Большая Игра

Когда Адам спускает курок, мир почему-то не останавливается. Никакого замедления, никакой резкой тишины. Человек напротив неловко вскидывает руки и тряпичной куклой падает на пыльную землю. Просто падает. Земная твердь не разверзлась, небеса не послали карающую молнию. Адам только что убил человека, а на него даже никто не смотрит. Это началось сегодня ночью. Они знали, что отстают, и не останавливались, пока не добрались через пустошь до заброшенного поселения с деревянными домами точь-в-точь как в Старом мире. Одна из команд устроила здесь лагерь, и Брэд предложил обойти его по периметру, чтобы заночевать в каком-нибудь гроте на склоне примыкающего к пустоши хребта. Пройти незаметно им не удалось: вероятно, игроки решили, что их хотят окружить, и атаковали первыми. В последний раз Адам дрался лет в двенадцать, и в руках у него тогда был школьный планшет. Поэтому, когда утром, после вылазки Брэда и Барри на оружейный склад, выяснилось, что Адам единственный умеет стрелять и что ему в таком случае достанется пистолет, он действительно рассмеялся. Серьёзно, какое «умеет», он всего пару раз побывал на стрельбище: отец решил, что их семья в зоне риска для разных «асоциальных личностей» и что Адам должен уметь защищаться. Оказалось, из всей компании такие навыки есть только у него и у разбирающегося в охоте Барри, но у Барри повреждено плечо. И, кажется, все трое были рады сбагрить ему единственное огнестрельное оружие. А Адам до последнего верил, что оно им не понадобится. Игроки не перекинулись ни словом: драка началась сама по себе, как будто так и должно быть, как будто пару дней назад они не были частью цивилизации, в которой запрещено убивать людей. Они просто увидели друг друга и сцепились, молча, сосредоточенно, не обдумывая. В темноте лица почти нельзя было рассмотреть, и это значительно облегчало задачу. Не думать, просто делать, что требуется. И вот сейчас перед Адамом лежит труп (впрочем, в реальности труп сейчас лежит в игровом зале), ещё одного игрока секунду назад вырубил Брэд, а двое других так же молча подрываются и убегают из поселения в сторону хребта. Адам целится одному из них в спину: нельзя дать им оторваться. — Адам… Он оглядывается на Нила и наконец понимает. Рука с пистолетом опускается. Кажется, его бьёт озноб. — Что с этим? — это голос Брэда, но Адам смотрит перед собой. — Давай его туда, — слышны шаги Барри. — И надо связать. — У Нила верёвки. — У меня жгуты, лучше посмотреть их вещи. — Там вроде сумки у костра. — Я схожу. Какое-то время Адам стоит неподвижно, затем отходит к пустому сараю, убирает пистолет в задний карман и опирается двумя руками на невысокое ограждение. А потом его выворачивает. Кто-то берёт его под руку — кажется, это Брэд, но Адам ничего не видит. «Пойдём сядем», «всё о'кей, всё закончилось», «на, выпей» — отдельные реплики, которые он не может расшифровать, будто это иностранный язык. От воды легче не становится, ещё не затухший костёр не может согреть ледяные руки. А по небу уже расползаются сизые трещины, и все четверо знают, что это значит. Их команда идёт последней, в этом нет никаких сомнений. Но, возможно, те двое сбежавших тоже больше не числятся над полосой рейтинга: третий мёртв, а четвёртый не догонит их самостоятельно. Значит, выбирать будут между этими двумя командами. На первом уровне Игры одну из отстающих команд должны удалить с поля. И в ближайшие пару минут кто-то из неудачливых тормозов-потеряшек сойдёт с дистанции. — Восемь добровольцев ночью отличились: четверо отстали, четверо раскрылись, трое не способны бегать дальше в тире, пятеро других не в себе отныне. Что же будем делать с этим глупым сбродом, что за кусок хлеба променял свободу? Адам помнит Арбитра с детства: бесформенная голографическая клякса с писклявым злодейским голосом, мешанина форм и звуков. В школьных сценках ТГП (Торжества Государственного Правосудия, или, как повелось в народе, «Тебе, Гондопляс, Пиздец») у всех мятежников, асоциалов и прочих отрицательных персонажей всегда был подобный надрывный фальцет или его попытки. Но вряд ли кому-нибудь из зрителей ТГП от этого хотелось выйти и проблеваться. А от Арбитра хочется. Когда он смеётся, — а он всегда смеётся, — кажется, что кто-то царапает доску ногтями. От этого скрежета вздрагивают все. Адам чувствует, как Нила рядом с ним крупно передёргивает и он случайно задевает его плечом. А Брэд (или Барри?) матерится себе под нос. И в ту же секунду толстый хвост исполинской ящерицы, возникшей из ниоткуда, впечатывает его в землю с глухим ударом. Первое, о чём думает