Микаса
Незадолго до пяти часов утра, она застала себя наблюдающей за тем, как мирно спят Энни и Фалько. Микаса разрешила двум своим гостям спать вместе с ней на ее же кровати, оставляя для Леви кресло. Это было забавно, ведь именно Леви, будучи владельцем этого дома, предложил их комнату друзьям Микасы, поскольку гостевой у них не было. Микаса хотела переночевать с ним в одной комнате, но Леви отказался по двум очевидным причинам: во-первых, он не хотел, чтобы два любопытных отродья подумали что-то не то, и, во-вторых, вообще стоило начать с того, что в комнате Леви нет кровати, поэтому он спал в кресле. Не в силах заставить себя уснуть снова, она встала с кровати, на рассвете оставив двух своих посетителей слушать их же храп. Микаса вспомнила о том, как она делилась своими историями с Энни этой ночью, и этот факт почему-то принес ей облегчение. Она оглянулась, рассматривая суровые черты лица Энни. Сейчас они выглядели такими спокойными и изящными. Микаса задавалась вопросом: как Энни может обладать таким мужеством? Как она не сломалась? Как ей удается двигаться дальше? И как у нее хватило сил найти Микасу и поделиться с ней рассказами об Армине? Микаса замечала, как блестели глаза Энни каждый раз, когда она упоминала в своих детских историях об Армине. Энни слушала ее внимательно, выглядя так, будто наслаждалась каждым словом, цеплялась за каждое воспоминание, в которое могла протиснуться. Смесь боли, грусти, счастья и ностальгии смешивались в ее голубых океанических глазах, делая их необычно яркими. Микаса не знала, что же это, если не любовь. Она улыбнулась при этой мысли, счастливая от того, что ее друга бесконечно любили еще до его смерти. Микаса могла только надеяться, что Энни всегда будет двигаться дальше, нося воспоминания об Армине в своем сердце, улыбаясь и живя той жизнью, которая ждала и ее тоже. Это звучит невероятно и даже абсурдно, но Микаса желала Энни самого лучшего. Она вышла, закрыв за собой дверь, и обнаружила спящего на диване Леви. Микаса тихо подошла к окну и приоткрыла занавески, чтобы можно было изучить черты лица своего соседа. По правде говоря, Микаса делала это почти каждый день. Она заставляла себя просыпаться раньше Леви, чтобы увидеть его спящее лицо. Она не знала почему, но с тех пор, как Леви начал делить с ней постель (конечно, речь только про сон), черты его лица стали такими мягкими, как будто на нем не было следов войны. Ее ночные кошмары тоже начали понемногу исчезать, ей снилась только пустота, а иногда и вода, полная спокойствия. Микаса не могла понять, из-за чего она стала хорошо спать: из-за своего движения на поправку или из-за человека, который спал с другой стороны ее кровати. Микаса заметила, что одеяло сползло с Леви и что он лежал свернувшись калачиком. Она осторожно подтянула одеяло, стараясь не прикасаться к его телу, затем как можно более нежно укрыла до шеи. — Тогда ты сказала, что вы просто друзья. Потрясенная и ошеломленная этими словами, Микаса случайно задела человека, стоявшего позади нее. Она обернулась, не давая себе заговорить, боясь, что они разбудят Леви, а затем указала Энни рукой вниз, безмолвно говоря, что им следует спуститься вниз, если у Энни так и чешется язык поболтать об этом ранним утром. — Ты чуть не разбудила его, — сказала Микаса, смешивая горячую воду с какао-порошком. Она знала, что Энни любила сладкое, ведь услышала это от Саши, поэтому вместо чая она решила приготовить для нее горячий шоколад с крем-брюле. — И что, если я бы его разбудила? — заявила Энни, кивая головой, довольная вкусом своего горячего шоколада. Затем она продолжила: — Что бы ты тогда сделала, м? — Наверное, это он стал бы тем, кто отрезал бы тебе конечности, — ответила Микаса, касаясь губами края кружки, в которую налила горячий шоколад. Она улыбнулась, когда пар коснулся ее щек, радуясь раннему утру, проводимому со своим неожиданным гостем. — Микаса, — позвала Энни, и ее голубые, как океан, глаза уставились на нее. — Перестань издеваться надо мной, — она сделала паузу, прочищая горло и уверенно продолжила: — Я знаю, что тебе нравится этот