Тише

      Больше Ваня так откровенно не хихикал, припоминая «нормальное» имя из Зеленоградска, но не упускал возможности обратиться к Жизневскому по имени. Даже не ленился иной раз подойти поближе, чтобы за какофонией звуков можно было расслышать его приветливо-улыбчивое «привет, Тихон!». И пусть залог приветливости и улыбчивости неизменно лениво дымил в его пальцах, прокуривая каждую ворсинку одежды, лёгких и сознания, Тиш был искренне рад видеть Янковского в таком беззаботном настроении.       С того дня, когда они выяснили, что друг друга не напрягают на сотне квадратных метров, стало как-то вдвойне проще, и Тихону не пришлось больше играть с солнцем и вдохновением. Теперь он мог остаться подольше, когда в универ ждали только к третьей или четвёртой паре, а это ещё лишние пару часов для того, чтобы неспешно закончить начатое, чутко прочувствовав работу изнутри.       А ещё Ваня неплохо справлялся с приготовлением кофе, всегда нажимал нужные кнопки на кофемашине и все ее капризные прихоти в императиве удовлетворял намного быстрее, чем Жизневский успевал просто понять, чего от него хочет этот странный агрегат.       — Ва-ань, а где тут контейнер для гущи? — Тиш чесал недельную щетину, а Янковский таранил его бедром и плечом, отодвигая от злосчастной машины. — Да я сам могу, ты только скажи где и как его ... это.       — Иди рисуй, «Тихон из Зеленоградска», — деликатно спроваживал Ваня, в два щелчка доставая нужный контейнер, а через пять минут улыбаясь довольной физиономии Жизневского с носом в чашке ароматного кофе.       — Да я просто со всем этим как-то ... Вот если бы турка была, я бы легко! И тебе бы сварил, — оправдывался Тиш, не отлипая губами от края чашки.       На следующий день на нетронутой готовкой кухне появилась новенькая блестящая турка и пакет молотого кофе. Тихон мялся от заката до рассвета, так и не притронувшись к обновке, а когда стайку унесло первыми лучами солнца и остатками травы, оставляя после себя только приятную тишину, Ваня сам затребовал обещанный кофе.       — Только я не ручаюсь за то, что тебе понравится и вообще ... — вяло ворочал языком Тихон, рассматривая турку и нетронутую печку. — Тут же нет всяких регуляторов крепкости и для молока этой штуки тоже, чтобы пенка была ...       Ваня только подкатывал глаза, занимал вип-место для наблюдения на своём любимом барном стуле и требовал свой кофе «аля тихон без регуляторов и пенки». К чести Тихона кофе даже не сбежал, а Янковский, в конечном итоге, остался доволен и облизывался, как кот.       — Вкусно, — тоном ценителя подмечал он. — Странно, но вкусно. Будешь себе ещё варить, и мне тоже.       И все, вроде бы, неплохо. В стенах этого дома, как в безопасности. Иллюзией, но все равно приятно и дышать как-то легче становится, но только за порог — там совсем другая жизнь.       Жизнь с дипломом на носу и работой, которая задвигается все дальше и дальше, пока в один из дней не пропадёт с горизонтов со словами работодателя:       — Прости, Тихон, но у нас тут человек есть, который готов взять целый рабочий день, так что ...       Так что будь так добр, выйди из-за прилавка и останься без последней копейки, которая уже рубль не бережёт. Рубля уже просто нет.       И в тот же вечер комендант решила любезно напомнить о том, что общага тоже не пожизненная прописка, а временное пристанище, потому — получите распишитесь.       — Это что? — Тиш смотрел на белый лист со стройным рядом фамилий и витиеватыми закарлючками рядом с каждой.       — Это документ, Тиша, — поправляя очки на переносице, объясняла комендант. — Вот, ищи в списке свою фамилию. Ага, вот. «Жизневский Т. И.» и расписывайся, чтоб потом не говорил, что не предупреждали.       — До первого июня, серьезно? — Тихон бегло читал корявую шапку этого самого документа. — Выехать до перого июня?       — А ты что хотел? Нам ремонт делать, все тут мыть-чистить, убирать после вас. Молодых заселять, — ворчала комендант, наблюдая за движением ручки в пальцах Жизневского. — Так что вот, предупреждён — значит вооружён.       Тиш с такой философией согласен не был, но ему ничего не оставалось, кроме как прикрыть дверь в комнату и повесить голову.       — С работой никак, да? — осторожно любопытничает Бичевин.       Тихон поджимает губы и мотает головой.       — Если только другой магазин какой-то, не знаю, — безысходность ситуации неприятно щемит грудь, требуя дозу никотина. — Тут с дипломом разобраться надо, пока не готово ничего, рыпаться некуда. Если только на неполный, так уж вон, даже с неполного поперли.       — Тиха, ты же знаешь, я бы съехался без проблем, но пообещал уже ... — Лёня себя виноватым чувствует, губы кусает.       — Да забей, Лень. Как-нибудь ... — Жизневский шумно выдыхает и общупывает карманы куртки в поисках пачки сигарет. — Как-нибудь выкручусь. Я курить, ты пойдёшь?       Пойдёт, но только рядом постоять, так-то Ленька не курит. А виноватым себя ещё сильней чувствует, когда видит, как Тиш вторую подкуривает.       — Может, в чатик напиши? Ну, который курса или факультета даже, — Бичевин не сдаётся, хочет помочь. — Уверен, сейчас к концу года многие себе соседей искать будут. Мало кто захочет из Питера обратно в деревню уезжать, а приезжих у нас хватает.       — Думаешь? — Жизневский сомневается, большим пальцем трёт колючую щеку. — У меня денег нет вообще, Лень, кому я нахрен нужен, а? Я тут до июня никак не выкручусь.       — Да ты попробуй хотя бы, — гнёт свою линию Бичевин. — Думаешь, ты один такой? Я тебя умоляю! Давай-давай, нос по ветру, кудряхи назад. Сейчас лето, сезон туристический, все дела. Может, где халтура какая подвернётся.       Жизневский нехотя соглашается подумать. Лёня-то прав, но и Тиш не с потолка все эти поводы сомневаться берет, денег-то у него и правда нет ни шиша, а ещё как-то месяц продержаться нужно, даже полтора. И это только до выпуска, а потом куда, как? А вот хер его знает.       Тихон шёл к Янковскому, питаемый мнимыми надеждами на то, что за работой отвлечется от всех этих мыслей. Мастерская стала для него необходимым убежищем, где не страшно и думать ни о чем не нужно, но всю дорогу от двери до двери Жизневский так и не смог выровнять спину под грузом взвалившихся на плечи бед.       И если все это время он сомневался в актуальности предложения Бичевина кинуть клич в беседу, то когда уже на соседней от дома Вани улице ему позвонила мама, все как-то само собой решилось.       — Сынок, ну как там? Мы все переживаем, как бы диплом защитил хорошо, чтобы уже своя корочка была, — мама на расстоянии зализывала раны и заново сдирала только-только прихватившиеся корочки. — Ой, хорошо было бы, устройся ты на работу в Петербурге...       Тихон скулил и кусал фильтр сигареты, но признаться матери в том, что с вероятностью в девяносто девять и девять процентов «поезд «Санкт-петербург — Калининград» отправляется с третьего пути московского вокзала» так и не смог.       — Все в порядке, мамуль, — скрепя сердце врал он, носком ботинка растирая об асфальт один окурок и шурша пальцами в пачке снова. — Ты ж меня знаешь? Как-нибудь изловчусь, вывернусь. Зацеплюсь. Все будет хорошо. Целую тебя, мамуль. И папе привет, да. Я потом сам ему позвоню, да. Обнимаю. Пока.       Ещё пара окурков составили компанию тому, брошенному в первую очередь, и Тихон взялся за сочинение сообщения во все общие чаты, которые висели в мессенджере. Бесполезные и беззвучные, они оживали только странными сообщениями о купле-продаже, какими-то печальными известиями и просьбой сдать деньги на что-то очень важное. А теперь среди них мелькало и скромное, неприметное и обреченное на неоткликаемость:             «Привет ребята! Ищу человека, чтобы вместе снимать квартиру. Рассмотрю любые варианты до 15 тысяч/месяц. Я нормальный парень, сам из Зеленоградска. Курю, выпиваю редко. Не шумный, не буйный) Могу побренчать на гитаре под настроение) Тихон Ж. ИС-4. Пишите-звоните в любое время!»       Мысленно смирившись с тем, что это «объявление» просто компромисс с совестью, Тихон на всякий случай выкурил ещё одну сигарету и заскочил в нужную парадную, быстро вбегая по лестнице вверх, где дверь в нужную квартиру уже была приоткрыта кочующими туда-сюда сокурсниками.       