Курим и молчим

Это уже стало традицией — просыпаться, когда стемнеет. Володя явно ощутил, что сейчас ночь, или хотя бы вечер. И точно, девять часов почти. Режим сбит нахрен ещё с самой деревни, и восстановить его пока совсем не получилось. Володя завозился, выбираясь из-под одеяла, и наткнулся взглядом на телефон. Десять пропущенных? Что? Два раза что-то хотел Семёнов, три раза — Матвей (надо же, а как ему звонили, так не брал), и пять раз Игнатьич. Но Игнатьич хотя бы написал потом, что он паспорт отдал и все в порядке. Причем писал совсем недавно. Он что, у них там сидел в гостях? Также Игнатьич писал, что машина будет у редакции, если что, вдруг понадобится, и он ее заправил. Коротко отписав ему, Володя честно ответил, что спал, и включил наконец звук на телефоне. А потом выбрался из кровати, обнаружив, что простынь однозначно придется стирать, потому что он словил во сне поллюцию, как мальчишка. Замечательно. Но бывает. Осторожно свернув простынь, чтобы не было влажно, он подобрал одежду и побрел в ванну — стирка как раз закончилась, да и в душ хотелось бы, раз такое дело. Нет, с режимом надо однозначно что-то думать. Хотя голова на удивление ясная. И голод чувствуется. Но по этому поводу у них хотя бы еда есть. Неожиданно на пороге кухни нарисовался Макс. Заспанный, взъерошенный и опять чертовски похожий на филина. — Володь, мне приснилось или ты куда-то простынь упер? Надеюсь, я во сне со страху не обделался? И пояснил, усмехаясь: — Мне какие-то кошмары снились. Сам не пойму. Хотя… Кошмары, да, конечно. Небось с голоду. Снилась опять та же колея через поле, и то, как машина прет на трактор лоб в лоб, только в машине на этот раз сидит он сам. Вцепившись в руль и думая — ни за что не отверну! А навстречу ему едет Володька на тракторе, с напряженным лицом, тоже вцепился в баранку до белых костяшек, и такая же решимость во взгляде, и кто-то из них сейчас кого-то убьет. Точнее, Володька убьет его, это же ясно. Какая-то хуйня. — Нет, простынь мы вместе уделали, а я особенно, — рассмеявшись, отозвался Володя. Он подошёл, обнимая Макса, тот был явно напряжен. — Пожрать надо, — выдохнул Макс. И зачем-то спросил: — Володь, а ты трактор водить умеешь? Неожиданный вопрос и вовсе озадачил. — Трактор? Откуда мне? Я и велосипед-то водить не умею. Я трактор только в детстве видел издалека, да и у тебя вот… А что? Что тебе снилось-то? Он все-таки погладил Макса по плечу, чувствуя, что того и правда что-то вздрючило, и слова про кошмары, похоже, были не просто словами. — Да так, — сказал Макс. Пожал плечами, прошел, устроился за столом и стал вертеть в руках солонку. — Мне опять снилась эта наша… дуель, — сказал он с нескрываемым сарказмом. — Только… наоборот. Ну, что мы… поменялись. Ты на тракторе, а я на твоей машине. И вот я еду, и это чувство у меня — ни за что не сверну, и ты едешь мне навстречу примерно с таким же лицом — не сверну и точка, и у меня такое ощущение, что вот-вот мы столкнемся, и ты меня убьешь. Я же говорю, хуйня. С голодухи явно. О, ччерт!.. Солонка вырвалась из рук, шмякнулась на стол, крышечка отвалилась, и соль белым сухим облачком высыпалась на столешницу. — Ну вот, — сказал Макс. — Плохая примета, говорят. К ссоре. — И что в таких случаях с этим делать? — серьезно спросил Володя. — У меня бабушка вон сахаром посыпала… Давай и мы посыплем. А если поссоримся, то будем знать, что во всем виновата соль! Он и правда сыпанул сверху сахар: как-то не по себе стало. И Макс такой вздрюченный, и дуэль эта… Ну и правда жутко! Потому что если б оба не отвернули, без жертв бы не обошлось. Он потому и девушку звал. Чтоб потом было кому помощь вызвать. — Ты есть-то будешь? — осторожно спросил Володя, убирая соль со стола в миску. Потом разберётся, что с ней. А то как-то вообще… И еда остыла. Греть придется, потому что сколько часов то прошло, неудивительно. — Буду, — вздохнул Макс. — Вот к гадалке не ходи, я, наверное, такой вздрюченный оттого, что не жрал. И, Володь… — Он