странный коротышка. Микаса замерла, ее серые глаза снова посмотрели на Энни. У этой неожиданной гостьи хватило наглости сказать о ее чувствах вслух? Впрочем, задело ли Микасу, что кто-то действительно сказал о них? Скорее нет, ни капельки. Поэтому она посмотрела на Энни, и ее взгляд снова опустился на шоколадный напиток. Энни снова зашевелила губами, не сводя с Микасы пристального взгляда: — Видишь? Я права. — Ты не можешь так просто сказать это, Энни. — Почему нет? — спросила Энни. Ее тактика, похоже, сработала. — Скажи мне, Микаса, можешь ли ты выбрать того, в кого влюбишься? — холодно спросила она, как ни в чем не бывало накладывая ложкой крем-брюле. Вопрос неожиданно сильно задел Микасу. Это была даже не метафора — просто фраза, но колючий холод, который пробежал по каждой клетке тела, заставил ее опустить ложку обратно в кружку. Мысли Микасы, казалось, витали где-то далеко. Ей задавали много вопросов и лишь немногие из них касались любви, но ни один из них не был похож на тот, что задала Энни. Сможет ли она в действительности выбрать человека, в которого влюбится? Эрен. Размышления ее снова возвратились к Эрену. Она любила его больше всех на свете, она посвятила ему свою жалкую жизнь. Однако любовь Микасы к Эрену была скорее любовью, подобной Филии, или любовью, подобной Сторге, или, может быть, чем-то более сложным, чего она не могла осознать. Может быть, Микаса и вправду заставила себя влюбиться, но все, что она получила — это неудачу. Микаса поправила челку, думая теперь о Жане. Она почувствовала себя глупо: с чего бы ей думать о Жане во вторую очередь? Это была ведь односторонняя любовь, это ведь она всегда его отталкивала, но на мгновение Микаса задумалась, критически размышляя о причинах, по которым понравилась Жану. Возможно, он случайно влюбился в нее, даже не подозревая. Микаса обдумывала все варианты, которые только могли прийти ей в голову, но вопрос Энни засел в глубине ее сознания, мучительно и безнадежно. — Я думаю, ты понимаешь, что разделяли мы с Армином, — нарушила молчание Энни. После упоминания Армина, ее глаза цвета морской волны стали стеклянными. — Я понимаю… Просто не знаю ответа на твой вопрос. — Ты знаешь, Микаса, — Энни пригладила челку, затем откинула волосы назад и завязала их в пучок. Микаса заметила, что руки Энни дрожали, почти сжимая кожу головы. Это было заметно. Дрожали ли они от того, что она скучала по Армину? Или от того, что ей не терпелось дать вразумительный ответ? Что? Что? Микаса задумалась. — В любом случае, Микаса, мы скоро уедем, может быть, после обеда… Так что решай сама. Что, если я выберу другой путь? Выверенная фраза, сказанная в ответ, осталась в стенах их дома, наполнив раннее утро сожалениями и виной. Микаса не планировала этого и не могла злиться на Энни за внезапный допрос. Ей нужно было уезжать, и было бы несправедливо, если бы Микаса не сказала ей, что чувствует на самом деле, что чувствует настоящая она в этом новом мире, без хозяина и стен. Микаса двигала губами так медленно, пытаясь быть уверенной в своих словах. Это была всего лишь Энни, и, возможно, Микаса могла доверять ей так же, как доверяла и Леви. — Он важен для меня, — сказала Микаса, привлекая взгляд Энни к себе. Она продолжила: — Теперь он — моя семья, Энни. Он помог мне встать, когда я не могла ходить, он спас меня, когда я была далеко от этого мира. Микаса сделала паузу, ее язык был мягок, словно она читала стихи. Ее глаза искренне выражали уверенность: — Он нужен мне, Энни. Я не могу видеть новый мир без него. Мгновение. Затаив дыхание, она прошептала его имя, словно то было лепестком: — Без Леви. Микаса увидела, как поднялись уголки губ Энни, пока она похлопывала ее по плечу. Энни ничего ей не сказала, ни о чем больше не спрашивала, просто кивнула и продолжила пить свой горячий шоколад уже успевший остыть. Несмотря на то, что Микаса не ответила на вопрос Энни прямо. Обе они молчали, позволяя щебетанию птиц наполнить чистую и тихую кухню. Было всего шесть часов утра, и она знала, что в любое время Леви может присоединиться к ним со своим черным мятным чаем.Леви
