Чистый

Portugal. TheMan - PlasticSoldiers

      – Прощаю.       Последним словом прежде, чем замолчать на слишком долгие, бесконечно долгие и, вместе с тем, мучительные секунды и минуты, плавно перетекающие друг в друга и обволакивающе, вовлекающие два силуэта в свои объятья.       Антону не было страшно, а Арсению больше не было больно. Каждый из них нашёл искупление в прикосновениях и дыхании на грани стонов, укрощении эмоций, рвущихся наружу нервной дрожью, но выступающих только незаметной россыпью испарины на ладонях и лбу.       А в кабинете было всё еще невыносимо жарко, невыносимо душно, пока в один момент сквозняк не забрался под ребра обоим, будоража озябшие плечи и возвращая в реальность, где за окном снежные облака светились обманчивой серостьюневыпавшего за целую ночь снега, а в комнате их было по-прежнему двое.       В Питере в феврале светает поздно, а в Арсении, кажется, солнце взошло только что, обжигая изнутри не просто непробиваемый, надежно утрамбованный годами лёд. Он еще не трещал, но медленно стекал холодными струйками, заполняя собой пустоту внутри.       Арс вздрагивает сильней и заметней, чем прежде, поджимает плечи выше и ненавязчиво подталкивает подбородок Антона, до этого момента спокойно ютившийся над ключицей. Он открывает глаза не сразу, будто задремал, и Попов ощущает незримый укол совести – спугнул ведь.       Шастун не выглядит растерянным, только непонимающе хмурится, слишком часто моргая, а когда переводит взгляд на обнаженную грудь Арсения, без слов и просьб, как так и надо, тянется за брошенной рядом одеждой и передает в чужие руки, только после этого отводя взгляд и роняя его куда-то под ноги.       Арсений одевается быстро, но не потому что хочет спрятаться, а потому что гормоны больше не подогревают изнутри, сознание проветривается первым же случайным сквозняком и потребность в тепломфлисовом худи становится ощутимой до мурашек.       И пусть на его коже до сих пор липко пульсирует каждое прикосновение чужих губ, он не может претендовать на большее. Здравый смысл, разбуженный и оттого еще более ворчливый, чем прежде, внутри Арса уже во всю тормошил совесть, призывая ту немедленно внести свои коррективы во всё происходящее.       Или так и не произошедшее?       Тишина больше не казалась нужной и безопасной, какой была еще несколько минут назад, в ней то и дело всплывали неосторожные вздохи, какие срываются с приоткрытых губ в момент, когда хочется что-то сказать, но никак не получается. Будь то ком в горле или дефицит слов, или невозможность просто описать словами то, что происходит внутри, но Антон всё еще был слишком пьян от пережитого, потому отказать себе попросту не смог.       Стоило Арсу оправить край худи, Шаст потянулся навстречу, утыкаясь лбом в солнечное сплетение и в ту же секунду зажмуривая глаза, втайне боясь того, что ответ прилетит по меньшей мере что-то интеллигентное, но всё-таки обидное, но вместо этого – длинные прохладные пальцы скользнули в волосы, ото лба к вискам и дальше, к затылку и шее, приобнимая и прижимая к себе крепче.       Дышать стало проще и тяжелее одновременно. Как будто дали сделать долгожданный вдох, но тут же швырнули в лицо пригоршню золы.       И пока Антон силился вновь вдохнуть полной грудью, Арсений боялся дышать в принципе, прикидываясь мертвым для голосов в своей голове, которые с каждой секундой звучали всё громче и громче, нисколько не стесняясь в выражениях, высказываясь.       В конце концов, он обещал самому себе подумать обо всём этом завтра, а завтра настанет только тогда, когда он уснет и проснется, и неважно, что после суточной смены он окажется в постели не раньше полудня. Так или иначе, всё еще здесь и сейчас, он скрепя сердце впервые хочет и может почувствовать себя так хорошо, как не чувствовал слишком давно, чтобы подзабыть, каково это.       