Микаса
Шорох листьев был первым, что азиатка услышала, когда проснулась в сияющих лучах оранжевого солнца. Её глаза туманные, вялые и несколько влажные; часто она описывала их как одну из замороженных оконных плиток, к которым обычно прикасалась девушка в казарме. Но то место, где сейчас лежало ее тело, находилось далеко от казарм и не было похоже на комнату, которую она делила с Сашей. Внезапное воспоминание о ней – Саше, этой обжоре, веселой, шумной, надоедливой девушке, её соседке по комнате, её товарища по команде, её лучшей подруге, её семье. Одна мысль об этом заставляла желудок скручиваться, ожидая, когда её вырвет последним приемом пищи. Но она никогда по-настоящему не ела. С самого начала у неё не было аппетита. Великая война закончилась ровно восемь дней назад, но Микаса упрямо отказывалась вспоминать все, что произошло после и во время последней войны. Это было ядом для ее разума, языка, желудка и тела. Она знала, что была похожа на гниющий труп, и не возражала, ожидая стать кормом для червей, оставляя все следы своего существования и обязанности в новом мире без стен. Обязанности. Она провела быстрым движением руки по волосам, чувствуя, как тонкие костлявые пальцы вонзаются в кожу головы. Верно, обязанности. Она, должно быть, страдала легким посттравматическим расстройством или, может быть, шизофренией, и мучительно посмеивалась, когда вспоминала, что в мире не осталось военных обязанностей, что новый мир, в котором она живёт последние восемь дней, – это мир, очищенный от страха, с заменившей его свободой. — Чушь собачья, – выплюнула она, прежде чем вновь закрыть глаза и откинуться на кровать, которая теперь была окрашена сияющими фиолетовыми и розовыми лучами. Прямо как цвет её старой кофты. Если мир свободен, то почему я – нет? Восемь дней назад закончилась великая война, но также восемь дней назад мир потерял почти восемьдесят процентов своего населения из-за глупого грохота. Тогда она видела, как убивают невинных людей, топчут их, как насекомых, ровняя с землей. Восемь дней назад многие её товарищи пожертвовали своими жизнями. В те дни она спрыгнула с самолета, пытаясь изобразить героиню из какой-то сказки. Восемь дней назад она увидела, как оставшийся отряд Леви отчаянно убеждает Эрена остановиться. Восемь дней назад Эрен сказал «нет» и действительно расстался с ней. Восемь дней назад Армин плакал, прощаясь с ней в последний раз. Восемь дней назад она приняла первое важное решение в своей жизни: она убила свою семью, свою первую любовь, своего лучшего друга – Эрена Йегера. Восемь дней назад мир без стен действительно получил свободу, сохранив оставшихся людей, которые вот-вот должны были быть растоптаны, но и это не изменило их жизни, а также их ненависти к таким эльдийцам, как она. Всё, что Микаса могла вспомнить, был тот день, восемь дней назад, когда слышала только крики и гвалт, и спасибо, и слава богу, и ты герой, и мы изменимся, и монстр теперь мертв.. Этого было достаточно. Не в силах думать о том, что ещё произошло, она ещё сильнее закуталась в белое-но-теперь-грязно-белое постельное белье, пытаясь сдержать слезы. Большую часть времени ей было всё равно на то, какой это по счету чертов день, не говоря уже о времени, потому что именно так, черт возьми, должно было быть. Если Эрен и Армин умерли, то она тоже должна была превратиться в пыль. Но, чертовы стены, девушка все ещё была здесь, она все ещё была в Марли, живая и дышащая, но больше похожая на уродливый дохлый мешок картошки. Теперь Микаса хотела вырвать себе все кишки, опуская цитату "не щадя живота своего на благо человечества". Она выплеснула оставшуюся желчь из своего голодного желудка, пролив её на бедное, грязное старое белье. И только после услышала, как кто-то вошел в её импровизированную палатку без приглашения. — Эй, что случилось? – Аккерман слышала дрожащий голос и приближающиеся шаги, – ты плохо выглядишь. Стала еще бледнее.. Или какой-либо другой утешительный разговор, в котором Микаса не хотела участвовать. "Просто покончи с моей жизнью" , – подумала она про себя, узнав девушку, которая пыталась помочь ей очистить грязное белье на кровати. Пик Фингер. Не то чтобы азиатке было наплевать на неё – сейчас Пик была единственной женщиной, которую Микаса знала, и, возможно, они бы поладили, если бы Фингер так часто не открывала рот. Пик помогла ей сесть и провела влажной тряпкой по лбу и подбородку. — У тебя жар, Микаса. Я могла бы попробовать найти какое-нибудь лекарство, но, учитывая ситуацию.. — Я в порядке, – Аккерман зашипела, очевидно, пытаясь дать понять Фингер, что не в настроении разговаривать. — Я очень благодарна тебе за твои действия, но теперь, если ты позволишь мне помочь тебе.. – Пик действительно настаивала, и это заставило Микасу взглянуть на неё. Она предпочла не говорить. Не говорить ничего, что могло бы расстроить девушку. А может, Микаса просто ничего не чувствовала. Потому что, если бы Аккерман позволила себе дать волю чувствам, то ей было бы невыносимо грустно. Она бы тосковала по Армину всеми возможными способами, которыми только могла. Однако, подобные действия не отменили бы столь болезненного факта – это не поможет ситуации просто потому, что Армина больше нет, потому, что Армин мертв. Микаса вздрогнула, когда Пик попыталась расчесать её растрепанные волосы. — Жан беспокоится о тебе, Микаса. Конни постоянно спрашивает меня, как твои дела.. И Райнер, он сейчас не в здравом уме, но он также беспокоится о тебе, – ещё раз сказала Фингер, складывая грязное белье и глядя на неё опущенными глазами. Микасе вдруг захотелось рассмеяться. Она совершенно забыла о своих друзьях, которые являются её семьей на протяжение почти семи лет, хоть Райнер и был предателем.. Черт, они ведь все были предателями, и горькая правда в том, что все эти парни – единственные, кто остался с ней. Девушка кивнула Пик в ответ, но мысленно хотела передать, что не хочет больше слышать о друзьях, что достаточно знать, что с ними все в порядке. Перед уходом Фингер оставила ей пачку остывшего печенья и небольшую флягу с водой. Микаса не обратила никакого внимания как на выходящую из палатки Пик, так и на еду, что осталась нетронутой. Она вновь закрыла глаза, уходя из мира без Эрена и Армина.***
Когда Микаса проснулась, было темно. Она поежилась, посчитав себя слишком глупой, чтобы заботиться о времени и дате. Азиатка всё ещё находилась в своей импровизированной палатке в чужой стране, в Марли. Марли. Аккерман щелкнула языком, будучи не в восторге от иноземного слова, которое когда-то было землей их врага. Девушка подумала об этом с иронией, потому что Марли было последним местом, где она хотела оказаться и, возможно, умереть, но всё случилось в точности наоборот. Микаса позволяла себе быть слабой на территории своих врагов. Вставая с шаткой импровизированной кровати, ноги Микасы дрожали, словно желе. Затем девушка вышла на улицу. Враги. Она снова подумала об этом слове, которое теперь казалось бесполезным, потому что в новом мире.. Не должно быть врагов. Потому что всё это закончилось чуть больше недели назад. Всё ещё шатаясь, темноволосая выбралась на открытую площадку, показывающую бесконечное небо, наполненное звездами разных цветов и размеров. Она вспомнила ночь перед повторным взятием стены Мария, когда она, Эрен и Армин говорили под звездами о бесконечных мечтах о море, песке и свободе. Но прямо сейчас Микаса осталась совсем одна. Азиатка подошла к одинокой куче дров и села, совершенно не обращая внимания на прохладный ветерок. На какое-то время она расслабилась, позволяя взлохмаченным волосам слегка развеваться от порывов ветра, а затем услышала шаги: — Микаса?! Её имя казалось чужим, хотя оно уже было буквально таковым. "Чужое" – единственное слово, которым она могла описать своё имя в этот момент. Оно было чужим её друзьям и чересчур чужим для нее самой. Темноволосая решила промолчать, уже зная того, кто был обладателем этого голоса. Конни поспешно направился к ней, совершенно забыв, что он пришел за фляжками для Райнера и Жана. Спрингер не колеблясь сел рядом. Он видел её впервые со времен последней войны. — Что, черт возьми, с тобой случилось? Ты такая худая! И выглядишь так, будто совсем не принимала ванну! Микаса не была уверена, правильно ли она расслышала слова Конни. Он насмехался или беспокоился? Она помнила, что Конни злился на нее из-за её гнилой идеологии, связанной с навязчивой преданностью Эрену, которая привела к неоправданной смерти Саши. Почему Конни говорил с намеком на беспокойство, если это буквально не имело смысла? Она пожала плечами, позволив себе выглядеть немой, действительно осознав, когда в последний раз принимала ванну. Казалось, прошла вечность. Конни вздохнул, на самом деле не зная, что еще можно было бы сказать, потому что, если ему было невыносимо больно потерять Сашу, то Микасе было гораздо мучительнее потерять не только Эрена, но и Армина. Однако, они не должны оставаться на месте, им всем нужно двигаться дальше. Конни признал себя глупым дураком и ещё раз проверил воду. — Микаса, ты потеряла обоих друзей, нет, семью.. Это тяжело. Мы все понимаем.. Но нужно двигаться дальше. Микаса застыла, пытаясь отвести взгляд от Конни. Она не была готова к конфронтации, не была готова к утешению, не была готова двигаться дальше. Поэтому осталась безмолвной. — Через два дня мы уезжаем из Марли. Приготовься и прими ванну. Девушка продолжала избегать взгляда сослуживца, в то время как он всё говорил и говорил о том, что нужно привести себя в порядок, а затем внезапно покинул её, ничего не сказав. Аккерман пожалела, что не принесла печенье и флягу с водой, оставленные Пик. Она почувствовала себя голодной при одной только мысли о том, чтобы покинуть Марли. При одной лишь мысли о возвращении туда, где всё началось. Они, наконец, возвращаются домой.Леви