— Ох, доброго утра в аду, одноглазый Гринч. Леви услышал, как Энни скучающе поздоровалась, и поморщился. Он поклялся, что выплюнет свой завтрак, если еще раз взглянет на вонючую толстовку Энни кремового цвета. — Я уже оказался там, просто увидев твою гребаную рожу, — прошипел Леви, не впечатленный и скучающий. Он попросил смущенного этим представлением Фалько подать ему чайник, который Микаса принесла с кухни. — Я прибью вас обоих, если вы не прекратите вести себя, как маленькие дети, — на этот раз ответила Микаса, лицо ее было бесстрастным, а в глазах сверкали кинжалы. На Леви это подействовало, он остановился и продолжил потягивать уже пятую чашку чая за это утро. Леви не очень хотел в этом признаваться, но иногда его немного пугало такое поведение Микасы, когда глаза у нее горели, но совсем чуть-чуть, не больше, чем микробы. Величайший страх сильнейшего солдата человечества ограничивался только плесенью и пылью. Может быть, пока… Он вздохнул, быстро проводя рукой по волосам. Конечно, маленькая ссора с Энни была просто частью шоу, чем-то, от чего они втроем не смогут избавиться. В глубине души он знал, что простил Энни за то, что когда-то она расправилась с его отрядом, и решил для себя, что не будет держать зла ни на кого из людей, с которым у него раньше могли быть разногласия. Леви думал, что это сделает его жизнь более мирной и менее сложной. Однако этот принцип мог легко измениться, если кто-нибудь осмелится причинить вред его соседке по дому. Леви наблюдал за тем, как Микаса сидела рядом с Энни. Кинжалы в ее сверкающих глазах сменились каким-то секретом, а на фарфоровых щеках проступил румянец. О чем она могла думать? Было ли что-то в намеках Энни? Леви задумался, его рука внезапно коснулась повязки на глазу, которую он носил. Леви мог только представить, что в их разговоре было что-то подозрительное, но не вмешивался. Он просто был таким, какой есть. Леви клялся, если бы его слепой глаз мог поблескивать, он бы делал это. По очевидной причине. Он только собирался встать, когда Фалько привлек его внимание: — Капитан Леви, вы ничего не хотите сказать? Когда Фалько закончил свой вопрос, то на его лице появилась самодовольная ухмылка. Вот уж чертов мальчишка. — Микаса, — он позвал ее, никогда не любив тянуть кота за хвост. Вот какой он: суровый, прямолинейный и дерзкий. Он мог назвать начальство свиньями, когда хотел. Он мог дать кому угодно по морде, если хотел. Он мог делать все, что угодно, с чувством силы и превосходства, если ему чертовски этого хотелось, но что-то ему подсказывало, что кое-что определенно изменилось. Потому что прямо сейчас у него не хватало смелости признаться. Несмотря на разговор тет-а-тет с Фалько, он не мог так просто сложить мысли в паззл. — Что такое? Или, может, он просто был очень неуклюж в выражении своих собственных тонких и неразрешенных чувств? — Если у тебя есть лишняя тряпка, одолжи ее Энни. Проинструктируй ее о том, как профессионально принимать ванну, — сказал Леви, став решительнее, когда увидел выражение их лиц: Микаса смутилась, Энни была раздражена, а Фалько… Имел какой-то показушно удрученный вид? «Извини, но я просто не могу сказать ей этого», — подумал он, засунув руки в карманы. Было всего девять часов, и, возможно, он собирался сходить на местный рынок, а затем купить добрую баночку роскошного чая для того, чтобы отвлечься от своих несомненных, но нечленораздельных чувств.Микаса
Убрав весь мусор и грязную посуду, Микаса усмехнулась, слушая бесконечные жалобы Энни на Леви. Микаса относилась к этому нормально. Она знала, что Энни просто раздражена и никогда не злится на Леви по-настоящему. Тем не менее, ее не могло не беспокоить странное поведение Леви. Поэтому она спросила Фалько: — С Леви случилось что-нибудь? — Нет, он просто беспокоится, — сказал Фалько, его глаза встретились со скучающим взглядом Энни. — Ой. — Беспокоится о чем? — спросила Энни, выдавая свой интерес. — Ну, знаешь… Эту штуку еще называют любовью, — пошутил Фалько. Микаса почувствовала, как щеки залились легким румянцем. Что Фалько знает о Леви? И почему он так уверен