Как внутри всё приятно трепещет, как будто вибрирует. Резонирует точь-в-точь чему-то, что невозможно рассмотреть, как бы внимательно не смотрел, хоть глаза сотри – не увидишь. Только почувствовать, глубоко под кожей, мышцами, скелетом, сотнями, миллионами тканей и еще глубже. И пока это что-то почти неосязаемое, незаметное за неосторожными вздохами и ворохом ненужных мыслей, но оно есть и Арсений это чувствует.       А еще он чувствует, что Антон будто обмякает и оттого выскальзывает из его рук, лбом проезжаясь медленно, но тесно по солнечному сплетению вниз, и Арс успевает в последний момент подставить руки так, чтобы чужие щеки точно легли в них. Неловко до глупой улыбки в уголках губ, но Арсений поднимает сонное лицо Шастуна ближе к своему, едва лине задевая кончиком носа чужой, и уже коротко вдыхает, чтобы разбудить, как резкий громкий стук в дверь заставляет обоих проснуться по щелчку пальцев.       Антон отскакивает от стола, неосторожно и больно врезаясь бедрами в подоконник, пока Арсений слезает и наспех проверяет, чтобы вся канцелярия стояла на своих местах, не вызывая подозрений.       Стук повторяется и оба, кажется, перестают дышать, но, показывая по истине чудеса сплоченности, рассосредотачиваются по кабинету. Потому, когда Арс откликается на стук и приглашает войти, Антон уже сидит на привычном месте перед письменным столом и старательно изображает заинтересованность да хоть в чем, только бы лицо не выдало то, что он минуту назад дремал в руках своего психотерапевта.       – Арсений … О, Шаст, привет, – командир отделения Шеминов, кажется, нисколько не удивился, а если и удивился, то тщательно скрыл это за дежурной улыбкой. – Что, стены лечат и всё такое? Пять утра на часах. Или у вас терапия в реальном времени и естественных условиях? Блин, как там это называется …       – Реконструкция психологической травмы, – Арсений подхватывает не потому что ему очень хочется говорить со Стасом, но, в отличие от потерявшего дар речи Шастуна, он способен связать пару слов просто на уровне рефлексов. – Когнитивная психология.       – Точно. Молодец, Арсений Сергеич! – Шеминов улыбается и очень удачно вспоминает о бумагах в своей руке. – Тут протокол с выезда, подпись ваша нужна.       – Да, конечно, – Арс кивает и охотно черкает автографы на нескольких страницах, держа в голове только мысль о том, что после этого Шеминов уйдёт. – Зря вы поднимались, я бы спустился и…       – Да ладно, мне не трудно, – Стас отмахивается, бегло проверяя бумагине отходя от стола, чем заставляет Попова кусать губы, пока Антон продолжает сливаться с обивкой стула. – А вас-то потрепало сегодня, да?       Арс нехотя жмет плечами, всем своим видом показывая, что не расположен к разговору, во всяком случае сейчас, но Шеминов будто не замечает этого. И, вроде бы, пятится к двери, но как-то, блин, медленно, или это параноидальное желание Арсения выдворить его так сказывается.       – Да я, признаться, сам не ожидал, что такая подстава будет! А потом, когда с сарая этого огонь перекинулся на общагу, прос … Шастун, ты же в курсе, да? – Шастун просто кивает, всеми фибрами души выталкивая командира за дверь, но тот даже сжимая дверную ручку медлит. – Короче, пиздец. Но ты, Арсений Сергеич, молодец. Я даже подумать не мог, что ломанёшься так! Без спецовки толком, прикинь, Шаст. Я только оборачиваюсь, а этот уже на пороге в цепи стоит, но всё чисто, по инструкциям, протоколу …       Шаст прикидывает всё с тем же выражением лица, пока Арс борется с желанием прикрыть лицо руками.       – В общем, офигенный ты мужик, Попов, оказывается.       – Спасибо, – офигенный мужик выдавливает из себя благодарности почти неслышно, вымученно улыбаясь и слишком облегченно выдыхает, когда дверь-таки щелкает замком.       – Но давай больше, ну … без геройств таких, ладно? Нам еще психологи толковые нужны, а то, – Шеминов поджимает губы, цокает и качает головой, сменяя восхищение на почти суровую отцовщину. – Напугал сегодня парней, когда отключился. Да и вообще, ты порядок знаешь, за крайнюю линию пожара – ни ногой, хотя … Чего я тебе объясняю, да? Сам всё знаешь. У нас-то на службе как? Приказать нельзя, можно только за собой повести. Но ты молодец, Попов. Ладно, пойду я. А ты, Шастун, дуй домой, Арсению Сергеичу отдохнуть нужно.       Арсению Сергеичу в данный момент времени больше всего нужно, чтобы дверь зарылась снаружи, и командир отделения остался за ней. Потому, когда обменявшись напоследок дежурными прощаниями Стас уходит, Попов без зазрения совести падает в кресло, сразу съезжая в самый низ, принимая почти лежащее положение и закрывая лицо руками.       – Арс… – Антон подает голос только после нескольких особенно глубоких вздохов откуда-то из-за стола.       – М.       – Что случилось на вызове? – Шаст на девяносто девять и девять уверен, то Арсений об этом говорить не захочет, но попытаться стоит, тем более, что не станет Шеминов просто так упоминать этот случай. – Можешь не говорить, если …       – Ничего такого. Надышался газом. Стало плохо на выходе из объекта, парни подхватить успели, я даже до земли не … – Арс убирает руки от лица, лениво приподнимается в кресле и зажевывает недосказанные слова с очередным вздохом. – Не упал я даже, подхватили ребята. Всё. Никакого геройства, спонтанная глупость на эмоциях.       – Спонтанная глупость? На каких, блять, эмоциях, Арс? Ты в горящий объект без спецовки зашел, серьезно? – Шаст просыпается окончательно, надежно вытрезвленный пощечинами таких фактов.       Только Попов его бодрости и конкретности не разделяет, складывает руки на столе и роняет голову сверху.       – Арс, ты, блять, сгореть мог, тебя это не смущает, нет? – Антон изо всех сил пытается не расшатывать и без того напряженную атмосферу, разрезая её своими фразами, но от осознания всей картины и безразличия Арсения на её фоне у Шастуна от злости скулы сводит. – Арс, блять!       – Что? – он поднимает голову и ловит взгляд.       Ловит смело, но с почти физически ощутимой болью и тоской. У Шаста всё сводит от этого взгляда, от взгляда глаз, которые слишком много страдали за последние дни. Страдали и сегодня.       – Отдохни, пожалуйста. А я … поеду, – Антон сам не понимает, как всё невысказанное и пульсирующее в висках вырвалось почти ласково, тихо, слышно только для самого Арсения, который, кажется, был удивлен его словам не меньше.       Они попрощаются скомкано, будто нехотя, но вынуждено. Вынуждено и очень нужно для обоих сейчас: для Арсения, которому и правда нужно позволить себе просто отключиться от всего мира и уснуть, и для Антона, которому предстоит долгий и мучительный разговор с самим собой. Снова.       Арсению удаётся уснуть только через пару часов, когда время уже без пяти минут просыпаться. В комнатах отдыха помимо него еще двое, вымотанные вызовом, они спят до тихого храпа, а Арс им втайне по-доброму завидует, они выполнили свою работу и их ничего не тревожит, а вот он сегодня сплоховал.       Геройство или нет, в глазах других – почти подвиг, а перед самим собой до тошного стыдно. И не потому что ловили в четыре руки вместо того, чтобы вытаскивать людей из огня, а потому, что поступок-то был и правда глупостью на эмоциях. Когда внутри что-то щелкает и уже не отдаешь себе отчет. Хватаешь балаклаву, прекрасно зная, что та ничем не поможет, но этого достаточно для того, чтобы бдительность инстинкта самосохранения притупилась.       