Тише

      Тем же утром негласная битва между «нельзя» и «очень даже льзя» закончилась беспрекословной разгромной победой слегка наглого, опрометчиво самонадеянного и даже чуточку эгоистичного «льзя».       Тихон пусть и соглашался на предложение краснея до кончиков ушей, внутри себя умирал от счастья и не мог этого скрывать даже за скромной улыбкой. С каких пор он заделался в любимчики судьбы он обязательно разберётся, но когда-нибудь потом, когда не нужно будет наспех собирать вещи по общажной комнате.       — Тих, ты вот прям уверен, что это хорошая идея? — Лёня сеял смуту и хмурился на каждую футболку в дорожной сумке. — Нет, ты только не пойми меня неправильно сейчас, я очень рад, что тебе подвернулся такой шанс, но ...       — Вот именно, Лень! — воодушевленный такими стремительными переменами в положительном векторе, Жизневский не сдерживал эмоций. — У меня последние полгода сущий пиздец творился, тебе ли не знать вообще. А тут ...       — Тихон, я не пытаюсь тебя отговорить, ни в коем случае, но ... — Бичевин закусывает губу.       — Но именно это ты сейчас и делаешь, — как бы невзначай вкинул Тиш и утрамбовал ещё один свитер. — Я просто не понимаю твоего беспокойства, если честно.       — А я твоей беспечности, — вздыхал Лёня. — Ты сам знаешь, какой там притон, и теперь собираешься там жить. И Ваня этот, он же тот ещё укурыш и вообще.       — Знаешь, я вот хоть убей не понимаю, с чего вообще у тебя такое впечатление о нем сложилось, — Жизневский хмурится, особенно долго сворачивая штаны.       — Да ну, серьезно? — Бичевин скептично хмыкает.       — Нет, я понимаю, к чему ты клонишь, — Тиш нехотя признаётся и себе, отводя взгляд. — Он много курит, во всем этом постоянно варится, но он реально нормальный, Лень. Ты бы видел, как он рисует!       — Никогда не видел, — Лёня упирается рогами и в подтверждение своих непоколебимых позиций скрещивает руки на груди. — И в универе его тоже не видел, если только не ошивающимся возле деканата, чтобы очередную сессию проплатить... Да он натуральный мажористый укурыш, Тихон!       — Нормальный он, — жестко обрывает Жизнивский и кидает штаны в сумку, с силой вжимая те в стопку вещей. — И голова у него работает. И рисует он охеренно, Лень.       — Не видел, не знаю, — он разводит руками, кривит губы.       — Я видел, я знаю, — Тиш дёргает бегунок и застегивает молнию на сумке. — Он не такой плохой, каким ты его рисуешь, Лень.       Бичевин только поднимает руки, показательно сдавая позиции, но внутри себя не уступая ни на йоту.       — Он добрый. Светлый такой. Он как заблудившийся солнечный зайчик во всем этом дерьме. Он хороший, — Тиш улыбается, вспоминая Ваню, и взгляд незаметно плывет, возвращая мыслями к событиям вчерашней ночи и ещё десятка предшествующих ей. — Увидимся, Лень!       Удивительно приятно, щекотливо до рассеянной улыбки, но этот разговор никак не испортил ощущения от такого скорого переворота в жизни Тихона. Более того, отстаивая Янковского перед скептично настроенным Бичевиным, он как будто ещё раз убедился в том, что игра стоит свеч, а все эти стечения обстоятельств — подарок, который нужно хватать и бежать, куда глаза глядят, только бы никто не посягнул, не передумал.       Когда Тиш постучал в знакомую дверь, стрелки часов едва ли скользнули за полдень. Мысль о том, что он никогда не был в квартире Янковского днём, появилась в голове чуть позже, когда перед глазами мелькнули привычно босые ноги.       — Ты спал, что ли? — вопрос был риторическим, весь внешний вид Вани от халата на худых плечах до гнезда на голове указывал на то, что он только-только поднялся с кровати. — Я тебя разбудил, да?       — Забей, — Янковский отмахивается, сладко зевает, не заботясь о том, чтобы прикрыть рот, и пропускает новоиспеченного сожителя внутрь. — Кофе?       — Можно, — Тихон суетится на пороге, провожая Ваню взглядом.       — Мо-ожно ... — нараспев подхватывает он и Жизневский силится зацепиться за что-то такое в образе Янковского, что изменилось за несколько часов, когда он ездил за вещами в общагу.       Выглядывающие из-под подола халата острые нагие колени или то, как халат постыдно сползает с линии плеч? А волосы в ярком солнечном свете, оказывается, не такие уж и темные, играют переливами охры — с вкраплением насыщенных кофейных прядей, до искрящихся песочных, бликующих золотом. И пока в голове мелькают недавние сравнения с солнечным зайчиком, один из таких шкодливо прыгает с поверхности на поверхность, пока не оказывается на лице Янковского, отчего тот забавно жмурится и морщит нос.       — А здесь так ... — Жизневский будто впервые ныряет в это пространство, вертит головой и с трудом подбирает слова. — Так «по-другому» днём.       — Тихо, — Ваня меланхолично собирает ложкой молочную пенку со своего кофе.       — Светло! — подхватывает Тиш и уводит свою чашку, кивая вместо «спасибо». — Светло, ярко ...       — И тихо, — снова повторяет Янковский, облизывая ложку и особенно тщательно вылизывая ложбинку кончиком языка.       — И тихо, — соглашается Тихон и на несколько секунд проваливается в ощущения, ловя вкус кофе и наслаждаясь видом залитой солнечным светом гостиной.       И диван как-то иначе выглядит сейчас, без привычной стайки людей и криков. На нем все ещё не слишком хочется спать, но полежать можно. И низкий журнальный столик, хотя и заставленный бутылками, каждая из них, словно часть композиции, дополняет какой-то смутный образ. А дыры в стенах больше не дыры, а красивые панорамные окна, от пола до потолка, словно портал в какой-то другой мир, суетливый и шумный, а по эту стороны снова время замирает, застывает движением пылинок в солнечных лучах, запахом кофе в воздухе и бесконечной уютной тишиной.       — Правда тихо, — Тиш ловит эту мысль случайно и усмехается. — На самом деле, странно.       — М? — Ваня отзывается неслышно, даже не смотрит в его сторону.       — Мне казалось, тебе нравятся все эти тусовки. Ну, шум-гам-тарарам, — Жизневский наклоняет голову, пытаясь заглянуть в лицо Янковского, но цепляет только профиль.       Бессовестно красивый профиль, цитатой студента худграфа — эстетичный, фотогеничный, художественный. Бери и рисуй. И эти синяки под глазами впишутся, и пересохшие губы с корочками на них, тонким рельефом каждого из укусов. С щеками, тронутыми светлой щетиной, первой паутиной морщинок в уголках глаз. Бессовестно красивый.       — Не нравится, — и голос до уже знакомых мурашек вкрадчивый, глубокий, едва тронутый хрипотцой. — Мне не нравится, когда тихо.       Тихон насильно вытаскивает себя из пучины художественных образов и приёмов, прямо таки заставляет себя отвернуться от Янковского, чтобы попытаться сформулировать ответ и поддержать разговор.       — Это поэтому тебе нужен был сосед? Чтобы не было тихо? — Жизневский вливает в себя остатки горького кофе и морщится. Скулы неприятно сводит.       — Наверное, — Ваня коротко пожимает плечами и оставляет недопитый напиток на столе. — На диване я тебе спать не предлагаю. Он затраханный слишком для того, чтобы на нем приятно было спать, а так ... Пойдём, у меня там матрас есть.       Матрас и правда был, практически новый и нетронутый, а ещё, к счастью Жизневского, который его тащил наверх, не слишком тяжёлый.       — Постельное в ванной в шкафу, полотенца там же, — мыслями где-то многим дальше, Ваня инструктировал тихо и отрешенно, гуляя по лестнице сверху вниз. — Раз в неделю я скидываю вещи в химчистку, там корзина в ванной, вот туда скидывай. И ... И, блин, не начинай вот эту свою зеленоградскую шарманку, что тебе неудобно и у тебя денег нет, ага? Это мой дом и считай это моими условиями. Условиями жизни. Не знаю, короче. Договорись там как-то со своими тараканами.       