— Заткнитесь, черт возьми. Это грубое замечание было первой фразой, которую он выплюнул едва открыв глаза. Темноволосый был раздосадован, вял, грязен и постоянно раздражался. Особенно после того, как около часа назад он, наконец, заснул, а теперь был полностью разбит из-за шума, устроенного бессмысленным разговором Жана и Конни. Вздохнув, Аккерман встал, бросая взгляды, которые могли бы убивать людей, если бы в них были кинжалы. Он направился к выходу из палатки, но не успел выйти, как его окликнул Конни: — Капитан Леви! Мы уезжаем через два дня! Ну наконец‐то. Они, черт возьми, наконец-то смогут покинуть эту проклятую дыру, оставив после себя остатки геноцида и дерьмовой войны, которая пролила кровь почти восьмидесяти процентов всего населения. Но Леви оставался бесстрастным, когда поднял одну бровь и посмотрел на Спрингера: — Хорошо. Восемь дней без надлежащей ванны, без нормальной еды и без чая стали для него сущим адом. Он не понимал, как, черт возьми, ему удалось выдержать всё это, учитывая то, что он ослеп на один глаз, а его красивое лицо теперь выглядело, как маска Франкенштейна, еще и два пальца были оторваны из-за взрыва громового копья. Но война закончилась. Это была последняя война. Леви выполнил свое обещание, он, наконец, убил Зика Йегера своими собственными руками. Но почему, черт побери, я кажусь настолько неуверенным? Темноволосый пожал плечами, даже не чувствуя себя счастливым от того, что война закончилась. Он ощущал себя довольно странно и непривычно. Всю свою жизнь он только и делал, что сражался, сражался и сражался. Леви действительно не знал, чем ещё мог заняться, кроме борьбы и выживания. Он был машиной для убийств. Он был солдатом. А из-за своих аккерманских генов не мог даже человеком считаться. Короче говоря, самый сильный воин человечества погиб после того, как они выиграли последнюю войну. Он вспомнил, как Кенни когда-то сказал, что: — Каждый человек – раб чего-то. Теперь, когда война закончилась, Зик был убит, Эрвин, Ханджи и все его друзья-ветераны мертвы.. он буквально остался ни с чем. Он остался один. Хотя эта мысль не особо пугала Леви, потому что он очень хорошо знал, что остался один с того дня, как умерла его мать. Что раздражало больше всего, так это то, что у него нет ни мотива, ни мечты, ни цели, которые заставили бы его двигаться вперед. Так же, как ненависти и борьбы, которым, наконец, пришел конец, когда они выиграли последнюю войну. Сейчас он считал, что самый сильный солдат человечества был похоронен так же, как труп мертвеца. Аккерман продолжал идти к открытой площадке. Он слишком устал бездельничать в своей грязной импровизированной палатке вместе с двумя надоедливыми сопляками, которые так часто глотали свиную мочу, как будто наступил конец света. Леви усмехнулся, подумав, что это было гребаное начало нового мира, ну, по крайней мере, для них. Затем он заметил Райнера. Ублюдок, которого он не смог убить во время повторного взятия стены Марии. Но в этом мире без стен был также мир без ненависти, и Райнер также помог своему отряду остановить ужасный грохот, вызванный Эреном Йегером. Темноволосый вздрогнул только от имени своего бывшего подчиненного, которого поклялся защищать еще тогда, в Разведывательном корпусе. Он внезапно почувствовал себя преданным с близким к отвращению чувством. А затем отмахнулся от своих мыслей, направляясь к пьющему Райнеру. — Капитан.. Что привело вас сюда? Леви почувствовал нервозность, смешанную с потрясением, в словах Райнера. Он сел рядом с ним. — Не обращай на меня внимания. Аккерман продолжал сидеть на шаткой скамейке, по привычке проводя рукой с тремя пальцами по волосам. Он чувствовал, что Райнер исподтишка смотрел на плохо сохранившиеся пальцы Леви, скрывая от него свою немую жалость. — Если бы ты мог быть перевертышем, то твои пальцы наверняка отрасли бы вновь.. – пошутил Браун. — Жаль, что я Аккерман, – Леви, как можно более невозмутимо, пытался ответить на очевидную шутку Райнера. – Мы уезжаем через два дня. Ты всё еще с нами? Но, черт побери, больше нет никакой стены, которую ты мог бы сломать. На этот раз Леви позволил своему черному юмору разыграть шутку, которая, похоже, заставила блондина почувствовать себя довольно неловко. — Это мой родной город.. Я остаюсь. С Пик, Энни, Фалько и Габи. Такой шанс выпадает лишь раз в жизни, я даже не знаю, может ли это повториться снова.. Поэтому я обязательно воспользуюсь им с теми, кого люблю, – Райнер заговорил с таким видом, будто уже давно заготовил ответ на этот вопрос. Говоришь о том, чтобы провести время с людьми, которых любишь? Тебе чертовски повезло, гребаный ублюдок. Ну, а как насчет нас? Леви решил не отвечать не потому, что не находил слов, а просто потому, что не мог подобрать нужные слова. Он догадался, что Райнер не сможет понять его. Поэтому закрыл глаза и позволил тишине заполнить напряжение между ними. — Итак, капитан.. Значит ли это, что уезжаете только вы, Жан и Конни? – Браун был сильно разговорчив, и Леви мог поклясться, что если ему ампутируют еще один палец, то он обязательно заставит Райнера его съесть. — Да. Может быть. Не знаю, – ответил Аккерман, потягиваясь и заставляя позвонки лязгать, издавая хлопающие звуки. Он встал, оставив блондина позади, потому что не хотел слушать, как Райнер читает ему лекции о том, как он должен воспользоваться своей оставшейся жизнью и что он должен наслаждаться этим шансом на миллион. Но будь прокляты стены, Браун вел себя как кот, бегающий вокруг каши, когда открыл рот для нового разговора: — Капитан Леви.. Насчет.. Но Леви никогда не ходил вокруг да около, поэтому сказал быстрее: — Спроси и покончи с этим. — Микаса. Она наконец вышла из своей палатки. Конни рассказал нам о том, как она похудела. Пик тоже говорила, что она плохо ест и её тошнит. Она безнадежна.. – Райнер внезапно погрустнел и опустил взгляд на песчаную землю. Леви невероятно сильно захотелось рассмеяться, потому что, черт возьми, он полностью забыл о ней. Верно. Прошло восемь дней с тех пор, как он видел её в последний раз, столько же с того времени, когда она убила Эрена Йегера. Он был бесчувственен в этой части, он никогда не навещал её, даже не проявил инициативы спросить у двоих сорванцов, как она, несмотря на то, что Микаса живет в женской зоне. Ему хотелось захлебнуться собственной слюной, потому что после созданного ими духа товарищества и доверия, какого черта он оставил её незамеченной и совершенно забытой, как какого-то второстепенного персонажа, когда на самом деле она была главной героиней этой истории. Он был совершенно растерян, когда, мысленно заикаясь, пытался ответить. — Я не знаю.. Она поедет? Это всё, что он смог сказать, несмотря на внезапное желание расспросить Райнера. Что делает Микаса? Как она себя чувствует? Не больна ли она? Те вопросы, которыми он не задавался последнюю неделю. Леви щелкнул зубами и прошептал про себя «я худший». Браун пожал плечами и покачал головой. Аккерман понимает, что Райнер не знает ответа на этот вопрос. Он вообще не обязан был на него отвечать. Поэтому, промолчав, Леви сунул руки в карманы и ушел.***
Леви видел, как поднимается солнце. В те времена, когда убийство титанов было для него всего лишь детской забавой, примерно в этот час Эрвин всегда шумно объявлял, что начался новый день. А прямо сейчас? Казалось, не было никакой разницы, поднимается солнце или это и вовсе была луна. Выжившие люди в Марли не спали и даже не отдыхали. Все, что они делали – это поклонялись, молились, устраивали вечеринки, пировали и было еще множество неприятных событий, которые раздражали темноволосого. Люди другой расы, как правило, склонны быть более заботливыми, открытыми, разговорчивыми и более дерьмовыми. И если бы его правый глаз не был так сильно поврежден, он бы закатывал их двадцать четыре часа в сутки. Потому что это чувство было новым для него, потому что раньше это чувство было целью, которую они все – Эрвин, Ханджи, Моблит, Майк и его последний отряд, разделяли и так сильно хотели достичь. Но теперь, когда они достигли цели, он чувствовал себя чертовски плохо, потому что ценой этого было убить всех своих друзей, оставив с ним просто трёх надоедливых паршивцев. Иногда Леви задавался вопросом, почему он вообще носит титул "сильнейшего воина человечества", если не может защитить драгоценные жизни дорогих ему людей. Аккерман не знал ответа и изо всех сил пытался его найти. Леви поправил ремень, который всё ещё был на нем. Прошло восемь дней с тех пор, как ремни от УПМ умоляли его избавиться от них, поскольку больше не нужны. Но через восемь дней после того, как это дерьмо закончилось, он не мог найти никакой видимой причины избавиться от портупеи, потому что думал, что именно она была причиной его выживания и, возможно, последним воспоминанием о том, чем он занимался всю свою жизнь. Так что Аккерман позволил кожаной сбруе поглотить его, как паразита, о, подождите, кожаная сбруя сделала это, как будто Леви был своего рода паразитом, сосущим невинного хозяина. Вдали послышался звон колоколов, знаменовавший завтрак. Он встал с того места, где сидел, втайне надеясь, что его ждет чашка хорошего чая.***