Он не сделал ничего такого, чтобы о нём почти восторженно говорил сам Шеминов, только помог людям, которым страхи мешали переступить несколько ступенек, выйти из задымленного объекта. Он не видел огня, но слышал треск мебели где-то наверху, а угарный газ оказался врагом слишком подлым, чтобы не заметить, в какой момент земля ускользает из-под ног.       Домой Арсений не поехал, до последнего сомневаясь, стоит ли ему садиться за руль, но, выбирая между такси и родным салоном, он-таки взял себя в руки и на двух стаканчиках убийственно крепкого эспрессо доехал до нужного дома, а ноги уже как-то уговорились подняться на нужный этаж.       – Арсюх, ты это … Случилось что-то?        Матвиенко отвык от таких неожиданных визитов, это заметно по его, мягко говоря, удивленному взгляду, но внешнего вида Попова ему вполне хватает для того, чтобы через пять минут предложить кофе, а еще через десять таки задать свой вопрос снова.       – А-арс.       – М? – он не упрямится, но язык так лениво ворочается во рту, что Арсений отзывается невнятным мычанием под пристально-выжидающим взглядом друга.       – Ты после смены? – Сережа заходит издалека, осторожничает, но, получая в ответ кивок вместо хотя бы нечленораздельных звуков, переходит в наступление. – Арс, блин, ты меня пугаешь! Приперся с утра, бледный, как смерть, молчишь … Да ты даже не смотришь на меня, алло! Приём, Попов, что за херня?       – Шастун в часть приезжал, – Арс будто не слышит всего, безразлично рассматривая крохотный островок пенки на поверхности кофе.       Матвиенко долю секунды припоминает фамилию, связывает её с конкретным человеком и офигевает, закусывая губу, а вместе с тем и своё мнение на этот счет, обходясь лаконичным и ёмким:       – И … чего хотел?       – Чего хотят от своего психотерапевта в начале четвертого утра? – Арсений переводит взгляд на Сережу и тот заметно тушуется.       – А х-хер его знает, этого твоего Шастуна.       – Моего?       – Слушай, ты перестанешь как дебил разговаривать или мне из тебя до вечера щипцами всё вытягивать? – Матвиенко не злится, он переживает и Арс это слишком хорошо знает и чувствует, чтобы обижаться на обороты речи и резкие интонации.       Потому и рассказывает.       Рассказывает, как на духу, как на грёбанной исповеди, и от ширмы между ними сейчас он бы точно не отказался, потому что взгляд Сережи замечает, чувствует. И то, как он неопределенно открывает и закрывает рот, очевидно, воздерживаясь от комментариев.       Арсений, временно отключив перекрикивающие друг друга голоса совести и здравого смысла, рассказывает всё. Начиная с того, как внутри него всё перевернулось в момент, когда Антон его позвал, и заканчивая их нелепым прощанием, сквозящим недосказанностью.       Рассказал о том, что Шастун говорил ему и как глубоко его задели эти слова. И вовсе не потому, что ему было жаль, вовсе нет. А потому, что Антон в тот момент извинялся за то, в чём виноват не был, даже тот вечер, который оставил неизгладимые следы на обоих, можно было списать на счёт Арса и только его.       Это он его бросил, потому что считал, что так будет лучше. Потому что в этот раз его пресловутый профессионализм вылез ему боком, не оправдывая годы практики и сотни книжек теории.       С Антоном не сработало. Он не был особенным для себя, но был таковым для Арсения, и именно это сыграло ключевую роль в том, что отработанная годами схема дала осечку ценой едва ли не психического здоровья Шаста.       