Странно, но те Жизневского уже узнавали, девочки даже улыбались, парни тянули руки для рукопожатия. И такая нужная сейчас пьяно-туманная атмосфера обхватила плечи быстрее, чем Тиш успел проморгаться и сбежать на свой чердак, где его ждали краски и кисти.       Как-то незаметно для самого себя, убаюканный тоской и безысходностью, он оказался на диване и со стаканчиком чего-то спиртного в руке. Ощущения незнакомые, оттого интересные, но странные — он сидел в стайке впервые, голоса доносились не откуда-то снизу, а прямо в уши на расстоянии меньше, чем хотелось бы.       И за всем этим фоновым шумом Жизневский даже не сразу заметил, да и не вспомнил, что не поздоровался с Ваней. Тот сегодня особенно уединенно сидел на лестнице и наблюдал за всем сверху, только изредка отворачиваясь, подкуривая и расстилаясь на металических ступеньках, прикрывая глаза.       Красивый в своей беззаботности и таинственности, он продолжал быть олицетворением чего-то невозможного даже в интерьере собственного дома. Виной тому цветастые халаты и штаны, лохматые волосы или нетающий шлейф дыма — Тихон не знал, но, ловя его образ краем глаза, соблазнялся смотреть и наблюдать, выпадая из общей атмосферы и погружаясь в ту, что окутывала Янковского.       Почувствовав на себе взгляд, Ваня открыл глаза и повернул голову. Улыбнулся своей привычной полуухмылкой и снова отвернулся, чтобы в следующий раз, когда Тихон снова на него посмотрел, уже быть занятым мобильным телефоном в руках.       Среди десятка рук замелькала гитара, но первый аккорд «батарейки» стих, толком не зазвенев. Тиш сам попросил передать ему инструмент, закусывая сигарету и в два простых движения подтягивая струны так, чтобы те звучали чисто, не щекоча нервы фальшью.       И почему выбор пал на «Новых людей» питерской мрачной легенды, Жизневский и сам не знал, но сейчас хотелось чего-то веселее его собственной жизни, ярче, что ли. О любви, которой у него не было, о тепле, которого не хватало, о близости, в конце-концов. Все это так незаметно, но провалилось в дальний ящик, что сейчас распевая о том, как «хочется двигаться с каждой секундой быстрей», становилось едва ли не до щемящей тоски в груди больно. Больно-хорошо, плохо-хорошо, хорошо-плохо, но никак не безразлично и серо, никак не тоскливо и безнадёжно, как ещё несколько часов назад, когда ещё один студент оказался без денег, без жилья и практически без перспектив.       Следом кто-то «друг друга узнал до этого лета» и «сердце остановилось, сердце за-мер-ло». И если кто-то просыпался вместе, то сейчас и сидел в тесную обнимку, ласково и незаметно касаясь друг друга, шепча что-то на ухо, бессовестно задевая шею, подпевая слишком душевно и до счастливой улыбки на губах Тихона — тепло.       А вот когда «кофе сбежал» голосом откуда-то из-за спины, с лестницы, где Ванька уже лежал грациозно растянувшись на ступеньках боком, Жизневскому стало как-то по-особенному тепло. И пусть каждый пел о своём сердце, которое однажды остановилось, в этом была своя магия момента, какой-то интимной тесности между каждым и всеми вместе одновременно.       И даже когда «сердце остановилось, отдышалось немного и снова пошло», оттенок грусти был уместен, как передышка, новый глоток воздуха перед чем-то особенным, и это особенное обязательно будет, но уже без Тиши. Он, сложив инструмент и сердечно поблагодарив всех и каждого за такой тёплый приём, откланялся, наконец-то сбегая на свой чердак. Пожалуй, впервые за столько времени не заботясь о том, что ему нужно куда-то спешить, что-то делать, решать. Оттого и поднимался по ступенькам неспешно, каждой новой вверх — возвращая себе приятную тоску, которая чуть позже обязательно превратится в грусть, но пока в голове мелодия Сплина, этот самый сплин теплится и внутри, питаемый дозой алкоголя и никотина.       — И чего кудряхи упали, м? — Ваня имел счастливый талант ходить своими босыми ногами бесшумно и забираться своим вкрадчивым полушёпотом под кожу мурашками.       Или виной тому трава и алкоголь.       — Да нет, с чего ты взял? — Тиш упирался, но только потому, что не хотел макать в грязь своих проблем кого-то ещё.       — А я слепой, по-твоему, или дурак совсем? — Янковский подкатывает глаза и вальяжно подходит ближе, рассматривая больше незаконченную картину, чем те самые «повисшие» кудряхи.       — Ни то, ни другое, но ... — Тихон жамкает губы.       — У-у-у ... Да здесь печаль наизнанку, голубчик, — Ваня дурачится, с учёным видом знатока рассматривая палитру на холсте.       — Да что вы говорите? — Жизневский подыгрывает, но больше жмётся изнутри, искоса поглядывая на Янковского.       — То и говорю, тоска-а-а... — он поддакивает своим же словам, качается с пятки на носок и прыгает взглядом в полумраке, точно что-то ищет. — Навести бы шороху вам тут, разбавить атмосферу, сгустить и смешать краски ...       — Неужто сам Янковский возьмётся за кисть? — Тиш закусывается не со зла, но свои губы кусает до вытрезвляющей боли, замечая острый взгляд темных глаз.       — У меня кое-что получше есть, — только и успевает сказать Ваня, прежде чем полоснуть баллончиком синего электрика по полотну, тут же перехватывая в другую руку кисть и в несколько небрежных мазков растягивая жирные капли.       Тихон подвисает где-то между серой реальностью его скучной палитры и лютым сюром синих оттенков, а тогда выдыхает и рассыпается смехом.       — Вань, ты... — Жизневский растирает по лицу смешки, силясь не смотреть на то, что сейчас происходит с его недавней картиной. — Ты хренов вандал ...       — А ты чудик, ну и чё? — Янковский отзывается, безразлично дёрнув плечами, но от работы не отвлекается, ловко маневрируя чередой кистей и размашистых линий баллончика.       — Ничё, — выдыхает Тиш и застывает на очередном смешке, увлечённый процессом перед самым носом.       Он Ваню за работой видит впервые и пусть это больше похоже на кощунство, он делает это так непростительно хорошо, легко, что из-под эскиза, каким оказался черновик Жизневского, проступают очертания чего-то совершенно другого, яркого, броского, заметного и совершенно точно охуительно прекрасного.       — Беру свои слова обратно, — только и может обронить Тихон, рассматривая ещё влажную картину, пока Ваня привередливо вертит головой вправо-влево, будто присматриваясь. — Ты чертов гений.       — Хуений, — и в его тоне столько пустоты, что Жизневскому моментально становится зябко.       — Дурак, что ли ... — вопрос риторический, а Ваня и не торопится отвечать, быстро вытирая руки о тряпку и выбрасываясь ее на пол.       — Короче, переезжай ко мне, — неожиданно предлагает он и ловит откровенно непонимающий взгляд светлых глаз. — Я видел, ты там соседа искал. Ну в чате этом. Вот он я, мне нужен сосед. Переезжай.       — Вань, я ... — Тиш тупеет по щелчку пальцев, обескураженный таким поворотом событий. — Спасибо, конечно, но я сейчас без денег вообще и ...       — Это я понял, — Янковский кивает и всем своим видом показывает, что его это вообще никак не заботит. — Пофиг. Все равно. Это моя квартира, так что забей.       — Вань ... — Жизневский внутри себя мечется между «нельзя и очень даже льзя», даже трезвеет как-то быстро, но формулируется по-прежнему позорно паршиво. — Вань, мне неудобно как-то ...       — Неудобно в Зеленопольске спать, — усмехается, криво так, но усмехается.       — Зеленоградске, — исправляет Тихон. — И ничего не неудобно ...       — Тиш, давай без вот этого вот, — Янковский впервые зовёт его как-то не так, как-то мягче, теплее, почти нежничает, устало прикрывая глаза, и внутри Жизневского «очень даже льзя» растекается приятной волной мурашек. — Переезжай. А если тебе очень хочется заплатить, заплатишь натурой.       Тихон, улыбающийся до ушей секунду назад, бледнеет и поджимает губы.       — Да шучу я, — Ванька нарочно выдерживает картинную паузу, чтобы сейчас рассмеяться в лицо. — Чё ты напрягся-то так? Не, ну если хочешь, я не про-отив...       Только-только нащупавший тонкую грань шутки Жизневский снова подвисает со своими моральными убеждениями и искренним непониманием серьёзности или несерьезности таких предложений, но когда Ваня хлопает его по плечу, смеясь, как-то облегченно выдыхает.       — Да все-все, шучу я, — убеждает Янковский и прячет руки в карманы. — Кудряхи вон снова повесил, чудик ... Ну, хочешь, будешь мне платить утренним кофеём своим? Я не против. Мне понравился. Вкусный.