Курим и молчим

Разбираться с посудой бесполезно, только перебить ее нахуй в таком состоянии. Володя выключает свет на кухне и идёт в комнату, к Максу, который сидит на кровати и молчит. — Максим… — зовёт он. Начинать разговор сложно, а когда самому больно — тем более, но выяснять сейчас, кто виноват, совсем не хочется. Вообще не хочется знать, кто виноват. — Да, Володь, — говорит Макс ровным голосом. Таким ровным, что лучше бы помолчал вообще. — Ты чего хотел мне сказать? Чтобы я собирал свои шмотки и сваливал к своей семье? Раз уж, оказывается, она у меня там? Вон оно как, а я и не знал. А я уши развесил. А мы тут с тобой обо всяких разных вещах договаривались. Но, наверное, оно и правда все курам на смех. Извини. Я щас посижу и отправлюсь. Извини. Извини. Его словно заклинило на этом слове, и горькая тяжесть душила прямо за горло. Вот, молодец, уши-то развесил! Что у них тут… серьезно все! Угу, да, конечно, потрясающе просто. Но тон был ровным, совершенно ровным. Все эмоции почему-то сидели внутри. «Не баба же ты, чтобы истерить, — говорил внутренний голос. — Будь мужиком, в конце концов. Ну бывает. Ну просчитался». «А как же любовь? — вдруг спросил кто-то другой внутри. — Ты же только что сказал — люблю тебя. И что? Где твоя любовь?» «В пизде, — ответил Макс про себя этому голосу. — Видишь, мне только что сказали: твоя семья там, вот и пиздуй туда. Вот щас и попиздую. Я-то его люблю, а он-то… Хуйня какая». — А ты не думал, как я это услышал? — негромко спросил Володя. — Ты же меня не дослушал даже. Тебя только слухи заинтересовали. И Манька. Слухи в том месте, куда ты вроде не планировал возвращаться. Или планировал? И что ты с Манькой собираешься выяснять отношения за каким-то хреном? Как я, по-твоему, должен был это ощущать? Он обошел Макса, садясь прямо на пол перед ним. — А теперь скажи мне, что я все не так понял. — Ага, и ты мне скажи, что я все не так понял, — Макс вздохнул, но плечи немного расслабились. — Не планировал я туда возвращаться, дурак ты, что ли. Просто… знаешь, обида взяла. Слухи там про меня ходят, а я и не знаю ничего. Сволочи. В лицо улыбаются, а за глаза… Лицемеры сраные, больше всего в жизни лицемерие ненавижу вот такое. Вот и хотел — чтобы она мне в лицо сказала, что там про меня говорили. А сейчас вот сижу и думаю: нахуя мне вот это все? Но, Володь… Кажется, я понял, к чему мне этот сон идиотский снился. Ну, я предполагаю так. К неуверенности своей. Потому что мне все голос какой-то внутри свербит: обманет он тебя, обманет и бросит, выставит вон и иди куда знаешь, потому что приличные люди семьи свои в загсах оформляют, кольца носят и фамилию общую, а если вам по закону все это нельзя — значит, совсем это разврат и плохо кончится. Я пока вот это услышал, понял да словами сказать смог — чуть не чокнулся, да и то вот только сейчас дошло. Ну и поэтому… Он вскинул взгляд, посмотрел на Володю. — Скажи мне вот теперь ты, словами: как дела обстоят? У нас с тобой? — Ну а что я сделаю, если не оформят нас по закону, ЗАГС и все прочее, что ж теперь, не любить, что ли? — тихо спросил Володя. Он встретился с Максом взглядом, но ответил не сразу, не потому, что не знал, что сказать, а потому что подбирал слова. — Мне тоже обидно, причем как-то в кучу, все в кучу, мне ж не понятно было, что ты так на лицемерие той деревни зацепился. С моей стороны это все выглядело… по-другому. Как будто я вам выяснять что-то мешаю. Что-то личное. Что меня не касается… — он замолчал, не отводя взгляда. — Я не знаю, как у нас обстоят дела, я могу только за себя говорить, и с моей стороны ничего не изменилось. Я по-прежнему хочу с тобой вместе жить и все остальное. А ты… как? Он спросил совсем осторожно, потому что услышать отказ было откровенно страшно. «Как там: обманут, бросят и пойдешь ты, ну, не пойдешь, будешь здесь сидеть и страдать. Ну не бросят, пока ты нужен, вот на работу устроится и бросит…» Да задолбали уже! — И у меня все без изменений, — вздохнул Макс. — И знаешь, Володь… Я щас чушь скажу, но, наверное, в этом что-то есть. Я начинаю понимать, зачем люди, создавая союзы, скрепляли их чем-то материальным, вещами какими-то. Потому что посмотришь на эту вещь — и понимаешь: все без изменений. Потому что когда изменения — вещь обратно забирают. Или как-то еще. Я дурак, да? Он посопел, как мальчишка, и сказал: — Я вот что думаю, Володь. Нам надо купить кольца. Ага. А теперь скажи, что я идиот. Володя молча дотянулся до телефона, который валялся здесь же на кровати, открыл историю своего браузера с кучей выкладок про ювелирку за сегодня и показал Максу. — Я это искал, пока ты спал. А теперь скажи, что идиот я. Макс взял телефон, и у него натурально отвисла челюсть. — Блядь. Мда. Пожалуй, я скажу, что это я идиот. «Два человека спорят до слез, кто более лишний из них…»* Что-то вспомнилось, вот Максу очень вспомнилось. И Володе, кажется, тоже… — Я