Путь в импровизированную столовую оказался хуже, чем он мог представить. Последние семь дней он только и делал, что оставался незамеченным, незаметным и праздным. Леви не хотел слышать такой шумихи как похвалы или благодарности в свой адрес. Ведь когда он поднялся в звании, превратившись в командора Разведывательного корпуса, все, что он слышал – это похвалу и благодарности. Не потому, что он был высокомерным придурком или человеком, который не может ценить благодарность людей, а просто потому, что его очень сильно раздражало, когда люди видят в нем только своего рода оружие и машину для убийств. Не то чтобы Леви открыто признавался в этом, но ему почему-то хотелось жить нормальной жизнью. Но вот начало этой нормальной жизни, тогда почему же я не могу принять её? Темноволосый отмахнулся от своих мыслей и молча кивнул людям, которых даже не знал, а затем вошел в палатку, где подавали еду. Он огляделся, молча наблюдая за множеством беженцев, которые, казалось, были настолько голодны, что улыбались, когда выстраивались в очередь за миской безвкусной каши, которую Леви ненавидел. Но дерьмо случилось, и даже если это было временным явлением, они тоже были беженцами и должны были съесть эту мерзкую кашу, чтобы выжить. Тц. Его взгляд продолжал задерживаться на людях, пока он не нашел своих товарищей или двух надоедливых сопляков, которых хотел ударить каждый раз, когда они напивались в их общей импровизированной палатке. Но даже если эти отродья постоянно раздражали его, он был рад, что они у него есть просто потому, что они были единственными людьми, оставшимися с ним на войне. Единственная семья, оставшаяся с ним после оной. И Микаса. Он горько усмехнулся, в то время как размышлял, почему вел себя, как бесстрастный человек, который ничего не мог сделать, если это не приказ. Но не было никаких приказов, как и не было никакого начальства или чего-то еще. Мир не был таким же, как вчера, а это означало, что он тоже должен измениться, чтобы двигаться дальше. — Капитан Леви! А вот и чай! Мне удалось достать вам чашку! – он услышал взволнованно-раздражающий голос Жана, когда тот помахал ему рукой. Наконец-то, черт возьми. Он поспешно подошел к тому месту, где сидели Жан с Конни. Второй быстро подвинул свою задницу, освобождая немного места для Леви, поскольку импровизированный обеденный стол был слишком мал. Это будет первый раз, когда он действительно будет есть с ними с тех пор, как был слишком занят, сердясь на неважную чушь, из-за которой даже забыл о важных делах для нового мира без стен. Аккерман взял фарфоровую чашку, в которую был налит чай. Она была паршивой, старой и почти разбитой, когда он провел по ломанным линиям безымянным пальцем. Но это не имело значения, Аккерман странным образом взял чашку за ободок и осторожно приложил его к своим перешитым губам. — Этот чай на вкус как дерьмо. Все знали, что Леви никогда не был человеком слова, и когда наступали редкие моменты и приходилось выплевывать важные решения, его язык двигался независимо, облачая в слова лишь грубости. Тем не менее он видел, как Жан и Конни хихикают, запихивая в рот безвкусную кашу, независимо от того, что он сказал. Но затем где-то на периферии темноволосый почувствовал, что Райнер шел к их столу вместе с еще двумя отродьями – Энни и Пик. Леви слышал, как Фалько приветствовал его, но решил не отвечать ни взглядом, ни кивком, потягивая свой дерьмовый чай. "Так будет лучше", – подумал он. Аккерман использовал всё своё слуховое чутье, чтобы подслушать то, что обсуждали молодые люди, и они, вероятно, говорили о планах, мечтах, новых целях, обменивались старыми воспоминаниями из казарм: смехе, разбитых сердцах, о том, как Микаса постоянно отвергала Жана, о том, как Конни в конечном итоге завидовал Никколо и тому, как Энни ужасно скучала по Армину. Смесь счастливых и печальных историй наполнила воздух, пока ребята болтали так, будто завтра не наступит. Потом Леви вспомнил, что они скоро уезжают, и, возможно, этот раз станет последним, а они никогда больше не увидятся, потому что бывшие кадеты 104-корпуса наверняка расстанутся. Все скорбные приветствия всегда имеют свое прекрасное прощание. Или, может быть, наоборот. Он позволил последней капле своего ужасного чая задержаться на его ядовитом языке, прежде чем решил, что ему следует вернуться в их палатку и, наконец, спокойно поспать без раздражающих Конни и Жана. Но прежде, чем его планы осуществились, первый снова окликнул его: — Капитан Леви! — М? Аккерман, наконец, оглядел окружающих его людей. Всё взгляды были устремлены на него, как будто они ждали, что он скажет что-нибудь важное, и вскоре понял, что на самом деле не обращал внимания на их болтовню. — Что? — Что вы будете делать, когда мы вернемся на Парадиз? Леви почувствовал себя скованно, немо и неуютно. Он должен был ожидать этого вопроса раньше, он должен был быть готов дать ответ на него, тем более, что этот вопрос был обращен к его меланхолическим мыслям о том, каким бесполезным мусором он стал после войны. Но его тело все еще реагировало так, словно было удивлено, словно кто-то, кого он не знал, спросил его, какой подарок он хочет на свой проклятый день рождения. Он приоткрыл рот, но тут же закрыл его в нерешительности. Что, черт возьми, ему мешало? — Я не знаю. Он мог видеть напряжение на лицах бывших марлийских воинов. Никто на самом деле не хотел говорить с ним, кроме Райнера, особенно после того, как этот ублюдок Зик сказал всем воинам, что он опасный дьявол с острова Парадиз. Но, возвращаясь к теме, у него действительно не было никаких планов. Он мог поклясться, что слышал воображаемый смех Ханджи и Эрвина. Леви чувствовал себя тонкой бумагой, ожидающей, когда волны унесут его куда угодно. — А как насчет женитьбы, капитан? Вы никогда не думали о том, чтобы завести семью? Дрожь пробежала по его спине, когда он услышал слово "семья". Аккерман почувствовал себя замороженным, будто ему правда было холодно, но в то же время ему было и жарко. Не по непристойной причине, но ему стало жарко от смущения, потому что он на самом деле забыл, что у него все еще есть одна семья.. Э-э, дальняя родственница? Кровная родственница? Ему было все равно, потому что она была самой близкой из всей семьи, которую он мог получить на тот момент, и все же он игнорировал ее, как будто был избалованным плохим парнем. — Я не знаю, – это было все, что он мог ответить, хотя ему не терпелось спросить этих парней, где он может найти Микасу прямо сейчас. Леви вздохнул и, наконец, встал, приняв твердое решение вернуться и попросить свой разум уснуть. Его не волнует, какие лица были у всех, когда он шел к выходу, но, когда Жан позвал его в последний раз, Леви остановился и прислушался. — Капитан, было бы лучше, если бы вы.. Пожалуйста, навестите ее. Пожалуйста, навестите Микасу. Она безнадежна. У нее нет никаких планов.. Кроме одного. Ее единственный план сейчас – умереть. Я не знаю насчет вас двоих, но.. Боже.. Вы – единственная семья, которая у неё осталась. Жан смотрел на него умоляющими глазами, чувствуя жалость к ним обоим. За последние несколько лет, может быть, почти десять, он отлично справлялся с любыми эмоциями на лице. Такой человек, как Леви, был прекрасным примером стоического лица статуи, которому было наплевать, больно ему или нет, потому что он хорошо умел скрывать эмоции. Но к черту это все, потому что в тот момент, когда он услышал последнюю фразу, которую произнес Жан, он почувствовал, как его веки опустились так же, как его сшитые губы изогнулись к низу. Он ушел, ничего не сказав в ответ.Микаса
Последним человеком, которого она хотела видеть, был Леви Аккерман. "Нет", – подумала она. Ей стоило перефразировать это. Последним человеком, которого она хотела видеть, пока страдала, как избитая лама-пиньята, был Леви Аккерман. Фамилия казалась ей нереальной, искаженной и незнакомой на ее обезвоженном языке. Ни для кого уже не было секретом, что у них была одна фамилия. Это означало, что они принадлежали к одному клану, и, возможно, Леви был самой близкой семьей, которую она могла получить на данный момент. Точно так же, как закончилась война, всё её обиды и разочарования по отношению к своему капитану также иссякли в тот момент, когда она убила Эрена. Она даже была уверена в том, что попрощалась с Леви, потому что думала, что их решение окажется самоубийством, и ни у кого не будет шанса выжить. Но, черт, это видимо должно было быть шуткой, потому что им обоим повезло, а может, и не повезло, и оба живы, чтобы дышать на чужой территории Марли. Она задавалась вопросом, что, черт возьми, делает этот коротышка, потому что не видела его с момента окончания войны. А потом она подумала, что, может быть, так было лучше, потому что ей не хотелось ещё раз разговаривать с Леви о вещах, о которых не должна сожалеть, о том, что прошлое осталось в прошлом и что она не может ничего поделать, кроме как жить с этим. Прошел уже час с тех пор, как прозвенели колокола, указывающие на то, что пришло время завтрака, и, как обычно, у неё не было аппетита, чтобы поесть, а также разговаривать с кем-то, кто хотел её навестить. Микаса чувствовала, как у неё сводит ноги из-за отсутствия движений, которые она не совершала последние несколько дней. Поэтому она села в который раз, чувствуя себя практически удовлетворенной, как будто это была какая-то детская задачка, которую девушка быстро выполнила. Погода была влажная, и её одежда казалась липкой и потной. Аккерман не могла отрицать, что от неё уже пахнет лошадиным дерьмом, от нее сильно воняет, и это заставило её добавить причину, по которой она не хотела, чтобы Леви её видел. Она и так уже докучала себе, и было бы жаль вовлекать своего капитана в эту ужасную вонь. Впервые в своей жизни без стен она наконец решила предпринять какое-то серьезное действие. И это было для того, чтобы очистить её грязное липкое тело.***