вскинул голову, глянул прямо в глаза: — Понять не могу, почему я себя таким виноватым чувствую сейчас. Может, из-за этого сон? И откуда оно? Хуй знает, ну не оттого же, что я кончил, а ты нет? Бред же. Не пятнадцать же мне, чтобы такой херней заморачиваться. И это… ты говорил, соседи приходили? А чего хотели? И что ты им сказал? Володя включил плиту и повернулся к нему. — Знаешь, мне вот тоже хотелось бы знать, почему ты чувствуешь себя виноватым. Потому что, если уж на то пошло — я твоей вины не чувствую. — Он усмехнулся. — Но ты мне во сне что-то про справедливость говорил и все такое. А как по мне, справедливее было бы тебя будить, чтоб не спал? Ерунда какая-то. Мне тоже не пятнадцать лет, чтобы я… не знал, что делать в таких случаях… — он едва слышно вздохнул, вспомнив, как по факту он здесь колобродил несколько часов и реально не знал, куда себя деть, но говорить об этом Максу не надо, во всяком случае сейчас. Потому что с чувством вины это было никак не связано. — Ты и про соседей запомнил… Давай поедим сначала, а то я тоже голодный, а потом поговорим, нормально там все, все там уладилось… Он достал две тарелки, упустив одну из них, потому что приложился локтем к горячей кастрюле. Вот, надо свет включать по вечерам, нет же, и так нормально, довыебывался. Тарелка разбилась прямо в раковине, и он чуть не кинул туда вторую от досады, потому что это была его любимая. — Блядь, — пришлось включить свет и глянуть на масштаб бедствия. А заодно выключить плиту, чтобы картошка не начала жариться, перестав вариться. — Все у нас что-то кувырком, — мрачно сказал Макс. — Понять бы, почему! Что там, Володь, совсем с концами? Жалко как. Он знал, что это была любимая Володина тарелка, и говорить всякую хуйню типа «посуда бьется к счастью» или «другую купим» — глупо. — С концами, — грустно ответил Володя, уперевшись руками в края раковины. Тарелка действительно треснула на три части, и склеить ее для того, чтобы пользоваться, было нереально. А хранить дома осколки — ну такое… А выкинуть рука не поднималась. — Бабушкина, — выдохнул он, зачем-то это озвучив. — Потому что не надо было мне выебываться, а свет надо было включить. Так что чего уж. Есть расхотелось. Ну как, расхотелось, вроде хотелось, но как-то… Он достал ещё одну тарелку, снова едва не обжёгся, всё-таки положил им еду и пока все оставил, как есть, потому что реально не знал, что с этим делать. — Я не знаю, чего у нас все кувырком, ну вот так как-то, что уж теперь… — он сел рядом с Максом на диван и вспомнил, что забыл про ложки. Пришлось снова вставать. — Сиди, — остановил его Макс. — Что ты один тут все обслуживаешь? Вот поэтому я иногда ощущаю себя тут то гостем, то во всем виноватым. Он усмехнулся, подошел к Володе и поцеловал его в макушку. — Потому что ты болеешь, — вяло возразил Володя, но послушался, закрывая глаза, когда его ласково поцеловали. Это было трогательно. — Ложку или вилку? Мне вот вилку! — Что дашь, то и будет. Макс достал две ложки, две вилки, положил на стол. А потом полез в холодильник. И вынырнул оттуда весьма удивленный: — Володь, а огурцов соленых что, только две штучки осталось? — Да, потому что я на них подсел. И я понимаю Павла Анатольевича, который пришел к нам за добавкой. Потому что они совершенно прекрасные. В магазинах всякую ерунду продают. Я вчера или сегодня поймал себя на мысли, что напоминаю самому себе беременную женщину, которую «потянуло на солененькое». В вашем организме остро не хватает огурцов, ага, — Володя хмыкнул, чувствуя себя крайне глупо. — Беременную? — весело фыркнул Макс. — Кстати о птичках: мы с тобой с самого начала забыли про презики. Ну… как-то так сложилось. Сейчас, наверное, уже поздно вспоминать, да и накладно по нынешним временам. Но, Володька, это так забавно, что ты первый залетел!.. — Забыли, потому что у меня их дома не было… вроде. Я вообще не предполагал тогда, что меня накроет так быстро… Макс снова подошел, сел рядом, обнял, прижал к себе. И сказал