ничего не нашел, — честно сказал Володя. — Из того, что понравилось бы мне… Но. Но! — он подсел ближе, коснувшись руки Макса и заглянув в лицо. — Скажи мне, что это не проблема, пожалуйста… Что то, что мы ругаемся, не проблема… Я не могу каждый раз, когда мы ругаемся, думать, что ты сейчас свалишь. А ты ведь второй раз уже порываешься, хотя тебя никто, никто никуда не гонит! Хотя я понимаю, уйди первым, пока не выгнали… — Володька, — честно сказал Макс, — мы когда ругаемся, я сразу начинаю думать: щас меня пошлют. Ну, я тогда и пойду. Ты правда не хочешь, чтобы я ушел? И что мы можем просто ругаться… ну, для эмоционального сброса при выяснении каких-то сложных вопросов? Мы же потом их все равно выясним. И я сказал тебе: не уйду, пока не прогонишь сам. Но тогда получается, что это я идиот дважды. Потому что мне, чтобы уходить, вначале нужно дождаться, чтобы ты сказал — уходи. Никак не раньше. — Я правда не хочу, чтобы ты ушел, — ответил Володя. — И мы реально можем все выяснить, но блин! Когда ты начинаешь вот так, я чувствую, что мне лучше заткнуться и молчать вообще! Потому что это уже второй раз по одной и той же схеме. Мне страшно, понимаешь? Страшно, что я себе это все придумал. Настолько, что я даже говорить сейчас об этом дальше не могу. Он реально не мог. И ни о чем больше пока. Ни о работе, ни о чем другом. Ощущение «ну так тебе и скажут сейчас, что ты все придумал, как же» просто выносило мозг. Макс придвинулся ближе. И усмехнулся: — А я ведь хотел с тобой в кровати поваляться. Может, и придумать чего. А мы опять… я опять все просрал. И знаешь что? Насчет колец. Если мы купим одинаковые какие-нибудь с выебоном, нас же на твоей работе сразу спалят. Вот дерьмо. — На работе всем похуй, — всё-таки выдохнул Володя. — Но я об этом подумаю. Макс какое-то время помолчал. — Володь, — сказал он после паузы, — а как твоему внутреннему голосу можно дать понять, что ты себе это все не придумал? Он какие-нибудь доводы принимает, а? — Не знаю. Я не думал об этом. Мне кажется, по умолчанию считается, что я все придумал, потому что… — он усмехнулся, — как меня можно любить? Или «будешь много требовать, так и получится, кто тебя терпеть-то собрался?» Что-то из этой области. Я реально не думал. — Погоди, это что за хуйня? Как это — как тебя можно любить? Вот тут я нихуя не понял, честно. Правда, зуб даю. — Ну вот так, — Володя махнул рукой, — это тухлое дело, правда. Я не знаю. Оно просто вылезает, когда все плохо… ну вот, как у тебя «обманут, бросят», что-то вроде этого. Он замолчал. Реально нужно прекратить это. Не сейчас, не надо. А то они ещё до чего-нибудь дойдут. — У нас обоих с тобой какие-то ебнутые внутренние голоса, реально, — усмехнулся Макс. — Давай на них плюнем. И знаешь что? Я вот сейчас пойду пить чай. С печеньем. Потом пойду в душ. А потом лягу в кровать. И если ты ко мне присоединишься, я буду счастлив. Он слез с кровати на пол и уселся прямо перед Володей, между его колен: — Посмотри на меня. Посмотри, Красно солнышко. Я люблю тебя, посмотри на меня. Володя дрогнул. Потому что это прозвучало… Прозвучало. Он глянул на Макса, понимая, что просто так это не говорят, не Макс. Володя по-прежнему держал его за запястья, и… — Поцелуй меня, — прошептал он. — Поцелуй меня. Я… не могу больше… И первый же не мог. После того, как он столько сегодня вечером напортил, не мог, совершенно. — Я тоже не могу, — выдохнул Макс. Поднялся на колени, оказавшись с ним лицом к лицу. И наклонился, приоткрыв губы. А встретившись губами, обнял, прижал, совсем придвинулся, продолжая целовать и стонать в поцелуй. Володя вцепился в него, как тогда, в коридоре, прижимая к себе, отвечая, чувствуя, что его реально хотят целовать, что его реально целуют. Он прижимался, чувствуя, что надрыв внутри нарастает, пока его совсем не прорвало и попустило. Вместе с мокрыми слезами попустило. «Сколько можно реветь, совсем не мужик, что ли!» Идите нахер, пожалуйста. Вот реально, задолбало это комментирование уже. Он обнял Макса крепче, чуть не потеряв равновесие, и слегка отстранился. — Я тебя тоже люблю, слышишь?.. Чтобы ты не думал, что нет… потому что реально люблю. — Это здорово, Володь, — Макс чуть отстранился и убрал Володе со лба упавшие на лицо волосы. — Хиппи городской… Патлы какие отрастил… А потом взял Володю ладонями за щеки и поцеловал сперва в левый глаз, потом в правый, потом куда-то около носа. Сцеловывая слезы. И в уголок губ. И шепотом: — Вот так. Вот так, Красно солнышко, я с тобой и ты со мной. И ещё раз поцеловал в губы. — Зачем?.. — шептал Володя, чувствуя, как внутри все отзывается этим, диким сочетанием нежности и щемящей грусти, — зачем ты… прости, я не могу, мне всегда стыдно за свои эти эмоции… — он ответил, сам углубляя поцелуй, на губах чуть-чуть ощущалось соленое, от Макса, и это было… слишком лично. Слишком лично, чтобы он мог его сейчас отпустить.