Тихон быстро усвоил, что переубедить Ваню не получится, и предпочёл закрыть рот и молча кивать, пока тот водил его из комнаты в комнату, лениво водя рукой от одного ящика к другому, третьему и, наконец-то, к кухне.       — Я себе не готовлю, — как бы намекая на свой рацион, Янковский снова взял чашку с недопитым кофе в руки. — Мой максимум — кофе из кофемашины и чай. Живу на доставке, фруктах и прочей ерунде типа молочки. Если тебе надо — пожалуйста. Кухня в твоём распоряжении. Ты, кстати, первый, кто включил плиту.       — А давно ты тут живёшь? — Тихон недоверчиво косился на эту самую плиту.       — Года три где-то, — прикинул Ваня. — Ну типа с первого курса, как в Питер переехал.       — А-ага... — Жизневский медленно подкрадывался к мысли о том, как он будет платить за аренду. Ну, почти натурой. — Ты вообще в еде привередливый? Ну, типа ... может, тебе всякие заморские яства подавай?       — Задрачиваешь? — Янковский не обижался, но губы жал криво и брови приподнимал не без вызова. — Мне пофиг, я всеядный. Если только это все скатерть-самобранка сообразит.       — А «тихон-самобранка» подойдёт? — Тиш, довольный своей идеей, улыбается, даже нос задирает, но сыпется после одной фразы в ответ:       — Я с тебя жрать не буду, — и все бы ничего, но Ваня отвечает на полном серьезе, только после усмехается. — Но вообще, если ты серьезно умеешь готовить и тебе типа не лень, это будет классно. Продукты, кстати, доставка привозит каждую неделю, если тебе чё надо, там вон висит блокнот, пиши туда, я потом списком общим и куплю... И, блять, не начинай. Я вижу, что ты уже рот открыл, чтоб хуйню какую-то ляпнуть. Все удобно, Тихон из Зеленоградска. Считай это моей благодарностью за то, что ты согласился со мной жить.       На том как-то и сошлись. И пусть совесть там ещё выпендривалась и силилась надавать Тихону по его наглой и предприимчивой морде, на душе как-то бессовестно хорошо было. Легко так, тепло. Как будто второй шанс подарили, что ли.       Пока Тиш разбирался с вещами наверху, Ваня пошёл в свою спальню досыпать, а как только солнце снова укатилось за горизонт, послышались первые шаги где-то внизу.       Сначала шаги, потом и голоса, а чуть позже — уже знакомый голос Янковского. Веселей привычного, он о чём-то говорил с какой-то девушкой, а чуть позже переметнулся за барную стойку с незнакомым Тихону парнем. К слову, сам Жизневский сидел на своём чердаке, теперь-то без преувеличений своём, и только изредка подглядывал вниз. Вот в один из таких моментов его и засёк этот самый «незнакомый» с неприятным взглядом. Следом обернулся и Ваня, улыбаясь в своей привычной, будто ухмыляющейся манере, и Тишу от этих переглядок отчего-то душновато стало.       — А это чё за переселение народов? — сразу обо всем догадался «незнакомый с неприятным взглядом», когда Ваня повернулся к нему.       — Сосед мой новый, — Янковский поджимал губы, старательно забивая косяк.       — Сосед? Серьезно, что ли? — Саша насмехался другу в лицо. — Вань, ты чё это, теперь их домой тащишь? Вообще тронулся?       — Кого «их»? — Ваня чуть резче, чем хотелось бы, смахнул огонь со спички.       — А то ты не понял, — Петров травит нарочно, знает, о чем говорит. — Чё, очередной особенный? Не такой, как все?       — Сань, сходи-ка ты нахуй, ага? — Янковский плюет ему дымом в лицо.       — Да я-то как-то обойдусь, а ты жопу береги, он-то побольше своих предшественников будет, — Саша забирает из пальцев Вани косяк и читает по тонким губам:       — Н а х у й.