негромко: — Люблю тебя. Вот не знаю как прям. Тарелку жалко, конечно, но… ты же бабушку и без тарелки помнить будешь? А посуда — она такая, не вечная. И не переживай, что я болею. Я же не лежачий больной, я вполне могу сам вилку взять. Кстати, ты завтра на работу, а мне, наверное, туда с тобой не надо пока, раз я болею. Вот я днем окно на кухне и посмотрю, а то тут и правда зябко слишком. Володя прижался, немного расслабляясь. Ему стало чуть-чуть легче, совсем чуть, от поддержки и от участия. — Помнить, конечно, буду, что уж… Она ее сама делала, там что-то про керамику и глиняный цех, я не помню… Это просто… глупо так, понятно, что посуда частенько и бьётся, но вот поди ж ты, расстраивает… — Он вздохнул, касаясь его руки. — Я знаю, что ты не лежачий, но Макс, когда я понимаю, что мы с тобой только утром завтракали и то кое-как, а ты болеешь, связка срабатывает быстрее, чем все остальное. Как-то так… И да, тебе завтра ещё пока не стоит высовываться, но надо у Павла Анатольевича спросить, с понедельника-то можно или как? Он замолчал, чувствуя, что надо бы напомнить, что они тут есть собирались и все такое, Макс и так изрядно помят, но не мог, жизненно нужны были объятия, очень нужны. Хотелось спросить какую-то глупость типа «Ты правда меня любишь?» Но зачем? Он и сам не понимал — зачем, видимо сегодня просто все навалилось слишком в кучу. Володя зажмурился сильнее, чтобы прогнать это странное чувство, что ему отчаянно не хватает слов, причем неизвестно каких, чтобы успокоиться, и главное, почему успокоиться, что так загрузило, тоже непонятно. — Ешь, — улыбнулся Макс. — У нас с тобой режим сбился нахрен, вот нас и плющит обоих. И господи, съешь ты все эти огурцы, нешто мне жалко? Кстати, я мамане позвоню, она еще накрутит. Да больше того, Маня накрутит! Персонально! Он посмеивался и смотрел, как Володя ест. А потом начал наконец есть сам. — Слушай, это ты такую вкуснятину состряпал? Это же офигенно, правда. Мда, ну вот почему я не могу послать всех нафиг с их вечными желаниями рассказать, как мне надо жить, и сообщить всем — я уже живу так, как мне нравится? А мне нравится, Володь. Все будет. Все хорошо будет, все у нас с тобой будет, мы же за это пили, нас еще Павел Анатольевич отругал. Ешь, а то мне почему-то до смерти хочется с тобой тискаться, как тогда, на сеновале, но не могу же я тебя от еды отвлекать. Слышать похвалу было внезапно приятно, и Володя покивал в знак благодарности: — Спасибо… Нет, правда, спасибо, хоть мне казалось, что я особо не старался, но вечером нам определено бы есть захотелось. А что до остальных… Мы не можем никого никуда послать, потому что всегда есть те, кто думает, что они знают лучше нас, как надо жить. Я помню, я помню, что мы за это пили. А потом тебе плохо стало, а меня совершенно бессовестно растащило. И да… — он вздохнул, отложив ложку, — про сеновал нам надо поговорить. И про Маню. Вот зачем это надо было озвучивать сейчас? Все же выяснили, во всяком случае они с Маней. Он не знал. Но не говорить об этом Володя больше тоже уже не мог. — Про сеновал? — с интересом взглянул Макс. — И про Маню? Володь, ты меня пугаешь. Что еще там у нее на сеновале случилось? Только не говори, что когда мы там дрыхли, она туда приперлась и обозрела картину. Если бы так было, мы бы живыми не ушли бы оттуда! Хахаха. Я пошутил. Нет, ну правда. Давай поговорим, а то я смотрю — тебя таращит как-то по-нехорошему. Давай я чай буду наливать, а ты рассказывай, ммм? — Если ты будешь наливать в этот момент чай, то мы ещё и ожогами закончим, — серьезно заявил Володя. — Вот ты смеёшься, а она реально нас там застала. Ещё и сидела там до рассвета, караулила, чтобы никто не залез… Я вообще только сейчас понимаю, как нам повезло, что нас никто не застал из мужиков и не убили там на хрен. А ведь и правда, им крупно повезло, что туда реально больше никто не влез, и вообще. Там вроде была дверь, и она вроде закрывалась… Но тогда Володя про это просто не думал. — Так, погоди, — Макс