Курим и молчим

Макс просыпается раным-рано, еще до петухов. Натягивает одежду, рубаху на голое тело, футболку комом за пояс — краска бросается в лицо, как вспоминается вчерашнее. Но на удивление — не стыдно, не муторно, не тяжело. Ощущение — словно так и надо, так и должно все быть, и еще предстоит много думать, но воспоминания туманят голову, и никак не отвязаться. Этот спит, раскинувшись, губы приоткрыты, и будить не хочется — после самогона-то поди башка не так трещать будет, пусть поспит. Коротко наклониться, поцеловать в открытый рот — и цигарка его вот здесь, забрать с собой, еще вчера же все видели — трофей! На МТС нет никого с утра, джип в гараже — пыльный, перепачканный, ключи в замке. Да одно название — джип: пикап обычный, только иностранный. Так и есть, свернул через колею — сбил проводочек, ох уж эта электроника, поправим сейчас — и готово! Джип тарахтит, старается, ладно, работает — и хорошо, а то вон топлива там не сильно много, надо будет плеснуть, что ли, в заначке всегда есть канистра, хорошее топливо, правление для себя держит. Обойдутся!.. Ну вот. Лоб вытереть рукой, посмотреть на плоды рук своих, выйти на улицу — и к речке, окунуться голышом, опять же пока не видит никто, смыть с себя всю эту лимонную горечь. Телефон и адрес он оставит, значит. Адрес прям. Ну-ну, посмотрим. Дорога от речки длинная, ветер пронизывает — плохая была идея окунуться, дело к осени, не настыть бы, а кутаться можно только в рубаху — еще и куртку на сеновале забыл, голова садовая. Бабка Тимофеиха тащится с корзиной — стирать, всю речку загадили, двадцать первый век, поставьте вон машинку, остолопы! Нее, то мы не могем, то надо водопровод, а Тимофеиха доныне воду ведрами из колодца таскает. — Ыть ты, Максимко, герой, — смеется она, — синий, як совецка курка! Ты поди, тебя там этот, городской этот, ишшет повсюду — и даром вы не поубивали друг друга вчера, остолопы этакие. Этот нажрался вчера чего-то, сушит его, по воду шла — так дала напиться из ведра, шут с ним, зеленый ведь совсем, и как поедет-то за рулем своим окаянным с похмелюги такой! — С похмелюги? — переспрашивает Максим. — С похмелюги точно никак не поедет, первый же гаишник заловит, к гадалке не ходи. Ну ничего, бабань, у меня нынче выходной, я его сам отвезу. — Тыы? — дивится Тимофеиха. — Вот не хватало еще, поди ты умеешь, таратайка-то иностранная? — Херня вопрос, — говорит Максим. — Не сложнее трактора. А ты припомни, как в правлении ехать куда, а водила набухался, к кому бегут? Вооот. Ну да. Точно. И права водительские, автомобильные, с самой армии в тумбочке у мамани лежат. *** Макса он не нашел. Встретилась какая-то бабка, у которой была вода. Где его искать, она не знала, ну хоть воды дала, и то ладно. Сушняк чуть-чуть сбавил. Он где-то посеял вейп, не иначе, как в сеновале. К сеновалу он выбрел ещё раз и полез проверять, раз уж все равно оказался тут. Вейп он не нашел, зато нашел куртку Макса. Забрал ее, хотелось накинуть, но не поймут же, деревня, и Максу здесь жить. Отчего-то казалось, что в город он не поедет. Круге на третьем блужданья по деревне он всё-таки столкнулся с Максом. У речки маячила бабка, вроде та самая, что ему и встречалась. Голоса нет, он молча протягивает куртку, Макс явно продрог и смотрит с вопросом. Надо бы ехать, только он понятия не имеет, где его тачка. — Ты чего тут бродишь? Джип свой потерял? Пойдем, на МТС он, в гараже стоит. На машинно-тракторной станции, — поясняет еще зачем-то. Ну да, типа — городской, наших местных словей не знает. — Вот, — гордо говорит Макс, когда они прибредают в гараж. — Работает, как часы. Он кутается в собственную куртку, потому что ознобом бьет по всему телу — или это нервное? — Только скажи ты мне, Владимир красно солнышко, как ты в таком состоянии рулить собираешься? Когда там тебе в городе-то нужно быть? До Володи доходит, что он и не думал, как поедет назад. Совсем вот не думал. Он недолго молчит, размышляя над этим вопросом, но ехать за рулем с больной головой совсем не вариант, и признается честно, забив на то, что выглядит сейчас как полный дурак: — Не знаю. Я об этом не думал. Наверное, никак. Мне надо быть