физкульт-привет

данковский, чтоб его чёрт побрал, всё шугается. не язвит, ничего, просто смотрит хмуро, и не в настроении дело — с юлей и ханом совершенно спокойно разговаривает, даже с евой что-то шутит, а бураха замечает, так сразу мрачнеет, кивает только. — здрасте, — официальное такое, будто в лицо кидает бумагой. — потолок покрасьте. — вы опять начинаете? — и спичка здесь, бураха искал, да и нашёл, опять с бакалавром пререкается. — ничего они не начинают. мы с даниилом разговариваем, — отвечает каспар своим тоном голоса, почти стеклянным, спокойным, как и всегда. — разговаривайте дальше, я не мешаю. спичка, мы уходим, — перемирие перемирием, а спичка, если ему что-то покажется, сразу на рожон полезет, даже на хана. правду стах говорил, им нельзя с данковским ругаться, дети с них пример возьмут. на прощание потрепав даниила по плечу, он ушёл, с долей недовольства отметив, как тот дёрнулся. ну да, ну да, личное пространство. со стаматиными ему это личное пространство не мешает. расстройство одно какое-то, не нравится ему это всё. даниил будто сам с собой в голове грызётся — стах так же себя вёл в худшие времена. это было третье воскресенье и предпоследнее, которое даниил проводил здесь. скорее бы уехать. он слишком тут расслабился, размякнул, а так ему нельзя. весь день данковский ходил как во сне, в мыслях, наблюдая за происходящим вокруг из-за толстого стекла. только на время марковой пантомимы мир стал чуть более реальным. стоит он-трагик на освещённой красным сцене, обняв себя за плечи, и мало-помалу на сцену забираются другие тени в масках, подходят, трогают иногда за плечо, за руку, тронут белую поцарапанную маску, а потом опять отойдут, ходят по кругу, как хищники, только вот кровожадных намерений нет. просто ждут. а вот и дождались — трагик в центре неловко повёл плечами, медленно, нарочито медленно выпрямляя и опуская руки. а потом развёл их в стороны. дождались — и приняли его, становясь одной чёрной массой и почти обволакивая, забирая в себя, а он и не сопротивлялся. данковскому стало тошно. он развернулся, уходя и не дожидаясь конца перформанса. сейчас видеть никого не хотелось, но завтра надо навестить петра с андреем. душа у него изгрызенная. на следующий день бакалавр почти нигде не мелькал, разве что три раза у столовой ровно по часам кормёжки — в остальное время пропадал, как и не было. кто-то говорил, что в комнате сидит у себя, но это похоже на глупость — кто в здравом уме будет сидеть у себя в комнате, если можно выйти на улицу, тем более, сейчас облачно и почти не жарко, в вышибалы играть одно удовольствие. кто-то ещё говорил, что он весь день вокруг да около столовой околачивался, с евой шашни крутит, но этот кто-то тот ещё болтун и врун, вместе со слухами про еву пытался распространить то, что дядя бурах и бакалавр опять поругались. если бы они поругались, об этом знал бы весь лагерь и в первую очередь вожаки двоедушников и пёсиголовцев. но те молчали, значит, видимо, ничего не случалось. наступил вечер, и артемий, расфасовав всех в своём отряде по комнатам, не мог не заметить шума с этажа ниже, где жили пёсиголовцы. потому спустился, заглянув с лестничного пролёта в коридор. несмотря на время отбоя, не спал никто. мальчишки шарахались от стенки к стенке, кто-то смотрел в окно, хан стоял в дверном проёме одной из комнат, хмурясь и что-то говоря небольшой компании напротив. — это что за балаган? — повышенный тон голоса тут же привлёк внимание всех. — отбой! куда только ваш вожатый смотрит! — а он пропал! — резво ответила одна из девочек, смотрящих в окно. — как пропал? — после ужина мы его не видели, так и пропал, — а вот и хан, сложив руки на груди, смотрит своими прозрачными глазами. пропал. ну и