Чистый

      В отличие от Арсения, к Антону осознание всего, что произошло, не приходило и приходить, судя по видимому, не собиралось.       Он подозрительно спокойно добрался до дома, под струями прохладного душа даже не вспомнив о том, как преодолел путь от метро до квартиры. Не менее спокойно доплелся до кровати и уснул, не забыв отключить звук уведомлений на телефоне.       С одной стороны, такое подозрительное спокойствие должно было пугать, напрягать, заставлять шестеренки в голове со скрипом вертеться, с другой – Шаст уже и не видел в нём ничего страшного, совестливо спихивая всё на усталость и другие прелести жизни, которые позволяют провалиться в сон в ту же секунду, когда голова касается подушки.       Закрывая глаза и открывая их снова, просыпаясь, Антон был уверен в одном: с ним что-то происходит. С его же рефлексами и реакциями, взглядами на те или иные вещи, искаженные до неузнаваемости, еще несколько дней назад Шаст бы не узнал себя во всей этой истории, в которую так отчаянно вляпался по уши.       Не узнавая свои собственные мысли, он безуспешно пялился в потолок со слабой студенческой надеждой воспользоваться какой-то шпаргалкой свыше, но этот экзамен ему, очевидно, придется сдавать своими мозгами. И пока эти самые мозги думали о чём угодно, но не о том, что, блин, надо, тело силилось задавить естественные потребности, напоминающие о себе почти живописным стояком под тонким одеялом.       И всё бы ничего, всё бы похуй, если бы мозги не вертели в голове одну и ту же пленку с Арсением в главной роли.       – Нездоровая, блять, хуйня какая-то, – проявив чудеса самодиагностики, подытожил Шастун и пошел в душ справляться хотя бы с тем, с чем мог справиться.       Глядя на себя в зеркало без особого желания и возвращаясь к диагнозу, который поставил сам себе, Антону все более симпатизировала одна назойливая идея, попытавшись воплотить которую в жизньон рисковал быть спроваженным нахер.       – Димон, поехали бухнём, а, – Поз игнорировал звонок недолго, отнекивался еще меньше, и Шаст даже готов был потерпеть его бесконечное ворчание обо всем на свете, только бы не пить в одиночестве.       После нескольких особенно обидных фраз о том, что Антон его снова бросит после трех стаканов, променяет на «психичку» и вообще, это он в последний раз едет пить после суточной смены, Дима сдался и поддержал идею взять сразу бутылку на стойку.       – Ого. Если ты планируешь после этого слинять к своему Арсеньевичу, боюсь, тебя никогда не вернут со скамейки запасных, – поправляя очки, абсурдно-деловитым тоном комментирует Позов. – Тох, чё у тебя происходит, я вообще нифига не понимаю, правда.       Антон мнется и кусает губы ровно минуту, столько нужно, чтобы открыть бутылку и разлить по стаканам вискарь, заботливо уронив в каждый из них по паре кубиков льда.       – Ничего не происходит.       – Пиздишь.       Шастун в сердцах кивает и салютует другу, чтобы первым протаранить его стакан.       – Ну, хоть не отрицаешь, – Поз морщится, нехотя закусывает и обреченно вздыхает – вечер обещает быть слишком долгим. – Ну, что? О погоде поговорим или о чём там болтают, когда не хотят говорить о том, что реально беспокоит?       – О … вине. Ты вот знал, что английское вино отвратное на вкус и вообще не имеет ничего общего с классической рецептурой? – Антон вертит стакан в пальцах, наблюдает за игрой бликов, а внутри него что-то нездоровое и, очевидно, очень хуёвое, запускает свои щупальца под ребра.       – Это тебя твой Арсеньевич научил?       Шастун медленно кивает, будто сомневается, но не в том, что научил, а в том, что он – его.       – Еще этикетки у них забавные, там фотки с голыми стариками.       – В это тоже, я так понимаю, он тебя посвятил? – Дима подпирает щеку рукой и смотрит на друга слишком долго, чтобы не посмотреть в ответ. – Тох, чё у тебя происходит, а?       – Еще? Да, давай еще по одному, – Антон его не слышит, вертит крышку бутылки снова и разливает очередную порцию, и Позов уже не пытается вставить свои пять копеек. Понимает и так – дело дрянь.       