в том, что говорит? Подожди, нет. Даже не предполагай. Возможно, было правильно не предполагать никаких других вещей. Это было бы преуменьшением, детским предположением, и даже так, если это было бы правдой, то почему Леви никогда не говорил ей об этом? — Вы все разговариваете так, будто меня здесь нет, — Леви удивил их, спустившись по лестнице. На его поврежденном глазу не было повязки. Он направился к двери и посмотрел в глаза только Микасе: — Я ухожу. Она улыбнулась так, словно в этом мире существовали только они вдвоем: — Возвращайся. Микаса быстро нашла рубашку, которую сохранила со времен, когда жила в казарме. Она уже обдумала это, и решение, которое она приняла, определенно пошло бы на пользу и ей и Энни. Не теряя времени, она позвала Энни к себе в комнату. Она показала Энни, как пользоваться душем, и сказала, что та может взять мыло и шампунь, которыми пользовалась, но туалетные принадлежности, которые принадлежат Леви, лучше не трогать никогда. Энни зашипела и сказала, что одноглазый Гринч — отстой. Микаса просто рассмеялась. Прежде чем отпустить Энни принимать ванну, Микаса позвала ее, на этот раз с нежностью в голосе. Микаса сжала кусок ткани, который держала в руках, прежде чем не спеша отдать его Энни. — Это рубашка Армина, — Микаса протянула ее Энни, уголки ее губ приподнялись, глаза стали такими стеклянными, полными ностальгии: — Возьми ее с собой. Микаса увидела, как Энни раскрыла рот и из ее обычно спокойных глаз цвета морской волны потекли слезы. На Микасу нашел благоговейный трепет. Она просто сжала руку, в которой держала рубашку, а затем снова легко улыбнулась. Им не нужны были слова и подтверждения, поэтому она позволила Энни провести в ванной столько времени, сколько ей было нужно. Будь то слезы, тоска или просто воспоминания. Микаса была рада от того, что отдала рубашку. Она знала, что Армин чувствовал бы то же самое. Микаса заметила, что Леви уже вернулся, заставив стол в центре кухни множеством бумажных пакетов. Она внимательно осмотрела их, обрадовавшись, что Леви действительно купил обед на всех четверых. Салат «Цезарь», шпажки с моцареллой, яйца с начинкой и черничный чизкейк. Это все стоило денег. Она достала тарелки, организовывая для них роскошный обед. Энни все еще была в ванной, поэтому Микаса позвала Фалько, чтобы тот помог ей. — Капитан Леви иногда может быть грубым, но на самом деле он хороший человек, да? Микаса замедлила шаг, выслушав комплимент Фалько. Ее взгляд задержался на окне, внимательно наблюдая за Леви, который сгребал листья на их лужайке. — Фалько… Тогда, за столом, что ты имел в виду? Тот пожал плечами, затем на мгновение замер и, прежде чем ответить, тщательно подбирал нужные слова. — Может быть, вы для него особенный человек, мисс Микаса, — Фалько улыбнулся, положив руки на обеденный стол. Она отвела взгляд от разгребающего листья Леви, молча размышляя над тем, что сказал ей мальчик. Леви никогда ничего не говорил ей о своих чувствах, точно так же, как и она никогда не говорила ему о своих. Они оба могли быть захвачены своей трусостью, но она предпочитала выражать свои чувства заботой или обидчивостью. Если, возможно, если бы Фалько оказался прав, она могла бы ответить на чувства Леви взаимностью. Так просто, но все было не так просто, когда дело доходило до выражения этих чувств. Она вздохнула: почему так трудно выразить то, что чувствуешь? Ясно как белый день, теперь Микаса знала, как она относится к нему. Микасе было интересно находились ли они с ним в одной лодке. — Леви важен для меня, вот и все… Я полагаю, — было всем, что сказала Микаса и после велела Фалько позвать Леви, ведь сейчас наступило время обеда. Ее всегда удивляло, а особенно сейчас, как Энни, Фалько или Леви могли внезапно появиться из ниоткуда. — Хотя бы теперь, перестань притворяться, Микаса. Ты же его любишь, — Энни сидела рядом с ней, ее глаза были покрасневшими, короткие светлые волосы — мокрыми, и свисали, а запах Армина теперь прилип к ней. — Ты можешь отрицать это сейчас, но позже сама убедишься в этом. Микаса кивнула, угощая Энни вкусными яйцами с