Чистый

Babylon · Barns Courtney

      – Арс, ты знаешь, я всегда в восторге от твоей манеры говорить так, что нихрена не понятно, но сейчас давай, пожалуйста, чуть-чуть яснее, прозрачнее, ладно? По-человечески, по-простолюдински. Для тупых, если так понятнее будет, – Антон дышит глубоко и шумно, скандалить он не намерен, как и выяснять отношения уже ставшим привычным странным способом, в результате которого потом стыдно в глаза смотреть, но с места ни на миллиметр не сдвигается, нависая над ссутулившимся Поповым. – Арс …       Арсений поднимает взгляд явно нехотя, вздыхает еще тише, чем прежде, и прикрывает глаза, чтобы на выдохе пробормотать почти неслышное:       – Я постараюсь объяснить, но при условии, что ты присядешь.       – Как скажешь, – Шастун соглашается в ту же секунду, отталкиваясь от двери руками и проходя вглубь кабинета, чтобы занять стул напротив письменного стола.       На том бардак, совершенно не свойственный Попову, но тот, будто снова без спросу забравшись в голову, устраняет его в несколько простых движений, через минуту цепляясь пальцами за электрочайник.       – Чаю? – он не предлагает, фактически ставит перед фактом, и это очень хорошо читается во взгляде в тот момент, когда Антон пытается отказаться. – Только у меня чёрный, кажется, закончился.       – Всё равно.       Всё равно Шасту было абсолютно на всё, что не имело отношения к разговору, который никак не мог состояться, он даже начаться толком не мог, постоянно стопорясь где-то на первых репликах. Кроме этого, Арсений вел себя так, будто в кабинете он был один, и никакой Антон сейчас не ждал от него объяснений. И только когда на столе оказались две чашки свежезаваренного чая, Арс будто очнулся.       – Это называется эротизированный перенос.       – Что … называется? – тактика выпадания на дурака казалась эффективной в данном случае.       – То, что происходит с тобой, происходит в тебе, – деликатно обходя формулировку «нездоровая хуйня», Арс боязливо встречается взглядом, но также быстро топит его в чашке с чаем. – То, о чём ты хотел поговорить.       Антон упрямо поджимает губы, внутри себя решая, насколько безопасно и дальше прикидываться дураком. Взыгрывает пресловутое «и хочется, и колется», и вместо иголок острые зубы нещадно терзают нижнюю губу.       Всё-таки хочется.       – Почему ты думаешь, что я хотел поговорить именно об этом? – не сказать, что это нападение с претензией, но звучит резковато, но Попова это, кажется, не задевает: он просто смотрит в ответ и этим самым взглядом отвечает на вопрос без слов, тогда Антон прочищает горло. – Ладно, почему ты думаешь, что у меня этот самый … перенос?       Арсений облизывает тонкие губы и начинает медленно размешивать сахар в чашке, отчего только-только осевшие на дно чаинки кружатся в безумном танце. Завораживающее зрелище. Завораживающее обоих, когда некуда спрятать взгляд.       – Я не думаю, я знаю, – он переводит дыхание и продолжает прежде, чем Антон успевает открыть рот в ответ на такую самонадеянность. – То, что внутри тебя – интенсивное, живое, иррациональное, эротическое влечение, так ведь? Всё то, что я сейчас буду говорить, это не попытка пристыдить тебя или упрекнуть в чём-то, это картина, клиническая картина, в которой ты должен узнать себя, а узнав – понять проблему и получить ответы на свои вопросы.       Шастун поджимает губы и замолкает, кажется, перестаёт дышать, но кивает, соглашаясь. Так или иначе, он сам попросил этой правды.       – Это желание настолько сильное, если не сказать навязчивое, каждую секунду в отсутствие рядом меня, зудящее внутри. Пульсирующее. Характеризующееся нескрываемым, кажущимся эго-синтонным … П-прости, эго-синтонным – это кажущимся совместимым с твоими собственными стандартами, что-то обычное для тебя, но не понятное для других. Так вот, характеризующееся нескрываемым, кажущимся естественным для тебя требованием взаимности и сексуального удовлетворения. Эти эротические требования могут не казаться тебе неразумными или необоснованными.       – Но я … – Антон, продирая пересохшее горло, пытается возразить, объяснить, что никаких требований с его стороны не было, но память услужливо подсовывает красочные сцены той ночи, когда от необратимости ситуации Шаста спасло эхо здравого смысла, и он снова поджимает губы.       – Отрицание – нормальная реакция, Антон, – просто комментирует Арс и вдыхает поглубже. – Еще один важный признак эротизированного переноса – эротические фантазии ….       – Не было такого! Не было никаких эротических фантазий и … – Шаст звучно возражает опасно дрожащим голосом, но, напарываясь на взгляд голубых глаз за стеклами ненавистных очков, заметно тушуется, а беспокойное закусывание щек и губ изнутри выдают в нём напряженную работу мозга.       – Возвращение к тем или иным моментам с продолжением их в своей голове, воображение каких-то деталей или действий, процессов, переживаний, которые, в последствии, находят своё отражение в реальном времени, реальных переживаниях и …       Мысли о том утре, когда Антон бессовестно по отношению к самому себе представлял под собой стонущего Арсения бьёт в пах.       – Намекаешь на то, что я в своей голове представлял … что-то на месте реальных воспоминаний, а потом у меня встал? – Шаст переиначивает по-своему, получает смазанный кивок и сильней стискивает зубы, процеживая только негромкое: – Еще что?       Арс делает небольшой глоток чая, чтобы смочить горло, и остаток информации звучит заученной лекцией, практически безэмоционально и сухо, но сейчас, быть может, так даже лучше. Хватит того, что Шастун уже перепачкал кровью губы.       – Процесс переноса сопровождается также переменами в настроении и поведении, саботажем терапии, претензиями, ожиданиями, которые пациент возлагает на психотерапевта, проявлением интереса к его личной жизни, утратой контроля над своими реакциями, усилением тревоги, печали или сексуального возбуждения, попытками манипулировать, то приближая его, то отталкивая, обесценивая его работу либо пытаясь призвать к спасательству, приглашая к дружбе или … – очередной из сотни тяжелых вздохов ради очевидного окончания. – или интиму. Эротизированные переносы носят страстный, настойчивый, непреодолимый характер, Антон… И страх, осознаваемый такими пациентами, держу пари, осознаваемый тобой, – это не боязнь регресса нашей терапии или возмездия, но разочарования и горечи по поводу неполученного отклика, не получившего ответа чувства. Проще говоря, твой самый главный страх сейчас – это потерять меня не как психотерапевта, а как человека, к которому ты испытываешь сильную привязанность и … желание.       – Желание? – Антон переспрашивает, зная ответ.       – Желание. Сексуальное. Эротическое. Называй как хочешь, – Арс пожимает плечами и Шастуну хочется рвать на себе волосы от осознания того, что Попову, судя по видимому, всё равно, иначе какого чёрта она так спокойно хлебает свой чай, сучьи оттопырив мизинец.       – Ну охуеть теперь, – подытоживает Шаст, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди с такой силой, что ребрам на секунду стало больно, но пусть лучше ребрам, чем под ними. – Увлекательная лекция, Арсений Сергеич, охренеть не встать, но что мне с этим теперь делать? И … И какого хрена это произошло именно со мной, блин?       – Перенос – это феномен в психодинамической …       – Проще, блять, Арс, пожалуйста, – Антон прикрывает глаза, жестко требуя, но голос-то умоляет своей едва ощутимой дрожью.       – Бессознательное перемещение ранее пережитых чувств и отношений? – на свой страх и риск перефразирует Арс.       – То есть ранее пережитых? Я никогда не хотел вы … – Шаст запинается, Арсу хватает начала слова, чтобы закончить, и неловкая пауза таки прерывается тихим шипением. – Я никогда ничего такого не хотел, ясно? Никаких там пережитых чувств и ощущений.       – Поскольку процесс переноса большей частью является автоматическим или бессознательным, пациент не воспринимает различные источники переноса и связанных с ним фантазий, установок и чувств. Например, таких, как любовь, ненависть и гнев.       – Арсений, блять.       – Проще?       – Будь так добр.       – Проще говоря, оказавшись со своей бедой наедине, непонятый никем, ты нашёл во мне человека, который не просто понял тебя, но и помог тебе посмотреть на всю ситуацию с другой стороны, со всех возможных сторон. Как ты говорил? Я стал для тебя переводчиком твоих же чувств, с «шастуновского» на человеческий ...       – И? – Шастун не заметил, как начал нервно дергать ногой, но взгляда от лица напротив отвести никак не смог.       