Необходимость является основным мотивом, почему она оказалась в общей импровизированной ванной в поисках ковша и ведра. Неудивительно, что они испытывали нехватку воды, чего ещё она ожидала после войны? Праздник и вечеринка? Азиатка усмехнулась. Конечно, все вокруг было в полном хаосе, физически и морально. Микаса открыла крышку последней бочки, наполненной холодной водой, и сказала себе, что это будет первая и последняя ванна, которую она примет перед отъездом из Марли. Она нашла наполовину очищенный кокосовый орех, сделав его своим самодельным ковшом. Девушка облилась и принялась агрессивно тереть своё тело. Микаса хотела избавиться от пятен, ран, боли и воспоминаний. Если от её тела так плохо пахло, тогда её воспоминания были еще ужаснее. В соответствии с её предположениями, в общей ванной не было полотенца. Хорошо, что она продумала все заранее и принесла сброшенное со своей шаткой кровати белье, сделав его тканью, которая её высушит. Когда она вышла из ванной после трех полных часов её банных процедур, на неё смотрели две пары глаз. Энни и Пик. Микаса была не в настроении говорить о чем-либо, поэтому просто молча прошла мимо них. Она не хотела разговаривать с Энни в этот момент, потому что знала, что шансы поговорить об Армине были высоки, особенно после того, как Арлерт признался в своих чувствах к Энни перед смертью. Ей было грустно не из-за того, что она скучала по Армину, а от того, что дела у Армина и Энни шли хорошо, а потом всё слишком внезапно оборвалось. Почему они все так или иначе должны страдать? Микаса не знала, и у неё не было сил беспокоиться. Она знала только, что вернется с Конни и Жаном домой.. И если повезет, то она найдет что-нибудь, что соответствовало бы её интересам в новом мире без Армина и Эрена. Капитан Леви тоже возвращается домой? Внезапное осознание существования Леви заставило её вздрогнуть. Подумать только, что Конни и Пик никогда не упоминали при ней о капитане. Она хихикнула про себя, потому, что, черт возьми, с ней не так? Как её незваные посетители осмелились бы поговорить с ней, если она не хотела ни о чем говорить? Микаса чувствовала себя бесполезным тупым мусором. Вернувшись в палатку, она подобрала свою грязную одежду. Азиатка фыркнула, рассматривая грязное поло и черные брюки, думая, что ванна, которую она приняла, была бесполезна, потому что забыла, что у нее нет лишней пары одежды. Если бы только Аккерман не была робкой девушкой из прошлых дней, то, может быть, смогла бы достать хотя бы пару вещей из выданного пайка. Микаса вздохнула, делая свою сложную жизнь немного менее сложной, снова одеваясь в грязную одежду.***
Еще пару часов она пробыла в импровизированной палатке. Девушка ненавидела находиться здесь, ненавидела одиночество, но другого выхода у неё не было. Просто потому, что одиночество она ненавидела меньше, чем бесполезные разговоры с людьми. Микаса провела рукой по своим черным волосам, думая, когда, черт возьми, все стало настолько сложным. Ах да, потому что у меня больше нет цели. Колокола зазвонили третий раз за день, тревожно напоминая, что пришло время ужина, и Микаса больше не могла отрицать, что она действительно проголодалась. Живот тяжело урчал, и девушка чувствовала, как желчь поднимается к горлу. Нужно было что-нибудь съесть, но она также нуждалась в изоляции от всех, чтобы поддаться горю, которое пожирало её душу. Быть или не быть? Она фыркнула, мысленно ударив себя, потому что являлась Микасой Аккерман, и её гордость всегда была впереди неё. Девушка не выбрала первую часть и вновь легла на кровать. Если она пережила войну, то, возможно, смогла бы пережить и голод. Девушка закрыла глаза и понадеялась, что в следующий раз, когда она их откроет, это будет их отъезд в Парадиз.***
Её туманные глаза открылись из-за низкого, мертвецки холодного и сексуального голоса. Должно быть, она спала, потому что ничего не видела, лишь темноту, заполнявшую пустоту. Сны могут быть сюрреалистичными, как и голос, разбудивший девушку от предельно пассивного состояния её бесстрастного ума. — Эй. Низкий, мертвецки холодный и сексуальный голос стал теперь громче, поскольку она слышала шаги. Микаса протерла глаза, пытаясь вспомнить, какой был день и который час. Это была чертовски глупая вещь, о которой она могла только думать, вместо того, чтобы угадать владельца голоса её нежеланного посетителя. Она остановилась, когда поняла, что был один-единственный человек, который может вторгнуться в её личное пространство просто так. — Капитан? Девушка не услышала ответа, но вместо этого услышала приближающиеся к ней шаги, затем они остановились, и та услышала лязг подноса на своей койке. — Ешь. Есть? Подождите, что? Это завтрак? Сколько, черт возьми, времени? Неужели я так долго проспала? Мы собираемся вернуться домой? У темноволосой было чересчур много мыслей, поэтому она поспешно села, полностью игнорируя свои растрепанные волосы, не говоря уже о своей плохой осанке. — Я.. капитан.. – она могла сравнить себя с клоуном, когда заикалась, пытаясь переварить множество вопросов в своей голове. — Ешь. Мерзкая каша и ломтик яблока – это все, что мне удалось сохранить, – Микаса не могла ясно видеть Леви, но чувствовала, что он сидел рядом с подносом и едой, который поставил ей на кровать. Азиатка была благодарна за то, что было темно, и Леви не мог видеть её грязную одежду. Но, возможно, дело не только в грязной одежде, но и в гораздо большем, потому что она не хотела, чтобы капитан видел ее такой: выглядящей и чувствующей себя бесполезным мусором, от которого нужно было немедленно избавиться. Микаса была в дурном настроении в тот момент, но не могла выгнать его, когда все, что он сделал – это принес ей поднос с едой. — Почему.. Вы здесь? – спросила Микаса, прикусив нижнюю губу, так как почувствовала, как защипало глаза. Почему она так близка к слезам? Это всего лишь её капитан, а он был не кем иным, как её бесстрастным несчастным дальним родственником. — Тц, – он усмехнулся. Эта постоянно присутствующая раздражающая насмешка, которую она обычно пропускала мимо ушей, как что-то ненужное, но прямо сейчас его смех, казалось, был уместен. – Не заставляй меня сожалеть о том, что я поделился с тобой своим любимым фруктом. Так что ешь. — Я.. Спасибо.. Если хотите, можете съесть кусочек яблока.. — Микаса, – Леви повернулся к ней, и она увидела сверкающие голубые глаза с оттенком стали, освещенные тонкой полоской света луны. Она видела, что, хотя он пристально смотрел на неё, его брови нахмурились, намекая на беспокойство, которого она никогда раньше не видела. – Эта каша безвкусная. Я не хочу, чтобы тебя еще раз стошнило только потому, что ты не можешь справиться с этим безвкусным дерьмом, так что смешай её с ломтиком яблока. Оно может быть не совсем свежим, но оно сладкое. Просто доверься мне. Доверься мне. Эти слова казались сейчас такими теплыми, такими близкими к дому, что она почти забыла, что это были те же слова, которые капитан говорил ей бесчисленное количество раз, когда она сомневалась в его странных действиях. Леви просит её доверять ему. Если бы она слишком остро отреагировала, то могла бы прожить еще один день с простыми словами "доверься мне", кружащимися в её испорченному мозгу. Микаса внимательно взглянула на своего капитана, который всё ещё смотрел на неё скучающим взглядом, и пододвинула к себе поднос с едой. Она жевала почти по две ложки за раз, потому что была ужасно голодна, не замечая того, что каша была ужасной, ведь если бы даже Леви принес заплесневелый хлеб, Аккерман охотно съела бы его, просто чтобы утолить свой сильный голод. Азиатка знала, что ела нетерпеливо, но всё же оставила лучшее напоследок, потому что сначала поглотила мерзкую кашу, прежде чем съесть избранную половинку любимого фрукта Леви. И тот был прав. Яблоко оказалось сладким. Девушка задавалась вопросом, когда, черт возьми, её жадный капитан научился делиться? А затем пожала плечами, вспоминая о том, что вообще она могла знать о действиях Леви, если была слишком занята заботой об Эрене. Микаса слишком углубилась в свои мысли, чтобы заметить, что Леви всё время смотрел на неё. Как только она покончила с этим восхитительным кусочком яблока, она потянулась к фляге с водой и выпила её слишком быстро. Они оба услышали её резкие глотки. Азиатка ожидала, что Леви обругает ее, или даже оскорбит, или поморщится в ответ, но, к её удивлению, он просто сидел и ничего не выкинул. — Спасибо. За то, что