начинкой. Леви и Фалько вскоре присоединились к ним, разделяя приятный обед. Никаких споров, неразберихи или пререканий. Просто тишина и только тишина, с глубоким пониманием в их умах и сердцах. Ей нужно было попрощаться с Энни и Фалько так же, как она прощалась с Конни и Жаном. На этот раз все было по-другому. Не было никаких обид, не говоря уже о страшном всепоглощающем чувстве одиночества. Она стояла так же, рядом с Леви, говорила такие же слова: «мы еще увидимся» или «Свидимся как-нибудь». Это было одно из тех прощаний, после которого она обрела покой. Микаса была счастлива от того, что другие тоже решили прожить жизнь по-своему. Итак, она подошла ближе к Энни, тепло, по-дружески обняла ее и отдала листок, на котором был указан их домашний телефонный номер. Это из-за того, о чем мы говорили. Энни кивнула, ее голубые глаза встретились с пристальным взглядом и вскоре снова стали стеклянными. Микаса тоже кивнула в ответ, и, как и Леви, не сказала ни слова. Они просто помахали друг другу, затем она в глубине души улыбнулась, обращая внимание на то, что Энни была в рубашке Армина. Возможно, они никогда больше не увидятся, и Микаса принимала это со спокойствием, ведь у них обеих были жизни, которые их ждали. Она снова встала рядом с Леви, наблюдая, как Фалько трансформируется в титана, а затем — как Энни забирается на него. До свидания, Энни. До свидания, Фалько. Микаса была той, кто помахал рукой на прощание в последний раз. Летящий вдалеке Фалько вскоре совсем уменьшился, и нависшие облака придали ему тусклый вид. Леви притянул ее ближе, к ее большому удивлению, и произнес то, чего не сказал тогда, когда они прощались с Конни и Жаном: — Пойдем внутрь. Микаса обнаружила, что ее рука сжимала ладонь с тремя пальцами, которая была ей очень дорога. Это было то, что нельзя было объяснить, но, может быть… и этого было достаточно. На данный момент.Леви
Дни казались короче тех, что были на войне. Конечно, ведь время летит быстрее, когда день наполнен счастливыми моментами. В четыре часа, когда хрустальное радио играло джаз, Леви поймал себя на том, что пристально смотрит на девушку с темными волосами. Ее глаза были закрыты, руки сложены на коленях. Он мог видеть насколько безупречно длинными и густыми были ее ресницы, а губы идеальной формы мягкими. Леви это нравилось, он всегда находил их дневные перерывы успокаивающими и приятными. Ничто не может умиротворять так, как умиротворяет вид расслабленной Микасы. Леви всегда молчалив и спокоен. Так было всегда, он вел себя так, словно у стен есть уши, всегда держался сдержанно и лаконично. Он поднес чашку ко рту, в миллионный раз странно удерживая ее в руках, и даже не мог вспомнить причину, по которой он так ей пользовался. Может быть, это от того, что всякий раз, когда Леви хотел что-то сказать, но не верил в успех, то просто позволял невыраженным словам остаться на ободке чашки. Он залпом выпил медово-ягодный чай, чувствуя покорность, которую Микаса неосознанно вкладывала в чай, и гораздо больше в саму жизнь Леви. Песня из хрустального радио под названием «Пока-пока, черный дрозд» подходила к концу, и сияющие лучи медового полудня освещали комнату. Леви снова посмотрел на Микасу, взгляд его вновь был прикован к ее прекрасному лицу, глаза ее оставались закрытыми. Уже уснула? Он улыбнулся, вспомнив, как часто улыбался всякий раз, когда думал о ней. Это неописуемо ново для него, это почти выбивалось из его суровой натуры, заменяя горький ужас внутри, пламенем надежды. Много или недостаточно, но прошло полтора месяца с момента их разговора с Фалько, и Леви слишком хорошо понимал, что чувствует к Микасе. Но он так и не смог ничего ей сказать. Устало вздохнув, он встал и подошел ближе. Она все еще была погружена в дрему туманного и тихого дня, ее мягкие губы надулись, на них осталось несколько крошек от печенья, которое она съела. Какая жалость… Леви достал свой нетронутый носовой платок медленно, почти нерешительно, но его рука уже была наготове, действуя почти независимо от того, как неуклюже он признавался себе в своих чувствах. На короткое мгновение рука