Тише

      Ваня спал беспокойно. Ворочался, вздрагивал, но одним прикосновением ладони ко лбу успокаивался и иногда даже смутно улыбался сквозь сон. Уязвимый, он теснился к горячему Тихону, а когда тот попытался отстраниться, чтобы банально дотянуться до нужной кисти, скулил и полз следом, оплетая руками теснее, цепляясь коленями и упрямо сопя в сгиб колена, щекой прижимаясь к внутренней стороне бедра.       Жизневский такому Янковскому у себя в руках умилялся, изредка отвлекался от работы, чтобы задеть взглядом умиротворённое бледное лицо, но снова и снова брался за кисть.       Неприятные рамки обязательств сжимались на шее тугой петлей, заставляли уступать и временно воздерживаться от простых человеческих слабостей, вроде завалиться спать рядом с Ваней. И только когда последний мазок нашёл своё место, а внутренний суровый критик заткнулся, снисходительно ухмыльнувшись, Жизневский отложил все и вся, опираясь на руки позади себя и хорошенько прохрустывая каждым из позвонков.       Спину ломило, а Ване, судя по видимому, все ещё было очень холодно или просто зябко в отходняке, что, в принципе, процедура привычная и практически безвредная. Тихон попытался подбудить Янковского, чтобы предложить перебраться на матрас, но тот упрямился и в ответ на все попытки морщил нос.       Дозваться до Вани тоже оказалось невозможно, тот летал где-то слишком далеко, чтобы хотя бы ухом повести, потому, поумилявшись этому сонному бунту на своём бедре, Тихон принял решение просто перекатить, перепихать, передвинуть недовольно сопящее тельце на матрас, заботливо укрывая и даже поправляя края одеяла так, чтобы нигде ничего не задувало.       Пока Ваня не заметил подмену и не почувствовал подвоха, Тиш спустился вниз и к своему несчастью наткнулся взглядом на ещё не доплывших до двери друзей. В какой момент он про себя начал их так называть, Жизневский не помнил, но сейчас его больше заботил тот нюанс, что он хотел бы освободить помещение от лишних людей, только те не особо хотели. Но мысли, видимо, материальны, или просто Тихон за всеми своими мыслями не уследил за взглядом и выражением лица, но все из стайки один за другим начали выплывать на лестничную клетку, напоследок допивая-докуривая все, что криво лежит.       — А чё, а Ваня где? — Тиш уже знал, что парня с неприятным взглядом зовут Саша, но ему это знание никак не помогло относиться к нему лучше.       — Спит, — Жизневский сгребал мусор со стола и дивана, даже не глядя на Петрова, а вот тот взглядом буквально буравил, не торопясь уходить.       — Чё, угасился совсем, да? — ему ещё хватало наглости насмехаться и его эмоции все ещё были какими-то хренпонятными.       — Устал, — гремя стаканами в мойке, Тиш отвечал со смутной надеждой на то, что, удовлетворив своё любопытство, Саша свалит, но тот как-то неправильно двигаться начал, в противоположную сторону от входной двери, прямо к кухне, где и вертелся Жизневский.       Тот взгляд на себе чувствовал, ёжился незаметно, но держался до последнего, пока Петров, в силу своей наглости, просто не упёрся в него взглядом на расстоянии вытянутой руки.       — Чё? — пресекая попытки ляпнуть что-то не то, Тихон поймал взгляд и плюнул в лицо лаконичностью.       — Ниче, — Петров мотнул головой, как ни в чем не бывало, а Жизневский поймал себя на мысли, что хочет помочь гостю найти выход. — А тебе типа по кайфу с ним нянчиться, да? Ну, он такой типа беззащитный, когда накуривается, а тут такой ... Батя. Чё, прельщает, да? Важным себя почувствовал?       — А это не твое дело, — жестко чеканит Тиш и поджимает губы.       Даже если Саша прав, то пусть сходит нахер со своей правдой, у Жизневского она все равно своя будет. Она уже есть, спит, сладко сопя, завернутая в одело, как в кокон. И что побуждает в Тише желание заботиться и оберегать эту самую правду, уже не чужого ума дело.       — О как, — Петров паясничает, рассматривает Тихона через призму презрения и скепсиса.       — А так, да, — а Жизневского это никак не задевает, он только убеждается в своей мысли, что Саша искренне нуждается в подсказке, где найти выход.       — А чё, он тебе уже говорил, какой ты особенный, не? — Петров наглеет на глазах, лижет губы и усмехается, и Тихона сдерживает только сонливая слабость и нежелание портить отношения с Ваней из-за какого-то придурка. Мало ли, вдруг он ему дорог.       И Жизневский принимает либеральную позицию, почти благородную, наклоняясь чуть ближе, чтобы его услышал только Саша, и четко выговаривает каждый звук, таки подсказывая, где выход.       — Пошёл нахуй, — с почти улыбкой проговаривает он и снова выравнивается, чтобы кивнуть в сторону выхода. — И дверь захлопни. Там замок такой, сам закроется.       — А я-то думал, чё это Ванька на тебя повелся, ты же не в его вкусе, — Петров даже бровью не ведёт, но первый шаг в сторону двери делает, рассуждая как бы вслух. — Такой прям хороший. А теперь все понятненько стало. Ты ему уже мордочку свою показывал, а? Смотри, чтоб он тебя туда же не послал. Это он умеет.       Жизневский стискивает зубы, силится даже вслед не смотреть, но напоследок успевает бросить почти нежный взгляд с улыбкой, спроваживая Петрова. А как только замок щёлкает, швыряет случайную тряпку, которую все это время мучил в пальцах, на стол, сплевывая ругательства.       И до конца не понимает ведь, что задевает и почему так сильно. Прям до тянущей боли где-то внутри и будто на кадык кто-то ногой своей давит, заставляя барахтаться на полу и размахивать руками в глупой и наивной попытке спастись. Но за каждую из фраз, брошеных в лицо Петровым, хочется бросить ему в лицо кулак, чтоб несколько раз, чтоб наверняка, только бы заткнулся и на всякий случай забыл дорогу сюда.       Тихон успокаивался сигаретами и остатками чего-то алкогольного на донышке. Всего несколько минут, высунув голову в окно и жадно глотая воздух, давясь дымом и проталкивая все это в себя обжигающим горло спиртом. Мерзко. От самого себя и от всей этой непонятной херни внутри, но вопреки всему Тиш от своих ощущений не отказывался, а укладываясь спать на диване, смотрел на второй этаж, где между металическими прутьями перил время от времени мелькала лохматая макушка и одеяло.       Ваня просыпался лениво и медленно, переползая с края на край, вслед за иллюзорным источником тепла, которого не было, и только уткнувшись носом во что-то шерстяное Янковский приоткрыл глаза, а секундой позже поморщил нос, пока маленькие ворсинки щекотали его кончик.       Шерстяным оказался свитер Жизневского, который тот бросил на пол, уходя вниз. Незнакомо-знакомый, Ваня осторожно ерзал по нему носом, жмурясь и кривясь щекотливым ощущениям, вдыхал осторожно запах и цеплял мягко-колючую ткань пальцами, сминая ту, жамкая, погружаясь кончиками пальцев глубже в ворс и выскальзывая снова, заигрываясь контрастами ощущений. Щекой теснее, улыбаясь мягкому покалыванию, подминая под себя вещь и практически укладываясь сверху, Ваня цеплялся за пелену ускользающего из сознания кайфа, разыгрывая близость не с тканью и ощущениями, но человеком, чутко улавливая его запах и шумно выдыхая в ответ на каждый из своих вдохов. И точно кот, сворачиваясь сверху, незаметными мгновениями времени — уже прижимаясь грудью и шеей, волной от плечей к бёдрам проскальзывая по матрасу и сильнее сжимая в пальцах густой ворс. Почти урча от удовольствия, вдыхая прерывисто и языком вылизывая пересохшие и искусанные губы, наконец уронил тело на пол, прохладный и ровный, чтоб щекой к этой прохладе и теперь силясь выровнять встревоженное дыхание, пока пальцы все ещё коротко мнут нежно-колючий ворс.       Янковский заново открывает глаза только тогда, когда тело окончательно отпускает возбуждение, а сознание становится светлее, чище. Осязаемо чище. Тогда и подползает к перилам, чтобы взглянуть вниз, но к своему удивлению обнаруживает не разгромленную гостиную и пустоту, а чистоту и спокойно спящего на диване Жизневского.       