Курим и молчим

— Давай поговорим, — отозвался Володя, погладив Макса по руке, замечая, что тот замолчал. — Только ты меня сориентируй, о чем. — Я… — Максу было явно трудно. Очень трудно. Почему-то труднее, чем, когда он заговорил об этом впервые. Наверное, мешала болезнь, общая подавленность, или еще что-то? — Я… Помнишь, я тебе говорил тогда — что мы с тобой почти близкие? Я понять не могу, почему мне так сложно теперь об этом говорить, но… Я бы хотел, Володь. И не потому, что вроде как должен теперь, это чушь собачья. Просто хочу. Это странно, да? Я думал, мы… сделаем это после концерта. Но… я хотя бы поговорить об этом хочу. Не знаю, зачем. Он закрыл глаза, его отчетливо трясло. — Иди сюда, — попросил Володя, устраиваясь поудобнее и обнимая его за плечи, позволяя улечься себе на грудь. — Об этом всегда сложно говорить, ну… мне тоже, например, так ты не один такой. А насчёт того, что ты этого хочешь — это вполне естественное желание, как по мне, — он прижался подбородком к его макушке, погладив по плечу. — Тебе рассказать, как я это представляю?.. Это было внезапно. Он сначала спросил, а потом подумал. Но почему бы и не поговорить об этом в самом деле?.. — Да, — горячо выдохнул Макс. И коротко прижался губами к его груди. — Пожалуйста. Мне так будет намного легче… самому говорить об этом. Расскажи мне, как ты это представляешь. А потом — что мне для этого будет нужно… делать. Володя закрыл глаза, ощущая под ладонью плечо Макса, и его самого на груди. Это было необычно и немного будоражаще. — Вообще я почему-то думаю, что это будет вечером, почти ночью, во всяком случае за окном будет темно. И мы сначала будем целоваться, сидя, сам не знаю почему. Наверное, чтобы потом стащить друг с друга одежду. Ты ещё мои руки поймаешь, когда… я вниз полезу по привычке и спросишь, не хочу ли я… тебя? А как я могу не хотеть?.. — Володя перешёл на шепот. Ладони вспотели, потому что перед глазами вставала картинка. — И ты скажешь, что хочешь, чтобы я приласкал тебя пальцами… Так… Пришлось взять паузу и глубоко вздохнуть, потому что внутри откровенно поднималось возбуждение. — Сейчас, — все-таки выдохнул он. — Я просто это представил… — Ааа, погоди, — выдохнул Макс. — Это… это ярко так… пальцами… да… Чертовы вьетнамские флешбеки: вслед за лимонными поцелуями на сеновале вспомнилась вчерашняя — или уже позавчерашняя — ночь. И жар, обхватывающий его собственные пальцы… там. И Володю, который выгибался этим пальцам навстречу. А теперь… будет все наоборот. Да. — Продолжай… пожалуйста, — попросил Макс. И закусил губу. — Ты будешь на спине, — продолжил Володя. — На спине, — эхом повторил Макс. — Чтобы… можно было видеть тебя, да. — И да, пальцами, я буду ласкать тебя постепенно, потому что спешить здесь — дело десятое, не нужна здесь спешка. Я не захочу делать больно, ощущать власть, я просто захочу чувствовать тебя… — Он сжал пальцы на собственном бедре и выдохнул, — я не знаю, сколько у нас на это уйдет времени, столько, сколько надо. А потом, когда я почувствую, что ты спокойно принимаешь мои пальцы, я спрошу, могу ли я войти… в тебя сам… Макс молчал, но дышал так, словно пробежал хорошую такую дистанцию. Володю бросило в жар. Он наверняка сейчас был почти таким же горячим, как Макс с температурой, если не больше, от этого нарастающего внутри возбуждения, от того, что он представлял — ночь, простыни и открытый Макс на его пальцах, раздвинувший ноги и запрокинувший голову. — Я буду обнимать тебя, — выдохнул Макс. — Ногами. Как девчонка. И застонал, уткнувшись Володе в грудь лицом. Володя не выдержал, спустившись на один уровень с ним, прижимая к себе, и зашептал на ухо, чувствуя, как ему хочется, чтобы Макс все это услышал: — Как девчонка, как любимая девчонка, кто мне доверяет, кому я не хочу сделать больно, а хочу сделать приятно. Если ты разрешишь мне. Я войду в тебя, если ты разрешишь мне, медленно, бережно, и буду смотреть в твои глаза, пока я не войду полностью, а ты не обхватишь меня ногами. Макс!.. — последнее он просто простонал, прижимаясь к нему сильнее и чувствуя, как их обоих трясет. Приятно так трясет, да. — Бля, — Макса колотило от возбуждения, как никогда раньше. — Я… Володька, что мы наделали, у меня стоит… чувствуешь? — он