Курим и молчим

Не отпустило. Он видел все снова, как боль под рубахой плещет наружу. При свете он кажется старше, замотаннее, угрюмее. Девушка рядом, не может все выбрать, но вроде волнуется. Хочется плюнуть, послать все в поля и выпить чего-нибудь, сказать, что ошибся. Что ничего и не надо. Что танец не в счёт. Но гордость, покоя нет от нее, и назад не отступишь. Сам же дуэлью назвал, а могла бы быть просто драка. Дуэль на рассвете, и они встречаются взглядами, и это совсем уже слишком, чтобы не начинать сейчас язвить. — Ты только билеты топтать умеешь? — зачем-то поддевает он и добавляет. — Или ещё что-то, а? *** — Или ещё что-то, а? — Я много чего умею, — срывается внезапно с губ не с хамской удалью, а со странной горечью. — Тебе понравится. Дуэль, дуэль, реально что ли, до крови хочет? А взгляд такой, словно задолбало его все, и приехал он сюда то ли в речке утопиться, то ли под трактором помереть. Ну чего ж ты, городской, солярки не нюхавший, и машинка-то у тебя так себе, по нашему бездорожью никуда, одно название — джиииип, а пойдет распутица — так и застрянешь здесь с джипом со своим! А трактор такому джипу в лоб — мало не покажется. Джип быстрее, да трактор-то кондовее, и водила выше сидит. Ну, ладно, хлыщ ты этакий. Хочешь, чтобы я тебя пришиб — так я и пришибу. Больно ты за душу дергаешь, и невозможно понять, почему. И бесит это сил нет как, и руки чешутся, и газку поддать хочется, и не свернуть с пути, потому что — а, ебись оно все тем конем, может, и самому пора сдохнуть, чтобы не жить ненормальным таким, у которого в селе ни на одну девку не стоит, а тут вдруг! Взмывает голубой платок, и трогаются они друг другу навстречу. Отчаянно, больно и просто. Все почти молча, они только сверлят друг друга взглядом, и больше без толку. Что ещё делать, когда внутри все болит. До жести, до боли, до голубого платка, что мозолит глаза. Они почти близко. И кажется, даже скрестились взглядами. И явно это заметили оба… — Да пошел ты!.. Двигатель тарахтит, не слышно. Ладно, сам со своей жизнью разберусь — но в самый последний момент жалко стало, жалко вот этого городского, с кофтенкой этой расписной, с цигаркой этой дымной, с глазами серыми. Вспыхнула перед глазами картина — переломанный джип, дым из-под капота, а на водительском — висит на ремне, и ведь пристегнулся же, хлыщ столичный, и голова запрокинута, губы приоткрыты, лицо землистое, и струйка красная по виску… Ну уж нет! Пошел ты с такими картинами! Пусть лучше окажусь трусом последним, но — не возьму грех на душу. Не возьму. Что хочешь со своей жизнью делай, но не от моих рук!.. Руки сами свернули в сторону, крутанули руль, чуть набок не лег, черт тебя бы побрал! Выскочил, прыгнул сверху, как ногу не подвернул, и побежал — сапогами по грязи, — подбежал к машине, скорей дверцу рвать: — Живой?!.. Ну же, отзовись, ты, душа твоя треклятая, кто ты такой вообще, что из-за тебя теперь на всю деревню позор! И где-то на задах ума в голове: «А он ведь тоже вывернул. Тебя небось пожалел. Тебя, идиота этакого. И баба твоя ему нахуй не нужна была». — Живой, — отозвались ему. Отжали ремень, открыли машину. Лимоном, лимоном в лицо, тут полно дыма, и странной солярки, которой пахнет от Макса. Манька что-то кричит, а до Макса не сразу доходит, что в руку ему сунули вейп. Но взглядом столкнуться с ним не выходит, машинка молчит, а городской в край уже вымотан, закрывает глаза и просто сидит в своей колымаге на краю поля у ихней деревни. Как будто так все и надо. Солнце жарит, как на сковородке — это ж сколько они прокопались-то с утра? Трактор гордо тарахтит по деревне, рядом сидит невестушка, а Макс гордо тянет городской вейп, и на губах привкус горького лимона — ишь ты? А за трактором на буксире волочится заглохший джип, и этот городской улыбается через стекло — видно в тусклое заднее зеркало, как улыбается. И показывает пачку Беломора, вот, мол, доеду, как закурю! А курить-то толком не умеет, кашляет, и смять папиросу не может, эх, ты! Макс отложил вейп этот лимонный, потянулся к пачке: — Горе ты бестолковое. Икзотики поди захотелось. Дай я тебе раскурю. И раскуривает, и лихо заламывает фильтр, и протягивает: — Чеши дальше! Этот смотрит, берет папиросу в рот, обнимает пухлыми своими губами, и сердце ухает снова куда-то в пятки, черт его подери. А ввечеру снова дискотека, и