Леви пошевелилась, осторожно утирая ее губы и избавляясь от крошек, и все это время ему казалось, что она слегка улыбалась. Когда он закончил, то поднялся наверх, небо теперь было оранжевым и почти говорило о том, что счастье ждет где-то за углом. Он вошел в ее комнату… их комнату, и взял свалявшееся стеганое одеяло, которое когда-то до смерти ненавидел. Леви тихо спустился вниз, расправил одеяло и аккуратно накрыл им спящую Микасу, а после пододвинул табурет, который она предложила ему, и осторожно положил на него ее ноги. Бросив быстрый взгляд, он направился на кухню, чтобы приготовить им ужин. Ужин был готов в шесть часов, но Микаса все еще спала. Леви не хотел нарушать ее мирный сон, однако желания есть холодный ужин не было тоже, поэтому, выбрав одно из двух, он осторожно встряхнул ее за плечи: — Эй… Просыпайся. — Так рано, капитан? — Микаса, — он сделал паузу, подумав, что ей, возможно, приснился сон, в котором она снова в штабе и снова является его подчиненной. — Для тебя я просто Леви. Она зевнула, одной рукой сонно протирая глаза, а другой мягко сжимая его запястье. Микаса могла быть вялой, после пробуждения, и для Леви это было привычно, он даже находил это прелесным. — Я приготовил нам ужин, твой любимый, — сказал он, не отрывая взгляда от ее очаровательных серых глаз. Ночью Леви снова оказался в своей комнате, читая одну из книг, которые достались ему от Эрвина Смита. В штабе было много доступных книг, и иногда Леви спрашивал себя, почему он решил взять именно эти с глупыми стихами? Он покачал головой, поправляя лампу так, чтобы строки были видны его здоровому глазу. Леви читал, потом снова, а затем еще и перечитывал, хотя и закончил книгу неделю назад. Ему нечего было делать, а к долгим разговорам с Микасой он пока не настолько привык, поэтому просто перечитывал «Кентерберийские рассказы» Джефри Чосера, ожидая, что сон унесет его разум. Правда в том, что прожив с Микасой почти четыре месяца, он каким-то образом излечился от бессонницы. Бывало, что Леви все равно не мог уснуть ночью, но всякий раз, когда она была рядом, он испытывал чувство безопасности. Шрамы войны все еще были на своем месте, но это ощущение было новым, непохожим на то, что он испытывал раньше. Леви не был больше парящим воздушным шаром, ожидающим того пути, в который затянет его любой из ветров. Я надеюсь, что и она тоже. Обдумывая все сказанное, он вспомнил своих товарищей. Конни с Жаном были далеки от его жизни. Леви задавался вопросом: чем они заняты? Он искренне желал им счастья, так как желал покоя всем своим павшим товарищам. Леви задумался, а что бы сказал ему Фарлан? Конечно, в другой вселенной он сам хотел бы сказать Фарлану и Изабель, что он купил себе дом, и живет в месте, где солнце может светить без границ. Что бы ему сказали Эрвин и Ханджи? Если бы Леви мог, он определенно сказал бы Эрвину, что он безумец, живущий с девушкой по имени Микаса Аккерман, которая смотрит на него с намерением убить. И хотя смех Ханджи постоянно нарушал бы его покой, Леви все равно хотел бы делиться с ней историями о времени, прожитом после войны. Ханджи даже могла бы попросить Моблита записать все детали. Леви перевернул несколько страниц — ему открылся фрагмент рассказа о монахе. После того, как он прочитал это два раза, дьявол напомнил ему о его дяде. Он улыбнулся, затем усмехнулся. Леви не нужно было долго задумываться над тем, что сказал бы ему Кенни, он так и это знал: «Не будь слабаком, стань сильным настолько, насколько нужно». Так и есть, именно так Леви воспитал дядя: суровым, сильным, властным и дисциплинированным. Теперь ответственность заключалось в каждом аргументе, которые Леви приводил против своей влюбленности. Он даже не мог связать себя обязательством с женщиной, думая, что, возможно, станет любить неуправляемо, Леви не хотел, чтобы она страдала так же, как страдала его мать. Он не знал подробностей, почему его мать выбрала именно тот путь, но не винил ее, ведь она не жалела об этом. Что, возможно, было ложью. Леви ненавидел ту грязную жизнь. И, вероятно, если бы он мог вернуть кого-то прямо