Они пьют до тех пор, пока бармен любезно не просит их сначала пересесть подальше от барной стойки, просто потому что летающие в беспорядочном хаосе жестикуляции руки Шастуна рискуют сбить всё нахрен на пол, а после морозная прохлада улицы кажется обоим куда привлекательней прокуренного барчика с толпой непонятных людей. Ничего лишнего, но курить на морозе – отдельный вид удовольствия.       Проходит несколько долгих минут, пара сигарет и выпитая до дна бутылка вискаря прежде, чем Дима снова вздыхает поглубже и уже приоткрывает рот, когда его, неожиданно, перебивают.       – Поз, а тебе никогда не хотелось, не знаю. Попробовать что-то, что ты никогда не пробовал? Что-нибудь запрещенное, хер его знает. Вот о чём ты знал, скажем, даже призирал. Ну, знаешь, эти мысли, вроде «прикольно было бы попробовать», а потом такой сам себе «да не-не, хуйня всё это, ну это нахуй вообще»?       – Типа и хочется, и колется? – Димка сощуривается.       – Типа.       – Ты о наркоте сейчас, что ли? Ну, типа легкие, травка и всё такое … – попытка не пытка, Поз пытался, но реакция и ответ не заставляют себя ждать. – Да что?! Ну, ты тут вокруг да около, хочется – да ну на-ахуй … Откуда я знаю, что ты имеешь в виду!       Антон, судя по вылезающим из орбит глазам, пребывает в стадии глубочайшего охуевания.       – Какие, нахуй, наркотики, Поз?!       – А чё ты разговариваешь как придурок? – Димка докуривает сигарету в две большие тяги и тянется за новой, всячески избегая взгляда откуда-то сверху. – Хочется ему там чего-то запрещенного, вы посмотрите …       – Я, блять, не о наркотиках сейчас.       – Я уже понял, угу, – Поз кивает, подкуривает и снова щурится. – А о чём тогда, мистер-хочу-того-не-знаю-нахуй-блять-чего?       – Ну, у тебя никогда не возникало каких-то … ну.       – Ну? – Димка начинает нервно теребить сигарету в пальцах.       – Ну, ты можешь не перебивать, ну блять! – Антон роняет руки по швам, раздосадовано выдыхает и собирается с мыслями, пока Поз изображает, что только что застегнул свой рот на змейку. – Короче, желания такие, знаешь, ты о них и сказать не можешь никому и, блять, сделать тоже нихера не можешь, потому что стрёмно до усрачки. И в то же время тошно, сука, прям наизнанку выкручивает, как хочешь и, блять … колется. А как даешь слабину, на несколько минут легчает, знаешь? Типа, как дозу получил и всё, сердце стучит, как надо, дышишь, мысли все где-то, голова пустая-пустая. Кайф. Такое чувство… А хуй его знает. Безопасности? Вот, ты уязвимый прям пиздец, обезоруженный типа, понял? Бессильный, но тебе блять хорошо. Тебе просто хорошо, как никогда еще не было. Хорошо в этой слабости, уязвимости. В момент хорошо. И ни о чём думать не хочется, всё вот так, как должно быть. Как-то всё … по-настоящему становится, что ли. Всё в тебе, вокруг. Ты всё как-то чувствуешь по-настоящему, не пытаешься придумать, «а как бы я себя чувствовал сейчас», а просто чувствуешь. И тебе хорошо. Так, блять, хорошо. Как в детство снова. Без всякой этой хуйни обыденной, без проблем, без боли. Спокойно. Ти-и-ихо так … И только дышишь, дышишь. Моментом дышишь, в моменте дышишь. Просто, блять, впервые, наверное, по-настоящему, дышишь … А потом оп – и всё. И тебя из этого состояния выплевывает нахуй. Схаркивает на асфальт еще сверху подошвой кросса так, на-а-а … И ты такой, липнешь, к асфальту, сморчок размазанный. И нифига этого нет, понял, что еще секунду назад было? И ты, блять, так хочешь всё это вернуть, это ощущение ебучего спокойствия, покоя, блять, не знаю. Хочется снова уязвимым, хочется, блять, слабым. Хочется дышать в этом моменте, вот только в этом моменте и этим моментом. А нельзя. Вот не можешь и всё. Как бы не хотел, а всё, блять, против тебя, и страх. Страх, блять, животный, веришь? Что-то не так сделать, что-то не так … Да всё, блять, не так. Всё не так. Нездоровая хуйня. Одна сплошная нездоровая хуйня в голове, внутри, в кишках там запуталась, не знаю. Внутри меня.       – Ты вот сейчас точно не о наркотиках? – Дима спрашивает настороженно и боязливо, осматривая друга придирчиво и внимательно, а в следующую секунду оказывается любезно спроважен нахер.       – Не о наркотиках, Поз. Дыши спокойно, – Антон не прощается на словах, но это и так понятно.       – Тох, если я тебе чем-то могу помочь, правда, я …       – Спасибо, что выпил со мной. Всё. Пока, Поз.       Они разъезжаются, на автопилоте пожав друг другу руки. Антон не жалеет ни об одном слове, сказанном под действием алкоголя и эмоций, кроме того, этот диалог помогает ему подставить сразу обе щеки под пощечины простой правды: во-первых, он в своей этой нездоровой хуйне совершенно один, а во-вторых, единственный, кто может ему объяснить, что за нахуй происходит, сейчас наверняка спит, и Шасту хватает трезвости ума поехать домой, а не по заученному до оскомины адресу.       Они обязательно поговорят завтра, это он себе обещает и засыпает на диване в гостиной, чтобы открыть глаза глубоко после полудня и проснуться от одного короткого сообщения:             Арс психолог 13:18             «Если будет время, приезжай, пожалуйста, в часть. Нужно поговорить».       Конечно, у него есть время! Времени у него бесконечное множество, если Арс первым написал и попросил приехать, сказал, что им нужно поговорить. И пока страх уже засучивал рукава, готовый вытрясти из Шастуна всю душу за последние пару дней, он сам строчил ответ, что приедет в течение часа. Арс не ответил, а Антону было глубоко плевать, потому что его желание просто разобраться в том, что происходит, было многим сильнее каких-то формальностей.       Единственное, что не давало покоя, – начало разговора. Неловкая встреча после еще одной неловкой ночи, которая если и отличалась от той, когда Антон заявился пьяным после бара, то была всё такой же странной и глубоко непонятной. Она просто была и Шаст ничего не мог сделать с этими воспоминаниями и переживаниями, с миллионами вопросов, которые рождались в его голове каждую свободную минуту и медленно подталкивали к тому краю, за которым, если что-то и было, то Антон пока был совершенно не готов узнать, что именно.       Предпочитая такси метро, спокойный прогулочный шаг почти бегу, Антон думал только о том, что не должен упустить момент, когда Арсений сам пошел навстречу. Значит, для него всё это тоже что-то значит. Для него это не обычная практика, а Шаст – не рядовой пациент. Значит, у них обоих есть шансы получить ответы на свои вопросы.       В части царила сонливо-туманная атмосфера. Одинокие фигуры блуждали взад-вперед, обрывки разговоров, если и доносились до слуха, пролетали куда-то мимо, не задерживаясь ни на секунду в голове. Еще и солнце это, совершенно удивительное явление в это время года, суток, города, блин, это удивительное явление!       Антон жмурился, ловя лучи из высоких окон, и силился в последний раз сгрести в своей голове всё, что он хотел сейчас на одном дыхании высказать Попову. Без агрессии, без лишних эмоций. Переспав со всем случившимся, выпив это самое «случившееся» и озвучив не сколько Позову, самому себе. Ему нужно было получить ответы, иначе он рисковал оформить себе абонемент к другому специалисту более узкого психологического профиля.       Антон уже вскочил на первую ступеньку, ведущую наверх, к нужному кабинету, когда его окликнул знакомый голос. Жаль, что не тот.       – На ловца и зверь бежит! Шастун! – Воля взялся из ниоткуда за его спиной и выглядел слишком довольным.       – Павел Алексеевич, я … – хотел бы Антон сказать, как спешит, но не смел.       – Ты-ты! Ты у нас сегодня главное событие, тут не поспоришь! – он улыбался еще шире, ярче, а Шаст ловил себя на ощущении если не страха, то настороженности.       Хреновой такой настороженности.       – Я, если честно, не совсем понимаю, о чём вы и … – он всё-таки пытается намекнуть, что у него слишком неотложные дела этажом выше, но Воля подходит ближе и сжимает его плечи в неожиданных объятьях, окончательно сбивая с толку.       И пока мысли пытаются связать хоть что-тообъясняющее всё, что происходит, несколько коллег уже подтягиваются к их разговору, так же, как и Воля, довольно улыбаясь.       – Хочу поздравить тебя, Шастун, – начинает Павел Алексеевич, отступая от Антона на шаг, но оставляя одну руку лежать на его плече. – Знаешь, я всегда говорил, что смелость не в том, чтобы войти в огонь. Даже не в том, чтобы спасти своего сотоварища или человека. Смелость, прежде всего, в том, чтобы не побояться посмотреть в глаза своему страху, не отворачиваясь. Прямо! И ты посмотрел, Антон. Я тобой безумно горжусь, как и каждый из нас, я уверен! Ты переборол себя, ты не побоялся пойти навстречу, хотя я прекрасно помню, как упрямился в самом начале пути. А сейчас ты совершенно другой человек, Шастун, и я это вижу. Я это чувствую. А самое главное, что это увидел и почувствовал Арсений Сергеевич и … Мне, правда, нечего больше добавить, Антон. Я сегодня же отправляю твои документы в комитет и, может, уже со следующей недели ты окажешься в строю! Ура, Шастун! Где радость-то?       А радость где-то там, где и все, блять, эмоции – в нокауте, качественном таком. Если не сказать смертельном.       – Арсений…       – Да! – предугадывая в момент, когда лучше дать самому прийти к этой мысли, подхватывает Воля, хлопает по плечу и убирает руку. – Арсений Сергеевич подписал твой допуск! Понятное дело, я сделал всё от меня зависящее, все документы в самом лучшем виде готовы к рассмотрению и …       – Простите, я, мне нужно… – Антон не договаривает, как и не слышит всех слов коллег и начальника, сейчас совершенно потерявшие свой смысл, что говорить уже о какой-то радости.       Шаст не смог сказать, что ему нужно, но как-то вскарабкаться по лестнице получилось, как и доковылять до нужной двери, которая не была заперта.       Арсений стоял рядом, беззаботно, как казалось, болтая с Оксаной. Та звонко смеялась и смущенно пряталась за ладонью, пока Арс улыбался своей привычной улыбкой, мягкой и как будто чуть-чуть печальной, или во всем был виноват взгляд, спрятанный за прозрачными стеклами очков.       – … и вдруг я понимаю, что никогда бы … Ой! – Оксана запинается, поджимает губы и переводит взгляд на Шастуна, появление которого Арсений даже не заметил. – Арсений, кажется …       Она не договаривает, а Попов оборачивается секундой позже, почти врезаясь в Антона. Тот нарочно или нет сделал лишний шаг в момент, когда всеми рамками приличия и социальной дистанции уже нужно было остановиться.       – Арс, поговорим? – он смотрит, не отводя взгляда и, кажется, не моргая, и Арсений коротко кивает, указывая на дверь.       – Проходи, я …       – Иди-иди, конечно, – Оксана улыбается, как прежде, и пока дверь не закрылась, успевает добавить совсем тихое, но слышное: – Антон, поздравляю.       Антон кивает, не удосужившись даже задеть девушку взглядом, а когда слышит, как дверь тихо щелкает замком и комната, как совсем недавно, наполняется исключительно звуками их дыхания, больше не может себя сдерживать.       – Ты подписал допуск? – он поворачивается к Арсению, а тот даже не пытается отлипнуть от двери, вжимаясь в ту от затылка до копчика.       Отвечать он, очевидно, тоже не пытается, иначе как расценивать упрямое молчание.       – Арс, ты подписал мне допуск?! – Шаст не кричит, но его интонации пронзительней крика. – Почему? Если … Если это из-за всей это херни, я прошу тебя, передумай, блять, это в своей умной голове! Я не слепой, Арс, я вижу, что я нихера не готов возвращаться и ты это тоже видишь, ты это точно знаешь. Если это из-за … Блять, Арс. Ты же хотел поговорить, да? Ты это мне писал в сообщении, об этом просил?       Антон не заметил, как оказался на расстоянии одного вздоха от Попова, упираясь руками о дверь по обе стороны от чужой головы и безнадежно теряясь в бликах ненавистных очков на лице Арсения.       – Давай поговорим, пожалуйста. Мне нужна помощь со всей этой … Со всей этой, блять, нездоровой хуйнёй, которая происходит со мной. Происходит во мне. Арс … почему?       – Потому что моя помощь тебе себя исчерпала, Антон. Дальше я буду тебе только вредить. Наша терапия закончена.