Арсений в своем этом психотрепе казался ему еще более прекрасным, чем когда-либо, и плевать, что он только что прямым текстом обозвал его восхищение практически клиническим симптомом.       – И ты превознес меня на ступеньку выше.       – Арсений … – Антон снова прикрывает глаза, силясь не обматерить Попова за неуместную сейчас философию.       – В твоих глазах я стал особенным, потому что никто до этого, включая тебя самого, не мог тебя понять. Открыть глаза на какие-то простые вещи, перевести их на твой язык. То, что я стал тебе близок, на фоне посттравматического синдрома сыграло против тебя, наделяя меня даже теми чертами, которых во мне нет.       – Например?       – Я кажусь тебе идеальным слушателем, лучшим специалистом и …       – А если ты, блять, идеальный слушатель и специалист, что я могу сделать? – Шастун начинает психовать, размахивая руками.       – Антон, ты меня идеализируешь, – Арсений вздыхает мягко и устало, так же звучит его голос, но Шаст упрямится, снова обнимая себя руками и насупливаясь. – Это делает за тебя подсознание, которое очень хочет найти отдушину в нужном человеке. И на фоне этого развивается перенос. Ты не можешь справиться с обилием эмоций и переживаний внутри, и те находят выход в привычной тебе форме…       – Агрессии, – без труда догадывается Антон и Арс кивает.       – Тебе хочется эгоистично владеть мной, потому что тебе кажется, что, когда наша терапия закончится, я уйду и наша связь оборвется. Ты меня потеряешь. Отсюда манипуляции состоянием, нежелание признавать очевидных прогрессов в терапии. И вытекающее из всего этого – сексуальное влечение, – Арсений держится удивительно ровно, только взгляд слишком часто отводит, что Антона ужасно раздражает.       Была бы воля, содрал бы очки и вцепился в подбородок пальцами, фиксируя вертливую голову так, чтобы точно никуда не отвернулся.       – Ладно, допустим, – Шаст проглатывает свой диагноз вместе с сиюминутным желанием и выдыхает. – А теперь мне что со всем этим делать? Я так понимаю, ты сейчас меня перед фактом поставишь, что нам вообще нельзя видеться, да?       – Так-то было бы неплохо, но … – Арс поджимает губы, снова прячет взгляд и Шасту приходится вцепиться в собственные плечи пальцами, чтобы не воплотить в реальность свои желания, которые такими выходками только крепнут. – Но мы с тобой работаем в одной части, так что могу советовать разве что закончить нашу терапию и в ближайшее время никак не контактировать.       – Расшифруй это своё «никак»? – Антон себе обещает, что еще раз этот сучёныш, блять, отвернется, и он за себя не ручается.       – Никаких разговоров, встреч, смс и звонков. Ничего, Антон. Никаких контактов.       – Даже по вопросам службы? – Шаст щурится, цепляясь за эту иллюзорную ниточку.       – Нежелательно, но это уже вряд ли будет зависеть от нас, – Арсению хватает сил улыбаться, а Антону хочется незамедлительно выйти в окно.       – Ладно, допустим. Как долго вся эта незд … – он прикусывает кончик языка, сам себя исправляя. – Как долго этот перенос вообще проходит и какие там последствия могут быть, учитывая то, как резко всё это обрывается?       – На самом деле, это сугубо индивидуально…       – Арс, не юли, блять, пожалуйста! Я же вижу даже за стеклами этими дурацкими, что ты лукавишь, как … – Шаст затыкается, поджимая губы и закусывая те изнутри до блеска в глазах.       Проболтался.       И глаза за «дурацкими стеклами» моментально удивленно округляются.       – Тебе не нравятся мои очки? – Арс невольно неслышно усмехается, пока Антон внутри себя сгорает от стыда.       – Ты сейчас серьезно, блять, об этом поговорить хочешь? – он злится, ерзает на стуле, но Арсений упрямо молчит, явно ждет, и Шастун, припертый к стенке, нехотя признаётся. – Да, не нравятся.       – Почему?       – Ты серьезно сейчас, да? – Антон не дожидается ответа, кивает секундой раньше, чем кивает в ответ Арс, и запрокидывает голову, прикрывая глаза.       Господи, за что.       – Без бликов от стекол твои глаза ярче. Живее. Не знаю, блять. Настоящие они без этих стекол, ясно? – спрашивает, возвращаясь в исходное положение, а тогда от изумления приоткрывает рот.       – Так лучше? – Арсений снимает очки и, бережно складывая дужки, откладывает на край стола, встречаясь с Антоном взглядом.       