принесли еду.. Она снова услышала, как Леви усмехается, его нос поморщился, когда он тяжело вздохнул. — Не стоит.. А теперь ложись спать. Микаса не ответила, позволив тишине заполнить убаюкивающую напряженность между ними. Честно говоря, она не хотела вновь ложиться спать, но и не хотела чувствовать себя одинокой. Сложнее всего было то, что промежуточных звеньев не было, но самым сложным было то, что она не могла заставить себя поговорить с Леви. Она ощутила, как он встал, когда убирал поднос с койки, и вдруг внезапно почувствовала себя очень одинокой. Одна мысль о том, что он вернется в свою палатку, заставляла её чувствовать себя так, как тогда, когда умерли Эрен и Армин. Это осознание могло буквально свести её с ума. Она хотела нарушить тишину, хотела снять напряжение, потому что это было то, что ей нужно. — Леви, – она назвала его по имени, не думая, было ли это слишком громко или наоборот беззвучно. Назвать его по имени, лишив звания, казалось слишком личным и интимным, – Леви, – Микаса позвала его снова, не колеблясь. Даже если это сделает её голос хриплым. На этот раз его имя было на вкус как мед, застрявший у неё в горле и затуманивший её мысли. – Леви.. Он остановился, но молчал на протяжение нескольких минут. Это не принесло ничего хорошего, поскольку она чувствовала, как сжимается горло от его медового имени, её глаза жгло только потому, что она все не чувствовала ничего, кроме одиночества. — Микаса, – она услышала, как он снова назвал её по имени. Это было непривычно, поскольку темноволосая никогда не слышала, чтобы он обращался к ней по имени настолько часто. Леви устало посмотрел на нее, прежде чем продолжить: – Ты должна поспать. — Но.. — Тебе нужно поспать, чтобы затем проснуться. Так что позже ты съешь еще одну дерьмовую кашу на завтрак. Я не хочу.. – Леви замолчал, сделав еще один шаг, Микаса не могла определить, насколько далеко он находится. Но ей бы хотелось, чтобы он был ближе к ней. Затем она снова услышала голос, – Я не хочу видеть тебя такой. Она должна была почувствовать себя оскорбленной. И если бы она всё ещё была прежней собой, то её бы переполнили ярость и раздражение. Та Микаса наверняка встала бы на пятки и ударила Леви прямо в его молодо выглядящее лицо. Однако сейчас она чувствовала себя побежденной, одинокой и жалкой, но не обижалась. То, что желание, загаданное ранее, сработало совершенно наоборот, и Леви увидел её разбитой, причинило боли больше, чем она могла признать. — Мне жаль.. — Не надо. Не трать время на жалость к никчемному человеку вроде меня. Если и есть кто-то, кому следует извиниться, то это должен быть я. — Я не хочу чувствовать себя одиноко, – выпалила она откровение, которое не давало ей покоя несколько дней. Скорее, я не хочу, чтобы ты уходил, Леви.. Он вздохнул. Затем свободная рука капитана легла на его бок. — Ты не будешь. Мы уезжаем позже, в сумерках. Приведи себя в порядок, – затем он бросил ей кусок ткани, – смени свой грязный верх.. Это мое, поэтому чистое. Аккерман сделал несколько шагов к выходу из её палатки и снова заговорил: — Спокойной ночи, глупое отродье. Леви ушел не дождавшись ее ответа. Она на самом деле не понимала, что он имел ввиду, говоря, что он должен быть тем, кто должен извиняться и тому подобное. Темноволосый уже ушел, но скупое чувство в её глазах не исчезло. Она подняла кусок ткани – чистой ткани, которую бросил ей Леви. Она пахла, и пахла чистым, приятным, теплым, сосновым и.. Запах напомнил ей о нем. "Совсем как дома". Похоже, её нежеланный посетитель впервые превратился в нужного.Леви
Когда темноволосый покинул импровизированную палатку Микасы, то, наконец, выдохнул. Леви не думал. Он точно знал, что не мог хорошо и методично подумать. Разум был затуманен с того момента, как Жан умолял его поговорить с Микасой. Все говорили, что Микаса безнадежна, но не все понимали, что он тоже безнадежен. Возвращение в палатку было хреновым. Он чувствовал, как дрожал при ходьбе, шатался из-за раненого колена. Леви ощущал себя точно так же, как в тот момент, когда подорвался на громовом копье. Он никогда не думал, что может чувствовать себя так, чувствовать себя таким запыхавшимся, слабым, неуклюжим и никчемным только потому, что Микаса трижды назвала его по имени. И это объясняло, почему темноволосый не мог думать. Потому что нормальный человек остался бы. Утешил её. Обнял её. Остался с ней, даже если это означало просто поговорить о какой-нибудь чепухе. Микаса осталась одна, и в тот момент, когда он навестил её, она почувствовала себя немного лучше, но затем все вернулось на круги своя только потому, что Леви явно не думал о своих действиях. Просто потому, что он ушел. Да, ему удалось принести ей еду. Ему удалось поделиться своим любимым фруктом – последним и единственным яблоком, которое он смог найти, и был так голоден, потому что не съел эту безвкусную кашу, а передал её ей. Но, по правде говоря, этого было недостаточно. Аккерман должен был признать, что в этом было меньше всего необходимости. Потому что, несмотря на то, что Леви не мог ясно видеть её лицо, он знал, что Микаса хотела, чтобы он остался. Это было то, в чем она больше всего нуждалась. И все же трусость поглотила его. Аккерман только и говорил что о дерьмовой каше. О том, как она хорошо позавтракает позже. О том, какая она грязная. О том, как он не хотел видеть её такой. Он чувствовал себя ребенком, обиженным ребенком, говорящим своим врагам, что не хочет их видеть, потому что они воняют и выглядят уродливо. Леви не ненавидел её только за то, что она была грязной. Он сказал ей, что, возможно, не хочет видеть её такой – слабой, безнадежной, никчемной и бесполезной, такой же, как тот человек, которым является и он. Не опасаясь никаких дисциплинарных санкций, Леви ударил ногой по одинокому камню, который пролетел мимо общей ванной. Мужчина нуждался в разрядке. Ему нужно было выпустить пар, нужно было убить кого-то, убить титанов, что угодно, ради того, чтобы он оставался в здравом уме и чувствовал себя живым. Но правда была в том, что в этом мире больше не осталось никого, кого можно было бы убить. Причин для насилия больше не оставалось. Это был новый мир, мир без стен, мир без Эрвина, Ханджи и его товарищей, мир, который был исправлен. И, возможно, именно это убивало его и делало бесполезным.***
Он оставался снаружи еще час, прежде чем вернуться в их общий вигвам. Леви даже не знал, зачем возвращался туда, когда всё, что он делал, это ворочался на своей кровати. И все же темноволосый вернулся, убеждая себя, что час сна лучше, чем ничего. Его кровать стояла посередине, между кроватями Конни и Жана. И когда Леви шел, направляясь к своему месту, то, увидел слюнявого Конни, разинувшего рот в глубоком сне. Потом мужчина что-то услышал. И это что-то заставило его нервничать. Стоны. — Насколько же дерьмовым может стать этот день? – поморщившись, пробормотал себе под нос Леви. Стоны – прерывистое дыхание, влажные звуки и любые другие дикие звериные завывания, которые он мог описать, заставляли его морщиться. Раньше Леви говорили, что он кот в человеческом обличье, так что, возможно, именно поэтому эти похотливые ублюдки не заметили его присутствия. Но кто бы это мог быть? Сношаться в полной темноте – это наслаждения нового мира? Леви уже знал, что первым из этой парочки точно был Жан, но не совсем мог себе представить, кто бы мог быть той девушкой, заинтересованной так называемой "лошадиной мордой". Негромкий скрип, который издала кровать, заставил его поморщиться еще сильнее. Хотя Аккерман и продемонстрировал свое отвращение, он дал им несколько минут, чтобы почувствовать присутствие третьего лица, прежде чем потревожить. — Мерзость, – на этот раз его голос был громче, и это заставило сопляков тревожно высунуть головы из-под одеяла. Леви увидел Жана.. и Пик. Он отвел взгляд, вынуждая себя смотреть на слюнявого Конни, который выглядел так, словно находился в другом измерении. Хоть у него всё ещё хватало достоинства не участвовать в этом мерзком порно. — Я.. капитан, мы.. — Я знаю. Ты трахаешься. — Нет, мы.. извините.. Заикающийся голос Жана вызвал у Леви еще большее отвращение и смущение. Он не знал, стоит ли ему выходить, чтобы позволить паршивцам насладиться своим вечером, или наоборот. — Хочешь, я выйду, чтобы ты мог закончить свои внеклассные занятия? На этот раз ответила Пик: — Прошу прощения, капитан. Мы просто выйдем. Марлийка говорила с таким покорным видом, словно они совершили незаконный поступок. Пик жестом велела Жану следовать за ней, пока сама нервно поправляла блузку. И он последовал её примеру, подбирая брошенное поло и одновременно застегивая пуговицы на брюках, промямлив себе под нос что-то вроде: — Сэр.. Но Леви оборвал его, совершенно раздосадованный тем, как Кирштайн заикался, словно у него был какой-то дефект речи. Аккерман не знал, видел ли Жан, как он покачал головой. По правде говоря, Леви было как-то всё равно. Он наблюдал за тем, как Жан вышел из палатки, прежде чем снять сапоги и погрузиться в свой беспокойный сон. Темноволосый еще раз напомнил себе, что если ранее ему нужна была насильственная разрядка от беспокойства.. то, возможно, Кирштайн нуждался в такой же, только в форме соития. Это звучало правдоподобно. Тц.***