завтра уже… Ты правда наладил? Машина заводится, и это вдруг радует. Володя глушит ее, смотрит на уровень топлива, потом снова на Макса. Пристально, долго смотрит. — А как… Ты долил? У вас же солярка одна, цену которой я и не знаю… — он усмехается грустно, вспоминая их разговор. «Почем тут солярка?» И правда, почем? Голова все болит. В салоне находится бутылка воды, но сушняк не проходит особо. Володя смотрит на джип, понимая, что ехать на нем не сможет. Не ехать-то в общем ну… тоже. — У нас тут как в Греции, все есть, — усмехается Макс. — Так что? Поедешь в город-то? Дела там неотложные у тебя вроде как? Сбрасывает куртку, бросает в салон, на заднее сиденье. — У нас в правлении знаешь какой народ? Им иногда как приспичит куда-то переться, так срочно вынь да положь. А водила штатный, Михалыч, у него работа не бей лежачего, он прибухнет да и знает, что его никуда не пошлют, так как выпивши. Ну, премии его потом лишат, а что ему та премия, когда у него супруга первачом из-под полы торгует? И вот тогда они вспоминают, что у них на деревне тракторист с автомобильными правами, и кричат: а подать его сюда! Меня в смысле. Так что, если хочешь — я тебя в город отвезу. У меня выходной нынче. Ты же все равно мне адрес хотел сказать, так вот и покажешь заодно. Ну, что? — Не то, чтоб неотложные, но… Здесь то мне оставаться негде. Не на сеновале же жить… Поехали, — внезапно соглашается Володя. Просить было как-то не то, выходной у него, а тут сам предложил… — Ты прямо мастер на все руки, без шуток. — Он перебирается на переднее пассажирское сиденье, уступая водительское Максу, и спрашивает уже в машине: — Права то с собой? А то в город поедем, кто их там знает… Приходит мысль включить навигатор, но телефон разряжен. Приходится сунуть его на зарядку, и ждать, пока включится. Володя толком не помнит, куда он заехал, но Макс-то, наверное, дорогу до трассы найдет. Как ее не найти. — Права с собо-ой, — тянет Макс, выруливая на грунтовку из деревни. — Я ж домой зашел. Права и паспорт взял, пока маманя на ферме, да футболку в машинку кинул, — он хитро улыбается сам себе. — Ну так что, будешь мне по дороге байки рассказывать, или песни петь? А то я сам петь начну, чтобы не закемарить за рулем, а то ночка у нас, — он хмыкает, — неспокойная была! — Байки рассказывать могу, — отзывается Володя, глядя в окно: было странно ехать на пассажирском сидении, непривычно. — Песни… ну не знаю, голос сейчас никакой. Стихи вон читаю, если вдруг интересно. За окном типичная осеняя хмарь, чужая и отчего-то знакомая, как будто он видел ее сотни раз. Макс глядит на убегающую под колеса грунтовку. Мимо бегут редковатые березки и взлохмаченные ветром кусты, руки спокойно лежат на руле, только воспоминания лезут в голову, как Володя недавно сидел здесь, вцепившись в баранку, и пер прямо на Макса. И как в самый последний момент они оба отвернули. «Ты не боись, красно солнышко, — говорит Макс про себя. — Довезу я тебя в лучшем виде, доставлю куда скажешь. А потом… что потом будет, не знаю». Тут он смотрит в зеркало и видит на заднем сиденье край собственной куртки. А в ней… — Володь, — вырывается у Макса неожиданно, — а на концерт-то пойдешь со мной? Билеты ж я подобрал тогда. Выебывался на все деньги, а билеты подобрал, потому что выебоны выебонами, а таким добром не разбрасываются. Ну, можешь считать, что я тебя на свидание приглашаю! Как девчонку! Завтра вечером как раз в городе концерт. В общем, — думай. — Чей концерт-то? — спрашивает вдруг Володя, а потом думает «а какая разница?» Концерт так концерт. В самом деле, почему бы и нет. Завтра вечером он и не занят, а значит, они могут вполне… Но назад все же оглядывается, билеты торчат из кармана, но на кого они — непонятно. — Я ещё подумал тогда, что это ты так топчешь. А потом понял — больно тебе. Девка твоя, видать, вообще идти не хотела, без разницы ей. А тебе оно важно. Ведь так? — он смотрит на Макса, они ещё на грунтовке и можно не бояться, что кто-то в них въедет, других придурков тут нет. — Важно, — не сразу кивает Макс. — А девка моя, когда я ей предложил, сказала следующее: что это за фигня такая, лучше бы на Стаса