сейчас, это была бы его мать. Тц… Приглушенный желтый свет танцевал весь вечер. Светлячки прилетали к к его маленькому окну и, если бы он был одурманен, то чувствовал бы, как они стучатся к нему. Леви закрыл книгу, положив ее на свой шифоньер. Было уже одиннадцать часов, и, скорее всего, он задержится еще на час. Найти сон этой ночью было очень трудно. Потирая переносицу, Леви провел другой рукой по волосам. Его стрижка уже не была короткой, ведь корни прилично отросли, а слегка завитая челка тоже была длинной, и он хотел бы подстричься, но сам больше не мог. Трех пальцев было недостаточно для этого. Если бы только он мог попросить ее, если и только если. Леви посмотрел в окно: звезды мерцали ярко, туманная луна, казалось, пугала далекое солнце. Он был загипнотизирован, рассеянно размышляя о первой ночи, которую они с Микасой разделили, наблюдая за звездами. Леви вспомнил, о чем он думал тогда: он боялся, что она превратится в звезду. Боялся почти так же, как и любить ее. Его веки опустились, но только для того, чтобы вновь подняться из-за скрипнувшей двери. Как только Леви повернул голову, чтобы посмотреть на своего незамеченного ранее спутника, внутри словно исчезла заноза. Микаса была там, на пороге его двери, так же, как и где-то в глубине его сердца. — Уже поздно, Леви. Идем спать. Леви повиновался, оставив светлячков и звезды. Он не мог перестать думать о том, насколько одинокой может чувствовать себя его комната.Микаса
Микаса обнаружила, что лежит в своей постели одна. Подушка все еще находилась посередине, но другая сторона кровати была уже заправлена. Леви встал первым, оставив ее наедине с брошенной половиной простыни. Когда она встала, то увидела, что на прикроватном столике стоит чашка горячего шоколада и круассан с маслом. Она усмехнулась, прочитав записку, оставленную ее соседом-коротышкой. И тебе доброе утро. — Л. Размазанный чернильный почерк, казалось, улучшался с каждым разом. Микаса замечала, как левая рука Леви приспосабливалась к изменениям и как он оставлял много записок каждый раз, когда ему было трудно сказать вслух о том, что хотелось. Хоть его заметки были краткими и лаконичными, она знала, что этого достаточно, чтобы понять, что он имеет в виду, даже если с самого начала это было загадкой. От таких простых вещей у нее сжималось сердце, иногда оно билось с такой скоростью, что тахикардия начинала казаться чем-то романтичным. Она подула на свой горячий шоколад, затем отпила, наслаждаясь тем, как Леви приготовил его: по обычаю горьковат, но на кончике языка ощущалась сладость. Микаса могла бы сказать, что эти микстуры всегда отражают его натуру, они идеальны в любых проявлениях. Леви нигде не было видно, и она провела утро в одиночестве. Бывали моменты, когда он будто проваливался сквозь землю, а затем со скоростью света появлялся или даже вырастал, как гриб. Микаса ничего против этого не имела. Они не были похожи на нормальных людей, которые могут вести долгие разговоры, им обоим становилось по-настоящему неловко, даже несмотря на то, что они жили вместе уже некоторое время. Вот почему Микаса понимала, что им обоим действительно нужно бывать наедине с собой, и это заставляло их задерживаться на всяких мелочах, о которых смелости заговорить не находилось. Что вправду было нормальным для нее. Поэтому Микаса взяла свой набор для шитья, который Леви подарил ей несколько месяцев назад, и начала свой мини-проект. Микаса знала, что только наступил июнь и до декабря еще далеко, но все же начинать стоило уже сейчас. Сшить галстук для своего соседа по дому было непросто, особенно, когда этот сосед очень разборчив, даже до стежков и ниток. Раньше Микаса спрашивала себя: почему этот странный капитан всегда носит безупречно белое жабо? Из-за его предпочтения в стиле? Он просто хотел быть модником? Или, может быть, как и у ее шарфа, у его жабо были ценные воспоминания, которые делали его драгоценным до такой степени, что он носил его даже в бою. Она не знала ответа, и никогда не спрашивала Леви. Тем не менее, она заметила, что как она потеряла свой шарф, так же Леви потерял свое жабо. Вот почему в свободное время, Микаса решила начать шить для него еще один галстук, почти так же, как Леви подарил ей новый шарф. Она улыбнулась при этой мысли, продолжая перебирать кусок белой ткани. Было бы славно, если бы она сохранила это в секрете, удивив его подарком так, как он удивлял ее почти во всем. Надеюсь, ему это понравится.Леви