Улыбка сама тянет уголки губ вверх, и Ваня, рискуя застрять, просовывает голову между прутьями, цепляясь за те пальцами.       — Ти-ихон ... — с еще не иссякнувшей хрипотцой тянет Ваня. — Ти-ихон...       Выходит слишком вкрадчиво и Тихон даже не шевелится, нисколько не изменив своему привычно-умиротворённому дыханию, тогда Янковский отползает, чтобы вернуться с уже свёрнутым в тубус клочком бумаги и теперь зазвучать иначе.       — Ти-и-ихон! — он зовёт все так же негромко и хрипло, но звук разлетается по пространству многим громче, отчего Жизневский сразу морщится и вздрагивает, а Ваня, цепляясь за удачу, повторяет настойчивее. — Ти-и-ихон!       «Ти-ихон» глаза открывает лениво, трет те, пытаясь сфокусироваться на источнике звука, а когда у него это получается, рассеяно улыбается.       — Ну и чё ты ... — не договаривает, поддаваясь давлению зевка, но оттого выглядит ещё более довольным жизнью, нежели недовольным таким пробуждением.       — Это ты чё... — цепляется и перефразирует Ваня, обводя Жизневского своим импровизированным мегафоном. — Чё это ты тут?       — Выгоняешь? — Тиш жалостливо-удивлённо сводит брови, но рот бессовестно улыбается.       — Ты дурак? — Янковский показательно оскорбляется. — Я имею в виду, чё это ты дома в такое время.       — Так воскресенье же, — оправдывается Тихон и потягивается с ещё одним затяжным зевком. — Выходной.       Ваня долю секунды о чём-то напряжённо думает, а тогда подскакивает на ноги, как будто и нет никакой ломоты и слабости во всем теле, и летит вниз, чтобы с разбегу заскочить на диван, едва ли не наскакивая на Жизневского, но под аккомпанемент его заливистого смеха соблазняется атаковать, переползая через Тихона и оккупируя узкое пространство между спинкой дивана и широким плечом.       — Ты меня скинешь сейчас! — неоправданно драматизирует Тихон, учитывая соотношение их габаритов, но смеяться не перестаёт, даже когда тонкие и всегда ледяные пальцы цепляются за него и тянут к себе ближе. — А так мы свалимся вместе!       — Тиха! — со смутно понятной интонацией одергивает Янковский, вскарабкиваясь едва ли не сверху, но ограничивается щекой на плече, рукой — на груди и ногой где-то там ниже пояса. — Я тебя держу.       — О да, ты меня удержишь, — Тиш смеётся до икоты, но подыгрывает, дурачится, изворачиваясь так, чтобы рука оказалась под чужой шеей, а пальцы дотянулись до волос. — Нас обоих удержишь ...       — Удержу, — упрямо задирает нос Янковский.       — Ага...       — Ти-иш, — Ваня моментально меняется в голосе. Нежнеет на глазах.       — М? Чё? — пальцы в волосах самозабвенно путаются и Тихону становится плевать, что он попросит, он сделает что угодно.       — Давай что-нибудь особенное замутим, раз уж ты выходной ... — вкрадчиво подступается Ваня.       — Если ты хочешь есть, просто скажи, — Жизневский усмехается, задумчиво глядя куда-то в окно. Сегодня как-то особенно ярко. Солнечно.       — Нет, ну чё ты сразу ... — упирается Янковский пару секунд, но сдаётся, размашисто проскальзывая ладонью по груди. — Поесть, конечно, тоже неплохо было бы ...       — Ну вот чё ты ... — Тихон улыбается до приятной боли в щеках и даже изловчается заглянуть в лицо, щекой тесно прижатое к своему плечу. — Чё ты тогда, вот это вот ... Как кот вокруг да около бродишь, а?       — Блинчиков хочу, — Ваня жмёт губы, с праведной честностью глядя в глаза. — Ты умеешь?       Жизневский несколько долгих секунд просто рассматривает эту удивительно милую и все-таки наглую моську, а тогда резко цепляется пальцами за волосы и прижимает к себе, чтобы клюнуть в лохматую макушку и шумно вдохнуть. Когда-нибудь потом он обязательно задумается о том, что все это странно и неправильно как-то, а пока ему до пресловутых бабочек в животе приятно комфортить Янковского.       — Умеешь, — коротко выдыхает он прежде, чем напоследок прижаться к макушке щекой и отпустить. — Погнали что-то твое «особенное» мутить.       