Михайлова билеты взял, и вообще не пойдет она, у них заготовки на зиму, мамка заругает, и все такое. Ты бы знал, как они все меня заебали со своим Михайловым и со своими заготовками. И Володя реально видит, заебали, с заготовками, и с мамкой, и с бабой, и с Михайловым. В край заебали, что он даже не спрашивает, куда они едут, лишь бы куда. Макс сплевывает в открытое окно и какое-то время едет молча. А потом начинает напевать: — Молчим и курим, курим и молчим, Пусть яркий бьет в глаза настольной лампы свет, Пусть враг смеется, пусть надежды снова нет, Терпи, товарищ, мотылек в огне свечи, Молчим и курим, курим и… Потом обрывает себя и говорит: — Вот такой вот концерт. Ну, я же предупреждал, что если что — сам петь начну. И песню Володя знает, с первых строк, только вот в голове кроме припева и нет ничего. Ну а припев-то… — … молчим. Сомненья прочь, теперь мы разведчики… — отзывается он, подпирая щеку рукой, голоса и правда нет, какой там голос после самогонки. — Я знаю их. У меня какой-то идиот последний билет из-под носа увел в интернете. Он смотрит на Макса и начинает ржать. Все глупо до неприличия. Макс тоже ржет, не отвлекаясь от дороги. И говорит: — Это правда не я. Я свои билеты в городе, в кассе купил. Маманя ездила по делам, я ее сопровождал, ну и купил, пока она не видела. Слушай, вот интересно, мне скоро сороковник, почему я должен себе билеты покупать, чтобы мама не спалила? — Наверное, потому что она говорила, что ты никому кроме нее не сдался? — спрашивает Володя. Вопрос риторический, но принято же считать, что если мужика не передать жене из рук в руки — пропадет. Грунтовка кончается, впереди асфальт, и прямо на выезде — маленький сельский магазинчик. Макс останавливается. — Ты есть хочешь? Я пойду схвачу что-нибудь, нам же всяко пару часов ехать до города, голова закружится. Может, тебе пива взять? Воды-то я точно возьму. И покурим, если хочешь. Я цигарку твою в кармане ношу, ты ж мне ее подарил, нет разве?.. Не хочется ничего. Володя несколько секунд думает и качает головой. — Ничего не хочу. Мне только воды. Мозги не собираются в кучу даже не предмет, куда он сунул бумажник. Вопрос про вейп удивляет, и да, он же сам его отдал. И правда. — Да, подарил, — заверяет все же он и дальше не верит своим ушам: — Слушай, Володь. Я сейчас скажу одну вещь и пойду в магазин, а ты подумай. Я права с собой взял, паспорт и денег немного. Если ты захочешь — я обратно в эту деревню сраную вообще не вернусь. Ответить не выходит — хлопает дверь, и мысли замирают. Если захочет?.. То есть сам он уже все решил… Отчаянно как… Володя не может собрать в кучу мысли, и не потому что хочет ему отказать, отчаянно нет. А потому что они и не знакомы толком, и… Обычно никто так не делает? Обычно женятся на пухлых селянках, усмехается он сам себе. Не на похмелье решать такой вопрос, но пиво не полезет, да и не любит он его. А вот не ответишь — обидится. Или нет? Становится тяжко, и он зависает на том, что парой дней раньше не хотел вообще ничего. Поперся в те ебеня за каким-то колхозом, поди и спроси за каким. Сраный редактор местной газеты, где он работает, искал дурака, кто поедет сюда, ну он и поехал. Потому что сидеть в городе было тошно, до ужаса тошно. Материал-то он скинул, потом понеслась вся эта бодяга и вон, гляди ж ты. Его вопрошают, не хочет ли он? А сам чего хочет? Володя достает свой блокнот, пишет номер мобильного, адрес и суёт листок Максу в куртку к билетам. Пусть будет на всякий. Мало ли что. Он дождался Макса и ответил ему, как только тот сел обратно в машину. — Я подумал. И я не способен сейчас решать этот вопрос, уж извини. Давай сначала доедем, может тебе и не понравится, где я живу… Но вообще я думал вчера, что в деревне тебе не место. Слишком открыт ты для них, сожрут. — Понял, — кивнул Макс. — Логично. Держи. Если не побрезгуешь. Здесь это называется «хот-дог». Сосиска в булке и кетчуп с горчицей. — Взял две штуки, подумал: если не будет, сам оба сожру, дорога длинная. — Не побрезгую, но сейчас не буду. Голова дурная. Но спасибо. — Володя забирает еду и тихо вздыхает, почти неслышно, глядя снова в окно. Становится отчего-то тоскливо.