дела. — так, с ним я разберусь, а сейчас все быстро по своим комнатам и спать, чтобы к моему возвращению все до единого спали, как сурки. ясно? — ясно! — ну вот и отлично. вожатый у них пропал… в комнате его не было. логично, если бы он был в комнате, такой шумихи бы не поднялось. во всём корпусе его не было. на улице не мелькал. лара его не видела, юля с евой тоже. стах уже куда-то сам умотал, ну, скатертью дорога. сторожевой домик у входных ворот мерцал светом из окон, может, стоит проверить и там. — здравия желаем, товарищ бурах! — отсалютовал ему андрей бутылкой в одной руке, второй придерживая петра, который практически спал на своём брате. — вам того же. у вас, я так вижу, ничего нового. данковский был тут как тут. точнее, телом тут, сознанием уже вряд ли. лежал лицом в стол, кое-как положив голову на руки перед собой. на речь не реагировал. — хорошенький вожатый, напился что ли? и это до конца рабочего дня. — не суди его строго, у него на душе погано, — а пётр и не спал, поднял голову, оглядываясь. нет, этот тоже туда же, по взгляду видно. алкоголики все как на подбор. — а ну вставай, пьяница. данковский зафыркал, жмурясь, но лишь спрятал лицо в локоть, не открывая глаз. — не груби, артемий. не стоит. петра стаматина он категорически не понимал. но была в нём та пронзительность, то чувство в голосе, которое заставляло остановиться и поверить в прозвучавшие слова. — а что с ним? — сердце ноет. а даня так не привык, вот и запаниковал. к нам пошёл, напился. — а чего оно ноет? пётр замолчал, обменявшись кратким взглядом с андреем. — чувства ему даются… — а ну цыц, ещё слово скажешь — я тебе вмажу. очнулся. взгляд тёмный, темнее дедовских настоек. — словами не кидайся, полезешь — я сам тебе вмажу, — отозвался тут же андрей, ставя бутылку на стол. — этого ещё не хватало, всем стоять, — бурах еле успел среагировать, с силой давя даниилу на плечо, чтобы тот сел обратно. — что-то… нехорошо, — вдруг сдавленно прокомментировал данковский, растерянно моргая. а потом кое-как, спотыкаясь, соскользнул со стула и хлопнул дверью. блевать пошёл, ну, к лучшему. — удачно. а теперь выкладывайте, что его так колбасит, помимо бухла. близнецы молчат. будто вопроса не поняли. в стол пялятся. — не привыкший он к здешнему климату, — наконец высказался андрей, смотря в сторону, — тяжело ему даётся. сам с собой борется и отторгает, хотя уже прикипеть успел. вот как. — а зачем борется-то? не может просто в покое оставить? — у него и спроси, как ему полегчает. не может. не такой он человек. вроде ничего сложного, а, видите ли, человек он не такой. да сам он знает, что данковский не такой человек. признавать только не хочет. принимать его такого не хочет, поэтому и проверяет постоянно, и давит, и нарывается. «тёма дурак», как на одном из старых деревьев ножичком выцарапано. «сам такой». — ты уж либо в покое его оставь, либо пройди по лабиринту как положено, а то ломаешь стены, когда тебе едва дверь приоткрывают, а потом жалуешься на очередной тупик. нехорошо. пётр отвернулся снова, мямлит куда-то в воротник андрею. и тоскливо от его слов, слушать не хочется. правда потому что. а даниил сидит на одной из скамеек, на которую фонарь не светит. — ходить можешь? мотает своей дурной башкой. понять бы, в какую сторону мотает, так может или нет? чёрт его разберёт. — пошли, тебя дети потеряли. волнуются. по крайней мере, встал. качается, но встал. — если будешь лепетать про свое личное пространство, брошу тут же. — да уже всё равно, — пробубнил себе под нос даниил, руку которого закинули к себе на плечо, чтобы идти быстрее было. — не ходи ты так часто к стаматиным, до добра не доведёт. явно хочет что-то сказать, но молчит. выдыхает тяжело. так они и добираются до корпуса.