Леви проснулся от громкого звона колоколов, уведомляющих о начале завтрака. Он вяло открыл глаза, пытаясь вспомнить вчерашний день, поймать забытые короткие сны и пересилить своё разбитое состояние. Должно быть, он проспал по меньшей мере четыре-пять часов, и его раздражало, что никто из двух его соседей по комнате не взял на себя инициативу разбудить его. Аккерман выпрямился на постели, рассеянно потирая колени, а затем потянулся за ботинками. Когда он не увидел Жана с Конни, то попытался восстановить в памяти всё, что было до этого и хотел было начать жаловаться, что не может найти запасную рубашку, но потом вспомнил, что вчера вечером сам отдал её Микасе. Затем он вновь опустился на старую шаткую кровать, пощипывая переносицу. Стоит ли вообще идти? Стоит ли мне есть эту дерьмовую кашу? Должен ли я увидеть её? Последний вопрос определенно забеспокоил Леви ещё сильнее. Сон никогда не был лекарством от его проблем, возможно, это объясняло, почему он спал как демон, то есть, вообще не спал, за исключением прошлой ночи. Мужчина вздохнул, покачал головой и провел рукой по своим растрепанным волосам. Для начала, он выглядел хреново. Аккерман просидел ещё минут пятнадцать, полностью погрузившись в раздумья о том, стоит ли ему идти завтракать. Нет, не так. Стоит ли ему идти к ней или нет? "Чертовски сложно", – мысленно произнес он про себя. Почему все становится таким сложным, особенно сейчас? Он был уже стар, чтобы вести себя как подросток, у которого скачут гормоны. Леви поправил складки на своем поло и портупее, решив, наконец, встретиться с Микасой. Чтобы позавтракать, идиот.***
— Капитан! Мне удалось раздобыть для вас чашку чая! На этот раз его окликнул Конни и жестом пригласил сесть за стол. Леви направился к ним, кивнув оному и метнув на Жана подозрительный взгляд. Не то чтобы его волновала тайная внеклассная программа, которая произошла прошлой ночью, но ему было просто противно думать о том, что паршивцы действительно сделали это перед слюнявым сопляком, спящим без задних ног. Он готов был поспорить, что Конни вообще ничего не знает. Аккерман сел на предоставленное ему место и потянулся за чашкой чая, который, как он предположил, снова был ужасным на вкус. Но, несмотря на это, Леви вновь положил пальцы на край чашки, а затем коснулся ею зашитых губ. — На вкус как дерьмо, – констатировал он. Конни усмехнулся, запихивая в свой большой рот по два куска хлеба за раз, а Жан напряженно вертел ложкой в безвкусной каше, собираясь что-то сказать. Леви догадывался, что Кирштайн хотел извиниться за свое поведение, однако, ему помешали появившиеся марлийские воины. Как и в прошлый раз, Аккерман не поднял головы, не поздоровался и не ответил, в общем, не подавал никаких признаков присутствия. Так было всегда – как начиналось, так и должно заканчиваться. Допивая чай, он сделал вид, что ему на всех наплевать, а затем встал и огляделся. Леви всматривался в подносы с едой, размышляя, не осталось ли чего-нибудь на кухне. Что-нибудь из того, что темноволосый мог принести ей еще раз. Ему постоянно приходилось напоминать себе о том, что если он был полным дерьмом в сладких речах, то, возможно, должен был показывать себя в действиях. — Вы что-то ищете? В столовой было немного шумно в то утро, особенно из-за огромнейшего количества детей, поэтому Леви действительно не узнал голос того, кто к нему обратился. Сначала он обернулся, чтобы проверить, не Конни ли окликнул его, но тот только сидел с удивленной физиономией, как и остальные ребята с широко раскрытыми глазами. Аккерман нахмурился, борясь с желанием спросить, какого идиотского призрака они увидели, но теплая рука схватила его за запястье, заставляя обернуться. — Микаса? Азиатка кивнула, одарив его едва заметной улыбкой, а затем, как ни в чем не бывало, заняла его место за столом. Леви пристально наблюдал за ней, как будто его глаза были прикованы только к этой странной женщине. Она уже держала ложку в левой руке, готовая зачерпнуть безвкусную кашу и откусить большой кусок от.. что это, черт возьми? — Ты собираешься есть это дерьмо? – он не мог промолчать и не выплюнуть слово "дерьмо", потому что его глаза не могли поверить в то, что в хлебе Микасы цвела настоящая плесень. Лицо Леви внезапно сморщилось, пытаясь сдержать тошноту. Может быть, сейчас они и беженцы, но он поклялся себе с того самого дня, как стал беден как крыса, что никогда не будет есть заплесневелый хлеб, даже если не сможет утолить голод. — Да.. Это был последний хлеб, – она выглядела так, будто собиралась полакомиться свиными ребрышками, когда схватила ложку каши и сунула её в рот. Леви снова заговорил: — Конни, обменяйся хлебом с Микасой. — Сэр, все в порядке.. — Микаса, – Аккерман свирепо смотрел на неё и боковым зрением заметил, что все взгляды уже устремлены на них, пытаясь проанализировать, что же случилось с Леви ранним утром. Но ему было все равно, что подумают о нем другие, когда снова заговорил, – Конни обожает заплесневелый хлеб. Так что обменяйся с ним. Конни сглотнул, его лицо напряглось, когда он несколько раз кивнул, предлагая свой надкусанный хлеб Микасе, глядя в направлении пугающего Леви: — Вот, я.. я уже откусил от него, но позвольте мне.. нам обменяться.. Черт возьми, капитан, как же я люблю заплесневелый хлеб! С таким же бесстрастным видом как и всегда, Леви кивнул и одними губами произнес "спасибо". Он не мог придумать оправдания, почему не хочет уходить или почему должен был остаться. Всё, что мужчина знал сейчас, так это то, что ему нравилось наблюдать настолько живописную картину, которую, как он думал, никогда больше не сможет увидеть. Все молчали, позволяя Микасе насладиться её первым отвратительном завтраком. Леви не мог разглядеть лица девушки, но надеялся, что заставил её улыбнуться, хотя бы чуть-чуть. А так же мысленно отметил, что купит Конни мяса, как только они вернутся домой.Микаса
Микаса не знала, что и думать, когда увидела, как Конни, похожий на бледное полотно, обменивает свой надкусанный хлеб на её заплесневелый. На самом деле, если бы она не была такой уставшей, то смеялась бы очень громко. Сцена была действительно забавной и действительно подняла ей настроение. Все благодаря Ле.. капитану Леви. Азиатка слегка улыбнулась, радуясь, что сидела к нему спиной. Это был первый раз, когда Аккерман позавтракала вместе с оставшимся отрядом и бывшими воинами Марли после войны. Она бросила быстрый взгляд на всех, изучая их веселое поведение, особенно на Жана, который, казалось, сильно покраснел.. И смутился. Азиатка зачерпнула еще одну ложку безвкусной каши, которую ей удалось достать до того, как она закончилась. И не могла отрицать, что эта дерьмовая каша на самом деле была довольно хороша на вкус для такого голодного человека, как она. — Конни, ты уверен насчет хлеба? – обеспокоенно переспросила Микаса, стараясь не обращать внимания на усмешку, появившуюся у неё на лице при виде этой комичной сцены. Конни откусил большой кусок заплесневелого хлеба и, коротко кивнув, показал ей большой палец. Она знала, что даже если Спрингер был бы таким же обжорой, как Саша, то все равно не смог бы победить их "картофельную бабу", когда дело доходило до еды. Микаса пробормотала еще одно "спасибо", не совсем понимая, обращается ли к Конни или к человеку за своей спиной. Она закусила губу, услышав, как Леви усмехнулся, явно испытывая отвращение к отвратительной заплесневелой еде Конни. Но если бы капитан не был настолько настойчивым и устрашающим, то она должна была бы быть той, кто ест этот отвратительный заплесневелый хлеб. Девушка поняла, что не поблагодарила своего капитана, поэтому застенчиво, почти беззвучно, но так, чтобы Леви точно услышал, прошептала: — Благодарю вас, капитан. Послевоенные годы сделали Микасу непохожей на себя, но после того, как прошлой ночью она стала свидетелем того, как бесстрастный человек буквально проник в её палатку, чтобы принести ей еду и дать сменную одежду, она испытала благоговейный трепет. Темноволосая чувствовала заботу. Это действительно впечатлило её. И её ворчливый начальник заслуживал большего, чем просто слова. Не получив ничего, кроме её благодарности, Микаса почувствовала, что капитан ушел. Она не видела, какое у него было выражения лица и не услышала от него ни единого слова. Она, возможно, должна была быть в ярости или просто раздражена тем, что Леви повел себя как придурок, когда ушел. Но на самом деле, темноволосая не испытывала ничего похожего. Она беспокоилась о нем. Когда капитан ушел, все сидевшие за столом не выглядели удивленными, поэтому Микаса предположила, что это было нормой, как ежедневная рутина, к которой все привыкли. И впервые за всё послевоенное время она наконец нашла в себе силы поговорить. — А почему он ушел? — Он всегда такой, Аккерман, – Райнер почти перебил её. — Перестань называть её Аккерман, тупица. Капитан Леви тоже Аккерман! – ответил Конни, плюясь крошками в раскрасневшееся лицо Жана. Полностью игнорируя проклятия и нахмуренные брови Кирштайна, Микаса задала еще один вопрос: — С каких пор он ведёт себя так? — С незапамятных времен, Микаса. Капитан Леви всегда держался отстраненно. Ты что, головой ударилась и забыла? Азиатка чувствовала себя ребенком, которого отчитали за настолько очевидный и неразумный вопрос. Она забыла, что капитан Леви был человеком далеким. Холодный скучный мудак, жестокий, бесстрастный, лишенный чувства юмора, грубый и возмутительный человек. Он избил Эрена несколько раз и грубо обращался с такими женщинами, как Ханджи и Хистория, просто чтобы заставить их подчиниться. Он избил Жана только потому, что они шумели, убил множество людей не колеблясь и в тоже время мучал кого-то без зазрения совести. Капитан Леви на самом деле был дьяволом с Парадиза. Но чем он отличается от меня? Я делала вещи, которые могли переплюнуть его грехи. Девушка вздохнула. Они с Леви тоже должны держаться на расстоянии. Не только потому, что он был Аккерманом и они могли бы найти общий язык, стать семьей, близкими друзьями, кузенами или начать любые другие отношения, которые могли бы приблизить её к пропасти. Но, может быть, она хотела чувствовать больше? Больше, чем те вещи, о которых она упоминала? Она покачала головой, не обращая внимания на вспыхнувший румянец. Это было неправильно, Микаса должна была всё ещё горевать, а не чувствовать себя влюбленным подростком. Тем не менее, Микаса не могла ненавидеть его снова. И по правде говоря, хотела, чтобы он был ближе. Леви был самой близкой семьей, которую она могла найти в такое время.***
