил за это выпить прежде, чем перейти ко второму волнующему его вопросу – не, выражаясь исключительно его языком, пидор ли он?       Здесь всё было как-то проще. Практичнее, что ли. Потому, когда Антон обнаружил себя на пороге чужой квартиры, его даже не смутило прилетевшее пощечиной чувство дежавю.       – Антон? Ты что здесь … – Ира смотрела слишком внимательно как для глубокой ночи. – Что-то случилось?       Вот и нашлось оправдание её взгляду, мечущемуся по лицу и чуть-чуть по лестничной клетке – очевидно, пыталась выискать следы чего-то, что могло случиться и привести её бывшего под дверь в начале третьего ночи.       – Ничего не случилось, – почти не соврал Шастун, трезвея не от вида Кузнецовой, но непродолжительной прогулки ночными улочками.       Это был план, чтобы не уснуть в такси, а выветриться и не ударить в грязь лицом.       – Заходи, – Ира выглядела сонной и растерянной, что в целом было Антону на руку.       Потому, оказавшись в квартире и прикрыв за собой дверь, первым, что он сделал после того, как скинул верхнюю одежду и обувь – полез целоваться, отрезая пути к отступлению обеими руками.       – Тош, что … – Ира не слишком-то упиралась и статус «бывших» её, кажется, нисколько не смущал даже в тот момент, когда влажные холодные после улицы губы Антона проскользили по её шее, отодвигая край легкого халата.       – Соскучился, – бессовестно врал он, притираясь носом к её плечам и ложбинке между ключиц, вдыхая особенно глубоко и шумно, сжимая пальцы сильней, чем хотелось бы.       – Я тебе не верю, но … – это «но» она будет обсуждать завтра с лучшей подругой за бокалом вина, когда соблазнит её завидной историей о том, как ночью к ней ввалился пьяный бывший и томным шепотом шептал как соскучился, а пока женское тело оправдывает все свои восхитительные данные, прямо-таки влезая в сильные объятья.       А Антон в этот раз будет слишком хорош даже для самого себя, трезвея моментально и проживая весь момент исключительно одной мыслью –прислушаться к своим ощущениям. И пока Ира, жмурясь от удовольствия, сжимает его бедра ногами, руками путается в волосах, подхватывая единое движение и насаживаясь едва ли не самостоятельно, на каждый особенно глубокий толчок отзываясь громким стоном и тихим именем, умоляя не останавливаться, кажется, снова объясняясь в каких-то сейчас совершенно не имеющих смысла чувствах, Антон будет существовать внутри себя.       В своей дрожи и ознобе, сковывающем мышцы в момент, когда Кузнецова покорно приоткроет свой рот навстречу его члену и совестливо отсосет, работая языком; в тяжести внизу живота и импульсах, пробивающих насквозь в унисон с движением, набирающим свой темп наперегонки с тяжелыми вздохами; в пьяном головокружении и предательской слабости в суставах, подкашивающих тело и сознание, вместе с тем заставляя рухнуть на кровать, зарываясь лицом в подушку и под легкой дымкой женской ласки уснуть, чтобы на утро проснуться и смыться при первой же удачной возможности.       Благо, Ира не слишком обидчивая, а Антон избалован её отходчивостью.       Так или иначе, вторая часть вопроса нашла свой ответ и теперь Шастун откровенно не понимал, что за херня с ним творилась вчера и почему он вообще допустил в своей голове мысль о том, что может быть как-то иначе?       Еще один день понадобился для того, чтобы просто сложить нужную пирамидку, и Антон, сидя в своей кровати поздней ночью, с видом мыслителя вбрасывал на рассмотрение своему здравому смыслу непоколебимые выводы: во-первых, он не гей и его по-прежнему возбуждают женщины. Во-вторых, Арсений не гей и это он подтвердил лично, а у Шаста нет поводов ему не верить, кроме этого инцидента.       Стало быть, оправдан?       Но здравый смысл предложил следственный эксперимент и Шастун возненавидел себя за то, что по праву в университете у него была твердая пятерка.       Арсений нашёлся предсказуемо у своего кабинета. Всем своим видом он излучал ставшее привычным тошнотворное спокойствие, а в руках у него была какая-то папка с бумагами. Почти чужеродно-пестрая в его «монохромном» образе, но по стаканчику кофе можно было определить безошибочно: это тот самый Попов, может только чуть задумчивее обычного.       – Арс, надо поговорить, – вместо приветствия бросает Антон прежде, чем Арсений успевает открыть рот. – Можем зайти к тебе?       – Д-да, конечно, – резкость Шастуна его изнутри расшатывает, привычные обороты речи уже складываются не так складно, да и не сбалтываются без всякого соображения. Попов открывает дверь и делает шаг в сторону, пропуская вперед Шаста. Тот выглядит уверенным, если не сказать решительным, и это Арсения, признаться, напрягает. У него-то тоже было время, чтобы сожрать себя заживо мыслями, но об этом позже.       – На самом деле, я тоже хотел с тобой поговорить и...       Арс не успевает договорить. Прикрывая за собой дверь, он оборачивается и сразу же оказывается прижатым к полированному дереву чужим весом. Доля секунды понадобилась ему для того, чтобы ощутить на своих губах чужие – горькие и плотно стиснутые, но не поджатые. И только это соприкосновение, больше – ничего, а всё давление – исключительно импульсивность и неуверенность Антона, которые вылились неоправданной, но резкостью.       Неловкостью до скрипа зубов. Откровенной дуристикой в исполнении взрослого мужика, который, казалось, даже дышать перестал, как силился прислушаться к себе и своим ощущениям.       И шлейфом непонимания по лицу напоследок прежде, чем глаза успели встретиться и Арсений вспомнил, как дышать. Был бы он рад, будь это от пресловутой влюбленности или бабочек в животе.       Сейчас в нем порхала только блеклая моль. Стрёмная, она откровенно насмехалась над ним, и Арс потратил бы последние силы, только бы прихлопнуть её прежде, чем она начнёт его жрать изнутри.       – Что-то чувствуешь? – первое, что говорит Шастун, отстраняясь.       – Нет, – самозабвенно врет Попов.       – Хорошо. Тогда прежде, чем ты успеешь озвучить то, что хотел, я хочу предложить тебе забыть нахрен, что было тогда, что было сейчас и продолжить нашу терапию. Ты меня понимаешь, как никто. Тебе я не боюсь рассказывать, с тобой не боюсь говорить, понимаешь? Ты будто мое отражение, но в кривом зеркале. Ты, блин, переводчик с гоблинско-шастуновского на человеческий. Ты моё спасение, Арс. И я не хочу от тебя отказываться из-за какой-то хуйни, которая произошла по пьяни.