реально встал было за чаем, но тут же сел обратно. — Ты хочешь сказать, что Маня реально приперлась на сеновал и застала нас обоих там? Спящими? А спали мы с тобой голышом, если ты помнишь, ну, одежкой накрылись? Ну да, можно сообразить, что… Кхм! Да уж. Нам реально повезло. Причем еще в том повезло, что… Она караулила? Охуеть не встать. Как много я не знал про Маню. Я-то думал, что она в такой ситуации побежит по деревне и соберет толпу мужиков с дрекольем, и нас прямо на том сеновале сонными и прикончат. А она… караулила. Реально, Володь, ты не врешь? Он перевел дух: — Погоди. А ты откуда все это знаешь? — Ты что, реально думаешь, что пока ты спал, я эту историю выдумывал? — не выдержал Володя. — Нет, блядь, я не вру, и она вряд ли тоже! Она пришла сюда, когда ты вырубился, почти сразу же, ну и сказала, что телефон забыла. Реально забыла, кстати. А потом начала странные вопросы задавать, ну и на меня смотреть. А я в общем-то вздрюченный изрядно, со своим состоянием ещё сделать ничего не успел, только одеться, потому что в дверь позвонили. Ну и тут Маня. Она сначала мне то рубашку поправила, то ещё что, а потом в лоб такая «а вам что, девушки совсем не нравятся?» Ну, про Макса, говорит, понятно, про него давно слухи ходят, а вы то? Мне вот только в том состоянии на такие вопросы отвечать, да, и ведь не скажешь ничего, я ж не знаю, чего она спрашивает! Слово за слово и она мне «Владимир Борисович, я ж вас видела на сеновале. Без одежды». — Володя развел руками, и замолчал, пытаясь вспомнить, что говорить дальше. — А-а-а-а, — выдохнул Макс. Сглотнул. Еще раз сглотнул. — Я охуел, Володь. Погоди. Щас. Вот етишкина мать, а? И главное — Владимир Борисович, ты посмотри, а! Интересно, а что за слухи про меня там ходят, я и не знаю ничего. Охуеть!.. Пусти меня, я щас пойду и разберусь. Нет, ну нихуя себе! — Куда ты пойдешь разберешься? — вцепился в него Володя. — Я не знаю, что за слухи, но с чем ты собрался разбираться? Куда ты пошел, что за хрень-то, а! А ведь Макс реально пошел с какого-то рожна с чем-то разбираться, Володя остановил его только в коридоре, тупо перегородив путь. — Как это куда? К Павлу Анатольевичу. На два этажа вниз. Манька ведь там? Вот и отлично, пусть мне расскажет при свидетелях, что за слухи там ходят и с каких пирогов она тогда замуж за меня собиралась! Нет, ну ты посмотри, слухи, а! Да пусти меня, Володь, что ты в меня вцепился?! — Да ты совсем, что ли, не понимаешь ничего? — Володя и правда в него вцепился. — Павел Анатольевич вообще не в курсе, что у вас что-то есть. Она за тебя замуж собралась, потому что ты её трогать не будешь, не доходит, да? Ее бы и я устроил, потому что не приставал бы! — он внезапно разжал пальцы и отпустил. Молча. — Впрочем, если хочешь, иди. Куда уж мне в семейные разборки влезать-то, в личные. Стало тоскливо. Странно, непонятно и тоскливо, он сам не понял, от чего внутри все заныло. «А, это оттого, что вы соль просыпали и тарелку разбили, идиоты дурацкие, вот прям на пару, совместно так…» Макс как-то резко отшатнулся, словно его ударили. — Чего? Что ты сказал? Какие такие семейные разборки? Ты хочешь сказать, что у меня ТАМ семья? Он как-то посерел разом, потух, замолчал. Снова сглотнул. И сказал: — Я все понял, ага. Прости, Володь. Никуда я не пойду. Ничего. И ушел в комнату. Сел на кровать и сидел, не понимая, как теперь быть. Семейные разборки. Там. С Манькой. Ага. Охуеть. А здесь тогда что? Болтология языком?!.. Володе больно. Больно настолько, что он толком не может понять, что вообще происходит. И что, вот так всегда, что ли? Второй раз уже все оттого, что он говорит что-то, рассказывает, зачем-то свои переживания тащит, и все не к месту. Заткнуться и молчать, похоже, единственный вариант в этом случае. Другого пока не видно. Он вынимает осколки из раковины, отложив их в сторону, роняет туда другие тарелки, не специально, но так получается. Упирается в столешницу и молчит. Вечер битых тарелок. И сердец.