Антон выбирает молчать. Молчать и кивать. Молчать, кивать и бессовестно долго пялиться на своего психотерапевта, который только что поставил ему неутешительный диагноз, который оправдывает всё, что происходило и происходит с ним на протяжении всех этих недель, если не сказать месяцев. Оправдывает каждую мысль, возникающую в голове постыдно спонтанно, при виде улыбки на бессовестно красивом лице, каждое желание и фантазию.       Каждую блядскую фантазию. Как бы Антон не отнекивался от такой формулировки, но от самого себя не отвернешься. Попробуй в отражение камень брось, если можешь, как говорится.       И такой же камень хотел бы, да ни за что не бросит Арсений. Вот Антон уйдёт, закроет за собой дверь и не увидит, как Попов будет брать на таран стол своим лбом, выбивая из головы мысли силой, если не получается иначе.       И ведь знает, что нельзя. Знает, что плохо будет. Знает, но рука сама потянулась к лицу, нащупывая дужку очков, секундой позже – взгляд уже обнаженный, незащищенный, живой. Настоящий.       И плевать, что перед самим собой знает,для чего такая мелочь. Уж явно не для того, чтобы облегчить душевные терзания сидящего напротив Шастуна, но чтобы зацепить его взгляд, привлечь внимание. Тонко сманипулировать желанием, незаметным, но теплящимся внутри, а от одной мысли о том, что оно в Антоне просто есть, просто существует, бьётся там, где-то, зудит, заставляет жадно облизывать губы – у Арсения колени подкашиваются, кончики пальцев подрагивают и щеки, совершенно бессовестно, красными пятнами пачкаются.       – Подытожим? – Антон возвращается в реальность первым и прокашливается прежде, чем облокотиться руками о чужой стол и приблизиться к лицу Попова. – Всё то, что творится со мной сейчас, эта нездоровая хуйня, управляющая моими мыслями и телом –эротизированный перенос?       – Да, – Арс кивает и на свой страх и риск повторяет каждое движение Шастуна.       – Мы с этим ничего сделать не можем, только прекратить терапию и оборвать любые контакты, так? – взгляд Шаста цепляется за каждую мелочь на лице Арса – от уголков глаз и губ, морщинок в уголках к едва заметным шрамам и родинкам.       Арсений кивает.       – Когда всё это пройдёт ты не можешь знать?       – Могу предполагать, – честно признается Попов и, замечая как подскакивает чужая бровь, развивает мысль. – От недели до месяца. Всё зависит от того, насколько …       – Насколько всё запущено, я понял, – Шаст кивает сам себе и слегка склоняет голову на бок, неотрывно глядя в глаза напротив. – Арс, могу спросить?       Попов, будто зачарованный такой щекотливой близостью, молча кивает.       – Ты совсем ничего не чувствуешь? – он щурится, кажется, заведомо чувствуя лукавство или откровенную ложь. – Я ни на что не претендую, ни в чем не пытаюсь тебя упрекнуть и, как ты уже понял, не сомневаюсь в твоей квалификации и поставленном тобой диагнозе, но …       Антон запинается, медлит, кончиком языка проскальзывает по своим приоткрытым губам, чтобы в конце его же и прикусить, усмехаясь, пока Арсению хочется ударить себя по лицу за очевидную слабость просто не следить за этим движением.       – Мне показалось, ты тоже что-то чувствуешь, Арс.       Немая сцена и только взгляд Антона, впервые так смело, едва ли не с вызовом скользящий по чужим губам. Приоткрытым, пересохшим от частого дыхания.       И безумно соблазнительным.       – Твоё восприятие моих реакций искажено, Антон, – в планах на сегодняшний день появляется пункт «нажраться в слюни», но Арсений держится практически идеально, если закрыть глаза на то, что дышать он, кажется, перестал вообще после фразы Антона.       – Значит, показалось? – Шаст переспрашивает, и Арсений его за это ненавидит.       – Да.       – Ладно, – короткий глухой хлопок, с которым ладони врезаются в стол, обозначают конец разговора и Шастун поднимается на ноги, суетливо быстро преодолевая расстояние от стола к двери, пока Попов пытается не рухнуть лицом в стол раньше времени.       И уже спасительным щелчком дверного замка сердца Попова замирает, когда до него доносится голос Антона.       – Арс, насколько хуёво мне будет?       Но он ответить не может, только пожимает плечами, невольно вздрагивая от звука захлопнувшейся двери.