невестушка рядится в новое платье, и плечиком приникает к городскому, а тот хмурится, и глаза меркнут, и спросить хочется — что ж ты? Али от Беломора голова закружилась? *** Ехать не надо, его просто тащат. В мозгах каша, закроешь глаза — и эмоции в голову, да так что дышать не выходит. Он явно голодный, вот и лезет всякая муть, но может только глотать горький дым, не дым даже, запах, отголоски лимона, и думать о том, что было сейчас только что… …Отчаянно, больно и просто. Все почти молча, они только сверлят друг друга взглядом, и больше без толку. Мысль глупа, но отчаяние сильнее, а логики нет — ведь трактор не сдвинешь. Трактор сильнее. И это бессмысленно, ехать на трактор, да только сил уже нет. Много умеешь? Отчаянно горько, и горечь сквозит не только его. Сесть, пристегнуться, проклятый платок. И баба проклятая. «Надо ж жениться». Ну вот просто надо. Другой не дано… Педаль в пол до боли, а пальцы уже все свело, и в мозге одна только песнь — ты идиот, потому что ты едешь прямо на трактор. И похуй, что ещё делать, когда внутри все болит. До жести, до боли, до голубого платка, что мозолит глаза, все меньше, все меньше и меньше, и дышать все труднее, а страх все молчит, оставляя все глупости морю отчаянья с запахом блеклого сена. И серым глазам, совсем как своим, совсем как его же. Они почти близко. И, кажется, даже столкнулись сквозь стекла глазами. Отчаянья там через край. Больного тугого отчаянья. И все же он дрогнул, зажмурился, вбок, свернул да так резко, что слетел с дороги. Знатно мотнуло, ремень очень кстати, тянет запястье. Все встало на место, стоило лишь отпустить газ, вдохнуть полной грудью и просто зажмуриться. Он проиграл, но это не важно. Важно другое. На крае сознания, кажется, оба свернули. Секунды накрыли, и вот уже кто-то рвет дверцу, так быстро?.. Тут бежать и бежать. С трудом открыть, и кивать, кивать сначала, потом уже вслух ответить, потому что во рту пересохло, но сказать что-то надо, к нему прибежали, и давит в груди как последняя сволочь. — Живой, — отозваться просто по совести. Ведь боли-то столько в глазах напротив, будто и правда страдает, и правда бежал узнавать. Отжать ремень белыми пальцами, затекли, и взглядом столкнуться через стекло. Дверь открывается. Солярка, пыль, горящее сено, лимон. Лимон прёт из салона, а он все молчит, потому что реально бежали, бежали к нему. Кричит та девчонка, джип не заводится, но это все похер, охота вцепиться в грубые руки, грязную ткань и спросить, почему дурак-то такой? Почему оба такие дураки? Охота курить, но вейп не спасает и не спасет, отчаянным жестом охота курить дешевую дрянь. Но он запускает свою, эту с лимоном и сует ему в руку, пока не видит девчонка. Кажется, тот удивлён, а может, и нет. Но подцепляет свой трактор, тянет из поля, и уже скоро они на дороге. Девушка на трактор, сам он в машину, а голова просто кругом и что-то понять уже — ну не реально. Что-то неясное, кажется, сунули ему в ответ Беломор, но он не курил его лет уже десять, да и курил ли? Помог прикурить, и он давится дымом, думая о том, что этот дешёвый табак внезапно вдруг слаще, чем его вейп с лимоном. Отчаянно, просто и глупо. Он засыпает в машине у какого-то дома. И просыпается вечером, когда деревня снова назначила свою дискотеку. Но не идти тоже не хочется, делать-то нечего, и он выбирается, изрядно помятый и уже не такой городской, хотя же… вон косятся же снисходительно, значит, все хорошо. Дискотека шумна, а вкус прикуренного Беломора не идёт с губ. Не хочется ни танцевать, ни музыки, ничего. Ни девушку рядом не хочется. Да и не хотелось, в общем-то. Та сама не может понять, что ей надо. То глазки строит своему жениху, жених он ей всё-таки, выходит жених, то к нему льнет, а на сердце гадко. Кто-то налил ему самогон, он хлебает, а как ничего и не пил. Не первый раз взглядом спотыкается об жениха ее. И тот отчего-то кивает, будто и сам осуждает собственно барышню с голубым платком. Уйти подальше, где шум не грузит уши и слышно чуть музыку, курить этот крепкий табак, как попало, курить, отогнав комаров, и думать, какого он в это ввязался и почему… так не уехал почему? Ах да, джип обещали посмотреть ему утром. Кто ж ночью в машине лазает, кто ж? Как-то всё странно, и стопка не первая, а хмеля все нет, странная трезвость и звон в голове, как будто там разбили стекло.