Азиатка была не в настроении разговаривать, поэтому, покончив с едой, сразу ушла. Ей не хотелось чувствовать себя расстроенной и угрюмой вновь, поэтому она решила прогуляться по песчаной земле Марли. Так вот оно что. Последствия войны. Решение её родины. Усилия Разведывательного корпуса. Жертвы её дорогих товарищей и семьи: Яна, Ханнеса, Моблита, Эрвина, Саши, Заклая, Пиксиса, Кита, Ханджи, Армина и Эрена. И многое другое, о чем стоит упомянуть. Песчаная почва напоминала ей об Армине. О том, как он любил пляж, море, о других земных вещах, о которых он не мог перестать говорить. Эти вещи Армин и Эрен разделяли лишь между собой, в то время как она не могла понять их, просто чувствуя себя счастливой рядом с ними. У неё была семья, и это всё, что ей было нужно. Если бы она только знала, что такова цена их мечт, то задушила бы обоих во сне ещё в казарме. Аккерман не могла не чувствовать себя разочарованной, грустной, одинокой, рассеянной, раздраженной. И, черт, было слишком сложно понять, что она чувствует. Девушка ущипнула себя за переносицу и закрыла глаза, стараясь не пролить ни единой слезинки. Это было не самое подходящее время и место для эмоций. Аккерман сделала еще несколько шагов, оказавшись немного в стороне от десятков навесов, которые они называли временным домом. Однако она была беженкой, иностранкой, и не могла считать это место домом. Микаса неожиданно споткнулась, так как не заметила, что вокруг было много детей, играющих в пятнашки. И когда азиатка уже собиралась встать, ей подали руку. И не нужно было гадать, чья это рука, как не нужно было напоминать себе о том, что его жалость никогда не была дополнительной опцией. Она оперлась на руку, состоящую из трех пальцев. — Спасибо. Как и в любом другом сценарии, Леви не ответил, но вместо него говорили его глаза. Микаса чувствовала, что он пристально смотрит на неё, его мерцающие глаза цвета синей стали хотели сказать ей что-то, чего она не знала. Поэтому темноволосая смотрела в них в ответ, полностью игнорируя кричащих детей на фоне, пытаясь смотреть в его безжизненные горящие глаза со страстью: уничтожающе, но с тоской. И снова Леви отвел взгляд. Он поморщился, осторожно убирая руку, стараясь показать, что ему было больно. Она извинилась, когда поняла, что слишком сильно сжала его конечность. Им потребовалось несколько минут неловкого молчания, прежде чем насладиться спокойствием друг друга. Он сел у облетевшего дерева и жестом пригласил её последовать его примеру. Леви всегда был таким – человеком нескольких слов. — Капитан, – она нарушила молчание, но была перебита. — Леви, просто Леви, – он сказал без запинки, как фразу, которую запомнил с первого дня в Корпусе. — Леви, – Она вновь назвала его по имени, как и прошлой ночью, все время сравнивая гармонию звуков с дорогим медом, на который ушла бы вся полугодовая зарплата, если бы она захотела его купить. Микаса прикусила нижнюю губу, совершенно забыв обо всем, что собиралась сказать. — Что? – он ответил бесстрастно, но темноволосая не преминула заметить, что Леви смотрел на нее глазами, полными сочувствия. — Вы всегда такой? — Например? — Скучный. Затем Микаса услышала смешок, которого совершенно не ожидала, так же как и не ожидала прямо выпалить слова, которые сказала ему. Обычно азиатка неловко нема в разговорах, и, вероятно, что теперь должна будет терпеть неприятные оскорбления от капитана. Поэтому она подала голос ещё раз, стараясь сделать разговор живым и менее неловким. — Прошу прощения. Я не это имела в виду. — Нет, это правда. В любом случае, мы просто не сильны в словах. — Но вы хороший человек. — Хороший человек не может быть хорошим во всех отношениях, Микаса. Мы должны это понять, – Леви вздохнул и быстро провел рукой по волосам, стараясь говорить более терпеливо и надеясь, что она поймет смысл этих слов. И темноволосая действительно осознала их, а затем повернулась к нему лицом, совершенно не находя слов, мысленно крича ему, что всё, чего она хочет сейчас - это чтобы кто-то утешил её, потому что она была чертовски потеряна. Все это время Микаса понимала, что он говорил, и примером тому было то, что делал Эрен и то, что делала она, и то, что делал Леви, и то, что делали они все. Всё внутри неё разваливалось на куски, медленно разрывая её на части в беспощадной агонии. Азиатка вновь ущипнула себя за переносицу, на этот раз побежденная слезами. Леви как обычно ничего не сказал, но когда Микаса полностью погрузилась в хаос переполнявших её эмоций, то почувствовала, как его теплые руки вытирали слезы, которые катились по её щекам. Это было то, на что она надеялась, то, в чем она нуждалась - утешиться как ребенок, потому что ей было слишком тяжело. Аккерман была благодарна ему за всё то, что он делал, даже если делал это безмолвно. Она позволила мгновению продлиться еще немного, пока они оба смотрели, как дети радостно бегают по песчаной земле. Ей хотелось снова стать ребенком: беззаботно бегать, не имея разрушительных мыслей, которые могли бы свести с ума. "Останься" – одно слово, которое не выходило у неё из головы с начала вчерашнего вечера. "Останься, пожалуйста" – два слова, которые она не произнесла сегодня утром, прежде чем он ушел. "Останься со мной" – три слова, которые умолял произнести её разум, умоляли её безжизненные глаза, пока она нежно опиралась на его заботливую руку. Но Микаса вновь промолчала, и, как сказал Леви, они не были хороши в словах.Леви
Непредсказуемая. Это было единственное понятное слово, которое Леви мог сейчас вспомнить. Мог вспомнить и проанализировать после того, как расстался с Микасой. Он не знал, сколько времени они провели просто сидя у голого дерева, тратя кучу их проклятого времени, как будто это были деньги. И это должно было раздражать его. Леви был педантичен и методичен, экономил время, делая только то, что будет иметь значение, будет важным и возымеет влияние на него. Аккерман был практичным человеком, отодвигающим в сторону свои эмоции, ставя разум, а не гипоталамус, на первое место. Но в тот момент, когда он увидел, как девушка, стоящая сотни солдат, демонстрирует слабость только перед ним, внутри что-то перевернулось. То, что он разделил с Микасой Аккерман, было совсем другим. Это было впервые. Он впервые подставил плечо, впервые вытирал слезы, впервые действительно утешил кого-то, даже не сказав ничего, даже не попытавшись ничего сделать. Ему было страшно не осознавать хороших и плохих последствий заботы о ком-то не только потому, что она была красивой девушкой. Но потому, что она была тем, что непредсказуемый мир оставил ему. Тем не менее, он отмахнулся от своих мыслей о глупой участи, называемой заботой, любовью или чем-то еще.. Он постоянно твердил себе, что он стар, что она, возможно, его родственница и что он никогда не сможет любить кого-то. Леви был холодным одиноким человеком. Вот как устроен мир для меня. Леви вздохнул, ожидая пока Конни и Жан соберут свои вещички и сувениры. Он сказал себе, что не должен принимать желаемое за действительное, что не должен слишком привязываться к последним оставшимся у него людям. Довольно того, скоро они все вернутся домой и расстанутся, чтобы начать новую поездку на американских горках.***
Последнего самолета, спрятанного марлийцами, хватило только на четверых. Он был похож на самолет-лодку, на котором они летали ранее и ради которого Ханджи пожертвовала своей жизнью. Он почувствовал себя одиноко, скучая по Очкастой, но быстро отмахнулся. Леви не хотел вспоминать своих мертвых друзей. Ещё он определенно тосковал по дому и не мог дождаться, когда сможет принять там нормальную ванну. Он видел, как Конни обнимает Райнера, Жан обнимает Пик, а Микаса молча кивает Энни. Он слышал, как его отряд произнес последнее "прощай", прежде чем они действительно исчезнут из мира друг друга. Бывшие марлийские воины вместе с другими марлийцами быстро отдали Леви честь, назвав его капитаном, прежде чем помахать на прощание руками и пробормотать слова благодарности. — Вы все чертовски шумные, – усмехнулся он, направившись в самолет. Аккерман услышал смех всех присутствующих и увидел, как Микаса последовала его примеру. Он заметил, что на ней была его рубашка и не мог не улыбнуться про себя, скрываясь за стоическим взглядом. Как бы он хотел быть более словоохотливым, чтобы выразить, насколько эта вещь идеально сидела на ней. Затем Конни повернулся, чтобы войти внутрь, его глаза и нос распухли от слез. Леви действительно не понимал, что, черт возьми, не так с этими детьми, но он отложил свои язвительные замечания и еще раз усмехнулся. Следующим был Жан. Аккерман искоса взглянул на Кирштайна, явно издеваясь над ним. — Я думал, ты останешься, лошадиная морда. Всех позабавило то, как он разговаривал с Жаном: бесстрастно и прямо. Конни даже начал задыхаться, пытаясь унять смех из-за угрюмого лица Кирштайна. — Все здесь? – спросил марлийский пилот, еще раз перечислив их имена.***