И хотел бы он сказать ему, что это он виноват, что он эгоистично понадеялся на то, что Антон справится, задвинув уже исчерпавшую себя терапию, опираясь исключительно на самого себя, с которым, по сути, познакомился не так давно, но не получилось.       А не получилось потому, что границы не просто пошатнулись, они дали трещину и теперь каждым неосторожным движением грозились рухнуть, вместе с тем разрушая и без того хрупкий, но лучший и старательно выстроенный мирок. И виноват в этом тоже Арсений. Не потому, что первым ебнул по этой самой стене, а потому что показывал, куда бить, подсказывая нужный инструмент.       Во всем, что происходило и происходит, был виноват Арс.       Во всяком случае, он был в этом глубоко убежден и вряд ли его мнение способно было кардинально измениться даже стараниями Сережи, который, так или иначе, видел всё с несколько другого ракурса.       – Арс, во-первых, ты ни в чем не виноват, – он вступает непоколебимым адвокатом с первых же слов после непродолжительного молчания, и Арсений не в силах сдерживать истеричный смешок. – Нет, подожди. Ты ни в чем не виноват, ясно? И это не потому что ты мой друг и я не хочу, чтобы ты остался без работы и до конца своих дней писал гороскопы на сайтах для домохозяек. Я это говорю для того, чтобы ты хотя бы сейчас задвинул чувство вины в сторону и посмотрел на ситуацию здраво. Мы ведь с тобой знаем, что чувство вины – херня полная, да? Симбиоз эмоций и рефлексии, предвзятый и вообще хуйня всё это. Так вот. Если ты в чём-то и виноват, так только в том, что подпустил его слишком близко, Шастуна этого своего, но и тут тебя можно понять.       – Правда? – Арс не верит, но и не отнекивается.       – Заткнись и дослушай, – Сережа закатывает глаза и продолжает. – Правда, если для тебя это так важно. Ты себя запустил, Арсюх. Я сейчас не в упрек, ладно? У тебя своя жизнь, ты её проживаешь, как хочешь и всё такое, но ты же откровенно затворничаешь, нет? Дом – работа, работа – дом, а на личном голяк, да?       – Да при чём здесь …       – При том, блять, заткнись и дослушай, придурь, – Матвиенко звучно хлопает ладонью по чужому колену, заставляя немедленно сесть ровно и не изображать страуса. Проходили уже. – При том, мой гомосексуальный друг, что предпочтение тобой членов вместо вагин не делает тебя асексуалом. И если ты наивно полагаешь, что тебе удастся прожить удивительную монашескую жизнь, вынужден тебя огорчить, твоё тело хочет, блять, любви и ласки, пока его … Дай сюда голову свою дурную, – он дотягивается до лохматой макушки, взъерошивая ту до состояния живописного гнезда. – Пока его сознание занимается хернёй всякой. А если серьезно, Арсюх, у тебя никого не было сколько? Лет десять, с универа и этого твоего … Как его? Славы?       – Кирилла, – он не должен был подсказывать и вообще участвовать в этом разговоре.       – Да похер. Арс, тебе человек рядом нужен. Я уже не пытаюсь тебя убедить найти кого-то на потрахаться, это дохлый номер, но давай, расчехляйся наконец и включайся в жизнь. Человеку – человек, каждой твари по паре … Ты ж психолог, чему я тебя научить пытаюсь? Сам всё знаешь. А с Шастуном твоим, о-ох …       Он переводит дыхание, и пусть общая обстановка разрядилась и оба улыбаются, допивая остатки кофе, Арс знает, что как бы Серега не был прав во всем, что только что сказал, он очень хочет, чтобы в последнем и еще недосказанном он ошибался.       – Да мне тебе и сказать нечего. Ты же сам, блин, всё знаешь. Картинка по учебнику, курсивчиком в кодексе психотерапевтов под грифом «держи ширинку застегнутой». Ты только это …       – Что? – у Арса пересыхает во рту.       – Не затягивай. Потом хуже будет.