Рэндом эксесс мемориз

Леха как думал? Леха думал, что все останется так же, как и было. Только вместо встреч будут звонки, а вместо касаний и поцелуев — слова. Думал, что встречи станут долгожданнее и счастливее, ну и секс… думал, что секс тоже лучше станет. Про то, как будет дрочить в душе, чуть не плача, не думал. Да и не об этом сейчас. Просто думал, что будет легко. А получается оно очень даже сложно. Саня молчит, шумно дышит прямо в микрофон. Тяжело так дышит, медленно. И уже целую минуту ничего не говорит. Леха кашляет тихо, но стены гулко подхватывают — тут его небось в каждой комнате слышно. -У тебя там эхо. -Да я на лестнице сижу. На лестнице. На той самой лестнице, где они курили неделю назад вместе. Саня приехал первый раз к Лехе в общагу. Сначала Леха, конечно, по Москве его поводил, Арбат показал, Кремль, ну все как полагается. Саня ходил с открытым ртом, спрашивал про все, про каждый угол — но Леха ничего не знал. Сам тут гость еще. Саньку Москва очень понравилась, у него наверное лоб сводило от того, как он радостно брови поднимал на каждой улице, но он все равно бурчал что-то недовольное. Ревновал, как будто. А потом Леха его в общагу привел. Сидели прям вот здесь, на этой самой ступеньке — Леха сидел, а Саня лежал, развалившись в солнечных лучиках, волосы прямо по грязному полу разметались, а он только курил задумчиво, смотрел в потолок. Молчал тоже, как сейчас. -На той самой лестнице? На той самой, на которой они курили, что ли? Это у Лехи в общаге, Санек там первый раз неделю назад побывал. Сколько раз он думал о том, как оно будет — приехать к Лехе. Каждый вечер, когда спать ложился, придумывал о чем они будут говорить, как будут целоваться, сколько раз и в каких местах, и еще как Санек покурит наконец-то. Ну и вообще много чего еще. А получилось даже обычно как-то. Хуже, чем обычно получилось. Санек же как думал? Думал, что время пролетит быстро, одиннадцатый класс все-таки, скоро съебывать из этой дыры несчастной. Еще думал, что у Лехи новая жизнь начнется — ну это естественно, и что он, Санек, к этому готов. Что не будет ревновать, мешать не будет, а даже наоборот, будет Леху во всем поддерживать. Это почему-то давалось особенно тяжело. А про лестницу даже вспоминать неприятно. Они гуляли целый день тогда, а как только остались наедине, спрятались за стенами от этой вашей Москвы, то оказалось, что им и сказать-то друг другу нечего. Саня все курил сигарету за сигаретой, поглядывал на Леху украдкой, расскажет может чего? А он молчал только. Это и ясно, у него совсем другая жизнь теперь. У него скоро — страшное слово — сессия. И много других страшных слов в придачу — курсовые, семинары, коллоквиумы. Саня их не понимает до конца, но звучит очень по-взрослому. Леха даже когда про школьных учителей спрашивает — преподами их называет. Позер ебаный. Саня бы так не злился, Саня бы рад послушать про всю эту новую Лехину жизнь — если бы он рассказывал. Но он мнется — так, пару слов выдавит, и опять молчит. Саня заебался уже из него тянуть что-то. Не хочешь — не рассказывай. Конечно, куда Саньку это понять. Маленький еще. -На той самой. Леха бы так хотел не звучать пустым эхом, сказать что-то важное, что-то веселое, чтобы Саня рассмеялся как обычно. Саня же уморительно смеется. Он как мультяшка, брови у него как будто совсем от лица отрываются и прыгают двумя полукругами надо лбом, высоко где-то, и уголки губ внутрь загибаются. Давно Леха этого не видел. Что угодно бы сделал — что только? Леха знает — Санек и сейчас тоже лежит, раскинувшись на своей кровати, и солнце на него наверное точно так же светит — только блики рыжие, закат все-таки. Раскладушку свою древнюю зажимает щекой у плеча, вот и слышно так громко, как он дышит. Еще Леха знает, что пальцы у Санька теребят что-нибудь обязательно — шнурки на олимпийке или ниточки вязаного покрывала, или он ими просто хрустит, мнет нещадно — но на месте точно не лежат. Эх, и почему с ним, таким родным, так сложно? Почему он нервный такой и обижается ни с того ни с сего? Почему так неохотно рассказывает про свою жизнь? Лехе уже и выспрашивать неловко. Про себя бы рассказал — да тоже неудобно, вдруг Санек расстроится? Ему ведь тоже скорее вырваться хочется, приехать, вот Леха и не хочет лишний раз хвастаться, как у него тут, в Москве, дела. -Ты грустный какой-то. А вообще, жалко его, Леху, бедного. Саня ж у него в общаге был. Как сейчас помнит: четыре кровати — Лехина на втором ярусе (там они спали вместе, Леха гладил украдкой, тихонечко, кончиками пальцев — очень хорошо было). Еще шкафы древние, советские, раковина — кран течет, постоянно стук капель о металл слышно. А еще слышно, как тараканы бегают. Да и видно. Саню даже сейчас тошнит — стоит только вспомнить. А еще — у стены — штук двадцать банок с медом и вареньем. Леха сказал, когда жрать нечего — можно на хлеб намазывать. Так, на чае, несколько дней легко протянешь. Может Санек бы про такое тоже молчал. Вообще зря он злится может. Каждый раз себя одергивает, напоминает, что Леху он любит и во всем поддерживает. Просто тяжело. Но надо справляться. -Скучаю. Конечно Леха скучает. Иногда боится признаться — Саньку как будто еще сложнее, нагнетать не хочется. Но Лехе же от этого легче не становится. -Хочу домой, к тебе. Опять тишина. Долгая какая-то. -А если бы ты был здесь, то что бы ты сделал? — Санек вдруг садится на кровати, и голос сам начинает дрожать. От одной мысли, что бы мог сделать Леха, в жар бросает. Что бы сделал? Что это за вопрос такой, Санек? Мало того, что вслух говорить неловко, так тут еще и слышно на весь этаж. Но он ждет, вон — сопит в трубку. -Поцеловал бы тебя. -Как? Да блять, Саня! Как-как… как умею. Как еще целовать-то тебя. Леха жмурится, кусает щеку, пытаясь придумать хоть какой-то ответ на это предвкушающее "как". -Ну… взял бы тебя за шею… -Так, — голос у Сани срывается на шепот, и Леха немного смелеет. -Прижал бы тебя к стене… Саня молчит. Значит, надо продолжать. Леха сглатывает с трудом, давит из себя слова — медленно: -Ты бы хотел целоваться сразу, но я бы тебе не разрешил. Ты вообще всегда слишком нетерпеливый, — Леша шепчет в телефон, закрывшись ладонью и чувствует — от щек, от дыхания — как он покраснел, как горит кожа на лице. Леша знает абсолютно точно, что бы он сделал дальше, но почему-то очень сложно сказать об этом вслух. Но раз уж Саня хочет… Леха представляет себе Саню, низенького, маленького, как он стоит зажмурившись у стены, как губы у него приоткрыты, как он ждет, что Леха его вот-вот поцелует. Боже, почему так жарко? Леха бы не целовал его, нет. Наклонился бы к нему, чтобы совсем рядом, чтобы Саня чувствовал его дыхание, чтобы тянулся к его губам, но Леха бы не пускал. Саня стягивает дурацкую жаркую олимпийку — мешает только и на горло давит. Он сжимает руку в кулак, хочет расстегнуть молнию джинсов, но держится, вжимается лбом в коленки и дышит тяжело. -А потом что бы ты сделал? -А потом, Санечка, я бы сжал твой член рукой прямо через штаны, потому что у тебя наверняка бы уже встал. Санина рука скользит все-таки под молнию, нетерпеливо борется с непослушной тканью. -Очень самонадеянно, Лех. -Это все основано чисто на моих наблюдениях. Леха бы отпустил Саню на секундочку, чтобы обе руки свободны, чтобы расстегнуть его джинсы. Саня бы тоже к Лешиным штанам потянулся, но Леха бы его взял за запястья и убрал его руки куда-нибудь подальше, прижал бы их к стене над Саниной головой. Рано еще. Саня слушает и легко касается себя рукой, еле сдерживается, ждет. Леха ему никогда ничего такого не говорил. Голос у него хриплый, тихий, и Саня чувствует, слышит — что возбужденный, слышит как сильно Леша его хочет. -Надеюсь, что ты дрочишь сейчас. Леша бы целовал Саню в шею, плотно сжав его член рукой, медленно опускался бы ниже, к животу и полосочке редких волос под пупком. Положил бы его на кровать, чтобы удобнее было. Саня в трубку дышит часто-часто, испуганно как-будто, но Леха такое уже слышал. Сане не страшно. Сане хочется еще. Леха бы спустил его штаны до колен, провел бы языком по члену — до самого верха, и осторожно взял бы в рот. Саня стонет обычно по-мученически как-то, как будто ему больно. Но можно не переживать — не больно. Можно продолжать, все ускоряясь, глядя на его остро торчащий к потолку подбородок и кадык, подпрыгивающий каждый раз, когда Саша судорожно сглатывает. Можно помогать себе рукой, и тогда Саня схватит за волосы, сжимая ладонь изо всех сил — больно очень, но не хочется, чтобы отпускал. Саня не молчит никогда, даже сейчас вздыхает, как будто удивляется чему-то, все чаще и чаще, шепчет что-то непонятное. Леха замирает на секунду, когда слышит, что вздох на том конце резко обрывается — а потом Саня выдыхает шумно, и Леха знает, что грудная клетка у него опускается плавно, и ноги расслабляются, вытягиваются в стороны. И еще знает, как он улыбается с закрытыми глазами, запрокидывает голову еще дальше, лежит пару секунд, все еще прижимая Леху к себе за волосы. И потом не отпускает, гладит, водит рукой беспорядочно — по лицу, по голове, все так же не глядя. Тянет к себе — целует, сам тянется к Лехиной ширинке, как будто у них какая-то договоренность, как будто Саня ему что-то должен. Саня смотрит в потолок, сжимая трубку так, что пальцы болят. Леха теперь молчит, но это даже хорошо. Как будто Саня повернет голову — а Леха рядом, в его кровати, и можно его обнять, и ногу на него закинуть, и в щетину поцеловать. Саня скучает до головной боли, до тошноты. Плачет каждый вечер в подушку, а потом обнимает ее и представляет, что это Леха. Но сейчас хорошо. Сейчас все по-старому, Леха все такой же, и очень скоро снова приедет. Надо только подождать немного.