взял Володину руку и положил себе на пах. — Меня трясет всего… я не знаю, что делать. Я это почувствовал сейчас… как ты… о, етишкина мать, это же невозможно так! Я бы вот прямо сейчас… Но ты сказал — надо что-то делать перед этим? — Я не знаю, как это возможно, — выдохнул Володя, чувствуя, что у него тоже крепко стоит, чувствуя рукой эрекцию Макса, накрывая ее. — Про подготовку я тебе позже расскажу, у меня сейчас мозги не встанут. Потому что я вижу, как мы занимаемся… близостью, ощущаю… Прямо совсем ощущаю… Он стянул с себя нахрен белье, с Макса тоже, обнажая его бедра, закидывая его ногу на себя, прижимаясь ближе, проводя ладонью по его бедру, по пояснице, прижимая к себе. — Мы целуемся, пока я в тебе, а потом ты сжимаешь меня внутри и мне это срывает крышу, потому что это отчаянно тесно… Он шепчет все это ему на ухо, прижимая к себе и чувствует, как они прижимаются пах к паху и как колотится у обоих пульс, очень сильно. И совсем не от температуры. — Ахтыж, — не выдерживает Макс. И прижимается сильнее, а потом вдруг встряхивает головой, перекатывается и ложится на спину, раздвигая ноги: — Иди сюда. Ложись… сверху. Давай… просто попробуем. Он хочет, чтобы они просто прижались друг к другу сейчас так, как рассказывал Володя. Чтобы он просто лег сверху, чтобы чувствовать его тяжесть, чтобы обхватить его ногами сейчас, вот уже сейчас, и притянуть к себе. Да, это будет смешно и даже немножко глупо, но… хочется. Он лежит на кровати, в комнате полумрак, и стоячий член призывно торчит вверх. Володя понимает его и присоединяется, опускаясь между его ног, накрывая член рукой и прижимаясь к нему животом, пахом, опираясь локтями, заглядывая в глаза. Они почти как в его картинке, которую он рассказывал, только никто никого не берет, но если представить… Он целует Макса в губы, глубоко, сталкиваясь с ним языком. Макс его чувствует, очень хорошо чувствует, и сейчас… Было не так-то просто поднять ноги — мышцы болели, треклятая температура! Но все-таки получилось хотя бы обнять Володю ногами. Притянуть к себе. Ощутить его стоящий член около своего. Выдохнуть ему на ухо в паузе между поцелуями: — Давай. И с очередным поцелуем податься бедрами кверху, прижать ногами, и начать двигаться, словно отдаваясь, словно Володя уже внутри, и чувствовать, как оба члена трутся друг об друга, и поднимать бедра снова навстречу этим движениям. От поцелуя словно не хватает воздуха, так кружится голова. И вот оно, это ощущение — слиться, смешаться, перетечь друг в друга. Пока вот так. Но все еще впереди. Они толкались, не сразу совпав в ритме, но когда совпали, внутри все отозвалось, и сильно. Володя целовал его коротко, шепча что-то ласковое, смешанное, толкаясь навстречу, ощущая, как они трутся друг об друга, в какой-то момент он почти полностью опустился на него, локти дрожали, ощутил, как Макс сжимает его бедрами и как хочется вжаться сильнее, но некуда. — Я в тебе… — выдыхает он. — Я ощущаю, как я в тебе… если бы мы сейчас… — Он вцепился в простынь, сбиваясь в дыхании, и пропел совсем шепотом, — … займёмся любовью, никого кроме нас… Это было слишком. Он уткнулся лбом Максу в плечо, чувствуя, что его просто выносит от всех этих ощущений и он просто кончает, сжимая дрожащие пальцы до боли в кулаки и дыша так, что кружится голова. Впрочем, кружится она не от этого… Макс обнимал Володю ногами и ощущал его дрожь и возбуждение, как свое собственное. Он прикусил губу, чтобы не сорваться в оргазм раньше времени — хотелось прочувствовать то, что происходит с Володей. Оказывается, это совершенно невыносимо: ощущать, как кончает на тебе твой партнер. «Охуеть. И это вот… мы это вот…» Слов не находилось, в голове была полная мешанина, и его наконец сорвало, вывернуло оргазмом, во рту пересохло, и он уткнулся Володе в шею, с трудом переводя дыхание. Етишкина мать. Это было охуенно. А что же будет, когда они на самом деле…? Но мыслей больше никаких не было. Макса повело, и он словно отключился, проваливаясь в сон. Володя с трудом нашел в себе силы, чтобы слезть, потому что хотелось упасть и прямо заснуть там, где упал. Но он слез, вытер их с Максом чьим-то бельем, кажется, своим, и завалился рядом с ним, вырубаясь почти сразу: даже день на дворе ему не помешал.