И пока все очень даже обычно и правильно: от муки по всей кухне до разбитого об пол яйца после того, как Ваня сказал «а смотри, чё умею» — не умел он жонглировать, в общем. Они очень обычно и правильно слушали «квинов» наперебой с «Ундервуд» и даже чуть-чуть попсой отечественного производства. Тихон сыпался с серьёзности Вани, когда тот затягивал свои истории о боязни гусей и почему он никогда не будет есть гусятину, а Янковский впервые за долгое время и знать забыть о том, как плохо ему бывает, когда солнце так ярко светит в окно.       — Вкусно? — Жизневский забывал о своей тарелке, когда Ваня тянул в рот очередной из блинов, предварительно не макнув тот ни в сметану, ни в варенье.       — Очень, — кивает Янковский и подскакивает на ноги минутой позже, чтобы зарядить в кофемашине сразу две чашки латте.       — Ва-ань... — Тиш не знал, как подступиться к нему с вопросом, который слишком давно его мучил, и сейчас, когда Янковский сидел на кухонном гарнитуре с чашкой кофе и полным животом блинов, задумчиво улыбаясь куда-то вдаль, ему показался этот момент самым удачливым.       Только Ваня был снова где-то слишком глубоко.       — Ва-ань... — Жизневский повторился вплоть до интонаций, подходя ближе.       — М? — судя по тому, как быстро он моргал, действительно был слишком далеко.       — Мне поработать нужно будет, — Тиш крался на цыпочках. — Хотел предложить тебе ...       — М? — Ваня прижимался губами к кайме чашки и непонимающе тянул брови вверх, пока Тихон прижался бедром к гарнитуру и облокотился локтем, оказываясь слишком близко.       — Поработаешь со мной? — предложение так или иначе прозвучало не так, как в голове.       — Если ты про то, чтобы посидеть рядом, я ... — Янковский медленно отводит чашку от губ.       — Нет, Вань, — Тиш поджимает губы, медлит и сцапывает нижнюю зубами. — Я хотел предложить тебе поработать рядом. Чтобы ты тоже, ну ...       — Нет, — Ваня отвечает резче, чем расчитывает Тихон, оттого тот теряется, не сразу находится, как исправить ситуацию.       Атмосфера вокруг меркнет на глазах, ровно пропорционально тому, как солнце прячется за случайные облака. И пол больше не искрит золотом.       — Ва-ань... — тихо, но настойчиво тянет Жизневский, когда Ваня соскальзывает с гарнитура и отходит к мойке. — Ну чё ты упрямишься, м? Я же видел твои картины и ...       Длинные пальцы коротко вздрагивают и замирают, вода шумит, заполняя собой тишину, и в момент, когда Ваня, кажется, хочет что-то ответить, в дверь стучат первые ласточки, гонимые незаметно наступившим вечером.       — Вкусно было, Тиш, спасибо, — Янковский выдыхает совершенно не то, что хотел, и добавляет со слабой улыбкой. — И по-особенному.       И пока Тихон пытается сформулироваться, уходит открывать дверь.       Сегодня Жизневский не спустится поиграть и покурить, а посторонние звуки быстро начнут надоедать, отчего сигареты в пачке будут заканчиваться намного быстрее. И пока рука будет пытаться приручить капризную кисть, ведомую вдохновлением, Ваня где-то внизу вольет в себя пару стаканов, закурится, чтоб наверняка, в очередной раз пошёл Сашу с его колкими шутками нахуй и на ватных ногах поднимется наверх.       Тихон, увлечённый работой до последней кудряхи, вздрогнет только тогда, когда Ваня на четвереньках подползет ближе и уткнётся лбом в основание шеи. Вздрогнет и тут же расплывется в не менее пьяной улыбке, пока Янковский позволит себе проскользнуть носом и губами по шее и усядется позади, тесно-тесно соприкасаясь и оплетая руками и ногами, щекой прижимаясь где-то между лопаток и прикрывая глаза.       Тиш без лишних слов укроет холодную руку на своей груди ладонью и протиснется пальцами между других, тонких, сплетая их вместе, а тогда с новой волной вдохновения, уже не приторно-никотиновой, а настоящей, тёплой и нежной, сопящей куда-то между лопаток, продолжит работу.