Адам, это то, что Брэд (или всё-таки Барри?) вряд ли что-то почувствовал. Его, вероятно, вырубило ещё до соприкосновения с твёрдой почвой, от самого удара. Но сломанных костей теперь не соберёшь. Второе: Арбитр — то ещё дерьмо. Принимаемую им форму не отличишь от настоящей. Мягкая кошачья шерсть будет мягкой кошачьей шерстью. Нога трёхтонного динозавра? Ею. И это нелогичное, иррациональное нечто происходит прямо перед ними (вокруг них?), а не в голове у Адама, в кои-то веки. — Двое на двое теперь, чтобы честно было, Вы нам правду на вопрос… — Ты захлопнешь рыло! — Нил бросается на помощь лежащему без движения Брэду, но опаздывает. Барри опережает его — и попадает под огромную зелёную лапу, которая прижимает его к земле. Пока только прижимает, но может раздавить в любую минуту. Нил с глухим рыком пятится. — Всю ночь будешь стихи читать?! В юности Адам позволял себе думать, что Арбитр — живой человек (ну или когда-то был им), а стихи, которыми он говорит, — это форма протеста, которую не смогли подавить, код для тех, кто догадается и поймёт. Как шифрованная музыка, как подпольные концерты. Но глядя на Арбитра сейчас, он понимает: это не протест и не код, а обычный плевок в лицо. Мол, посмотрите, куда вас приведёт ваш жалкий протест. Посмотрите, какими вы станете. Адам стреляет в Арбитра, чем бы он ни был, — просто чтобы отвлечь его от остальных. Стоило бы считать пули: возможно, Адам успеет застрелиться до того, как очередная звероподобная форма решит проверить, что у него внутри. — Да задавай уже свои сраные вопросы, сукин ты сын! — ревёт он. Люди в Игре не важны — важны их образы, их истории, их грехи. Сюжет должен затягивать, и распорядители знают, как вытащить на поверхность то, что никто не должен был знать. — Маленький мальчик купил попугая, долго тот жил, никому не мешая, но другой мальчик выбил окно, был попугай, больше нету его! — Это я, — Адам старается звучать твёрдо. — Мы играли в футбол, и я разбил окно в комнате Брэда. Осколки попали в клетку. Птица съела стекло и подавилась. Вторым мальчиком был я. Что ж, это не самое страшное, что про него могли рассказать. Но всё равно мерзко. — Грязный засранец украл чемодан, думал продать — не заметят обман, а в чемодане был порножурнал. Много мальчишка навоображал! Адам видит, как Нил трёт губы тыльной стороной ладони, чтобы унять дрожь. Действительно, в чём ещё могли обвинить человека из Нижнего города, как не в воровстве. А мастурбация — боже, Нил настолько безгрешен, что больше обнародовать было нечего? Просто пусть ответит. Выплюнет эти воспоминания и пойдёт дальше. Потому что дальше может быть хуже. — Я не крал этот сраный чемодан! — кричит Нил, когда наконец может разомкнуть челюсть. — Не крал, слышишь? Он просто валялся на этой свалке, никому нахрен не нужный! Я взял то, что никому не принадлежало. Думал, внутри что-то ценное. Моей семье нужно что-то жрать! Это что, преступление? Щёки у Нила горят, и, кажется, Арбитр нащупал что-то куда более личное. Преступление здесь не кража. Преступление — то, на кого Нил смотрел, передёргивая. — Значит, не хочешь признаться ты сам, что не пойдёшь ты по женским следам, что не посмотришь ты женщине вслед, ведь привлекательней будет сосед. С другом своим, что с тобою в Игре, ты, расскажи, разделил бы свой грех? Пока Нил не кинулся на Арбитра, на его когти и жвала, Адам закрывает глаза, зажимает ладонями уши, делает глубокий вдох — и поёт. — Не станет мир таким, Как мне хотелось, И если я чужой, Не в этом ценность. Просто напомнить себе, что всё это нереально, и позволить своему голосу звучать громче, чем всё вокруг. С чудовищем это иногда срабатывало. Мерзкий скрежет Арбитра становится громче, но это неважно. Вообще ничего не важно. — Но всё, что я могу, Тебе я сберегу, И знай: ещё есть шанс. И знай: всегда есть шанс. Он слышит — или, скорее, чувствует — внезапно свалившуюся на них тишину. Ждёт несколько секунд, пытается не дрожать. Думает, что если он умер, то, что ж, это было не больно. Затем наконец убирает ладони от ушей и открывает глаза. Вокруг ночь. Деревянные дома, притухший, но ещё тлеющий костёр. Рядом Нил, мертвенно бледный, но живой, уже опускается на землю рядом с Брэдом. Барри с трудом, но поднимается сам. А Адам по-прежнему стоит без движения. Арбитр ушёл. Ушёл, не забрав их с собой. Парень, которого они вырубили и связали несколько минут назад, наверняка уже мёртв — его команда выбыла из игры. А их четвёрка осталась. Кажется, что, как только Адам сдвинется с места, реальность обязательно рассыпется. Он делает шаг — и вселенная всё ещё на месте.