Парить в небе, летать, как свободная птица – вот чего всё время хотел Леви. Он был бесспорно хорош в пространственном маневрировании, и это делало его похожим на человека с парой огромных ангельских крыльев. Но летать в самолете для него было совсем другое дело. Аккерман чувствовал себя загнанным в ловушку и задыхался. Он наблюдал за своими отродьями – Конни и Жаном, которые стояли прислонившись своими уродливыми лицами к оконному стеклу. Они были поражены сияющими лучами заходящего солнца. Закат был необыкновенно красивым, но потом Леви вспомнил цену, которую они заплатили, чтобы достичь всего этого. Он глубоко вздохнул, не обращая внимания на взгляд Микасы. По правде говоря, Аккерман хотел поговорить с ней. О том, что случилось раньше. Он хотел утешить её. Но не чувствовал себя слишком беспокойно, игнорируя её, а также не хотел привязываться. Всего через несколько часов или, может быть, несколько дней они все разойдутся. Леви не хотел скучать по ней. Он не хотел чувствовать себя ещё более одиноким. Игнорируя настойчивые взгляды Микасы, он закрыл глаза, прислушиваясь к неистовому звуку двигателя.***
Парадиз выглядел как одна большая катастрофа. Леви наблюдал за тем, как у ребят отвисла челюсть, а из глаз потекли слезы. Стена Мария завалила Шиганшину, которая теперь лежала под нескончаемой грудой обломков. С неба они не могли даже различить дома, не говоря уже о тысячах людей, погибших в ходе войны. Стена была разбита вдребезги, как и оставшиеся унции надежды в их сердцах. — Мы не можем посадить самолет здесь, солдаты, – Леви слышал, как пилот озвучивал то, о чем он сам думал, но просто не мог ответить сразу, не отвлекаясь от заплаканных лиц своих сопляков. – Солдаты? – снова позвал пилот. — Двигайтесь на север. Если сможете увидеть город, предположительно Трост, то приземлитесь рядом с ним. Мы не хотим привлекать людей, – сказал Леви, всё ещё не глядя на пилота. Темноволосый продолжал смотреть на Микасу, которая находилась в глубоком шоке и печали. Он почувствовал, как внутри что-то екнуло, необъяснимая ярость заколотилась в его отяжелевшем сердце. Леви никогда раньше не испытывал такого чувства, даже когда был зол настолько, что хотел побить кого-нибудь. Даже если эти дети постоянно действовали ему на нервы, он не мог отрицать, что хоть и немного, но заботился о них. Выражение их лиц привело его в ярость. Они слишком много страдали, спасая безрассудную задницу Эрена бесчисленное количество раз, и это стало тем, что они получили взамен. Леви никогда так не злился на мертвого Эрена Йегера. Но он умерил свой пыл ровно настолько, чтобы не обвинять Эрена в его грехах и не причинять Микасе Аккерман ещё больше боли. Всю дорогу Леви молчал.Микаса
Когда самолет приземлился недалеко от города Трост, как и сказал пилоту Леви, её ноги подкосились. Она упала. Микаса была шокирована, искалечена и чувствовала себя виноватой. Конечно, она всё это видела. Она знала это ещё до того, как встретила Ханджи, до того, как они остановили Эрена. Аккерман была там и являлась частью причины всего этого, но действительно не понимала, почему она, черт возьми, не могла перестать винить себя за греховный поступок Эрена. Однако, возвращение на остров, который она называла домом.. полностью буферизовало её ошеломленный разум. Ей нужно было отдохнуть от всего этого. Микаса просто не может объяснить циничный хаос, творящийся в её мыслях и эмоциях. Она почувствовала, как чья-то рука легла ей на плечо. Это был Конни, который помог ей встать, чтобы они могли продолжать двигаться. Вокруг было уже совсем темно, они не знали, который час, а Леви все время жаловался на то, что потерял свои карманные часы. Её руки нащупали травянистую землю, прежде чем она выпрямилась во весь рост. — Микаса, ты в порядке? – спросил Жан. Если бы она не устала настолько сильно, то ответила бы Жану, что с ней не всё в порядке, что у неё сейчас нервный срыв, что она не может понять, что чувствует, чего ей не хватает, и единственное, что ей сейчас нужно – это шарф, который подарил ей Эрен или, может быть, кто-то, кто смог бы её утешить. Но она предпочла скрыть свои чувства, устало промямлив: — Я в порядке. — Это не так. Никогда не ходи вокруг да около, – сказал Леви, не глядя на нее. Меньше всего ей сейчас хотелось иметь дело с правдивыми язвительными замечаниями Леви. Они продолжали идти по направлению к городу, надеясь найти убежище в городском штабе.***
— Капитан Леви?! Военные полицейские были слишком потрясены, увидев лицо Леви. Она заметила бесстрастное раздражение на его лице, когда он разговаривал с полицейским, прося их передать ему ключи от городского штаба легиона. Она вспомнила, что Леви отсутствовал целый чертов месяц, так что он не знал, что на самом деле произошло. — Что вы имеете в виду? Где остальные из Разведывательного корпуса? — Капитан Леви, их либо сожрали титаны, либо.. — Ладно. Я понял, черт возьми. Микаса увидела, как Леви повернулся к ним, подняв брови, как будто ждал длинного объяснения. Он нуждался в них, в определении следующего шага их низшей жизни. — Не потрудитесь ли объясниться, а, солдаты? Жан начал нервно рассказывать, объясняя одно за другим совершенно подробно, что на самом деле произошло с того дня, как Леви уехал в карете с этим ублюдком Звероподобным. Они продолжали разговаривать даже на ходу, вспоминая каждую малую деталь, случившуюся на пути к штабу. Если Микаса правильно помнила, то Трост был также городом, в котором Эрен погиб впервые, но затем чудесным образом вернулся живым, став на шаг ближе к одной единственной цели, однако теперь, когда всё закончилось.. Эрен Йегер наконец-то отдыхал, освободившись от рабства беспокойных поисков свободы. Микаса только следовала за мужчинами, не высказывая своих мыслей и воспоминаний, что делало её похожей на призрака прошлого. Она слышала, как менялся тон голоса её капитана: от крика с раздражением до печального благоговения. Это было откровением, и её даже не волновало, почему она не говорила на эту тему с Леви сидя у дерева в Марли. Что снова вернуло её к одной мысли. Она не была такой идиоткой, чтобы не заметить, что после инцидента с заботой между ними Леви казался очень отстраненным. Она была взволнована, логически размышляя, не сделала ли чего-нибудь оскорбительного, чтобы заставить капитана вести себя так, словно у него из задницы торчит какая-то палка. Но всё, что она могла вспомнить, так это то, что она косвенно просила утешения у того человека, от которого никогда не ожидала ничего подобного. Прохладный ночной ветерок обдувал её кожу, заставляя руки дрожать. Она закрывала глаза даже на ходу, боясь, что дрожь в руках вызвана не холодом, а тем, что ей стало не по себе при виде капитана, покидающего её в мире без стен.***
Полицейский покинул их, как только они добрались до штаба. Им дали поесть: буханку хлеба и миску кукурузного супа. Не самый лучший ужин, но, по крайней мере, это не было нормированной едой в Марли. Микаса начала есть, даже не заботясь о том, что скажут мужчины на то, что она буквально вливала в себя слабительное. Аккерман чувствовала себя слишком голодной, уставшей, грустной и апатичной. А в голове у неё был клубок спутанных эмоций, и меньше всего ей хотелось иметь дело с жалобами Леви на то, что его чай на вкус как дерьмо. Битком набитый штаб прежде теперь стал похож на вековое кладбище. Он был потревожен четырьмя парами ног, ищущими для себя подходящее место для того, чтобы уединиться на ночь. Конни занял комнату Саши, Жан – свою комнату, которую делил с Армином и Конни, оставив Леви и Микасу наедине. Опять же, они не разговаривали, что делало их похожими на незнакомцев, которые встретились впервые. Оба Аккермана были интровертами, что было благословением, но также и проклятием, потому что они просто не могли найти правильные слова, чтобы заполнить пустоту. Ни один из них не хотел разговаривать, боясь произнести что-то неуместное, что-то, что могло бы повредить их угрюмому виду. Но ночь не становилась моложе, как и их уставшие тела не отдыхали. Им нужно было расстаться, им нужно было скорбеть, им нужно было побыть наедине с собой, чтобы выплакать свои накопившиеся чувства. — Спокойной ночи, Леви. — Спокойной ночи, Микаса. "Увидимся завтра", – хотела сказать она, но когда открыла рот, он уже шел по другой стороне крыла, опустив голову. Девушка ещё раз напомнила себе, что они не умеют общаться и отвела взгляд, в одиночестве нарушая оглушительную тишину коридоров. Она осталась в своей комнате, сняв с себя рубашку, которую дал ей Леви, но желала, чтобы вместо этого она сняла свою тревогу. В ту ночь ей не снились ни Эрен, ни Армин.