С самого начала городские окраины были в дерьмовом беспорядке. Леви, у которого разболелась левая коленная чашечка, решил вернуться домой, но не мог из-за, черт возьми, гребаного митинга йегеристов. В девять он выстоял очередь в банке только для того, чтобы стать свидетелем скандальной драки между внутренней полицией и несколькими йегеристами, которые спорили о таинственном ребенке королевы. Естественно, секреты не могут оставаться секретами вечно. По всему острову, скорее всего, ходили грязные слухи о том, что отцом ребенка был Эрен Йегер. Он слишком хорошо знал, что именно йегеристы будут, как цикады, роиться, распространяя всю известную им информацию, только чтобы увидеть лицо королевского ребенка. Поклонялись будто куче дерьма. Леви вздохнул, надевая солнцезащитные очки. Несмотря на то, что он ушел на пенсию, будучи чертовым сильнейшим бойцом человечества, на улицах все еще было много людей, узнающих его. Он не хочет нежелательного внимания, не хочет лишней привлекательности, и, что важнее всего, он не хочет, чтобы ему лизали задницу, как ублюдочной обезьяне. Он сморщил нос, напряженно размышляя, с чего вдруг ему вспомнились родственники Йегера. Вскоре после того, как он закончил со своими делами в банке, вписав свой новый адрес для избежания путаницы с ежемесячной пенсией, к нему бесцеремонно подошел сотрудник внутренних дел. Насколько дерьмовее может стать этот день? —Леви Аккерман — герой Шиганшины, капитан расформированного Разведкорпуса, протеже Потрошителя, бывший головорез и наемный убийца… —Чего ты, блять, хочешь? —спросил он, его гнев был выше, чем гребаная стена Сина. —Королева просила о вашем присутствии. Она вынуждена обратиться к вам за защитой, ей и ее ребенку нужна охрана от этих йегеристов. Леви ответил без раздумий. Он не может выслушивать очередную порцию дерьма, особенно, когда он так хочет пойти домой и выпить чашечку чая: —Мне это не интересно. —Это был приказ… Солдат. Минуту. Как смеют эти ублюдки указывать ему, что делать? Если прямо, то ничего в общем-то не изменилось. Некоторые солдаты по-прежнему относились к нему, как к уличной крысе, которую просто хвалили за ее необыкновенные и исключительные навыки. Так было всегда. Почему он просто не может жить свою гребаную мирную жизнь в новом мире? Между ним и Хисторией не было вражды, но и игрушечным солдатиком, которого они могут выставить когда и куда-угодно, он тоже не был. —Ну и, вместо того, чтобы сбегать с молоденькой девчонкой, устраивать вечерние свидания, как долбанутые счастливцы, держать восточную сучку при себе, трахая ее каждую чертову ночь… Ради бога, Леви Аккерман не был цепным псом. Ярость наполнила его горящие глаза. У полицейского, казалось, был слишком болтливый язык, поскольку он продолжал выплевывать слова, которые пробуждали в Леви внутреннюю злость. —… служи нашей королеве, грязный коротышка. Поэтому он дал волю своим инстинктам, сила исходила из каждого нерва в его теле. Если с ним обращались плохо, если с ним все еще обращались как с каким-то преступником, то так тому и быть. Он ненавидел, когда его называли грязным. —На рассвете ты отправишься в Митрас, — он позволил солдату плюнуть дерьмом еще раз, прежде чем резко прервать его, оттягивая его королевский воротник. Рука Леви сжалась крепче, а зубы, казалось, заскрипели. Ему все равно, черт возьми, сколько людей смотрели на этот цирк, ведь он не хотел, чтобы к нему относились как к говнюку, который живет чертовски скучную жизнь, ожидая спасения. Не говоря даже о невыразимо позорном упоминании его товарища и соседки. Другой рукой он потянулся к запястью полицейского и сжал его с такой силой, что одна кость с треском отделилась от другой. Леви заговорил четко, но спокойно. —Передай своей королеве, — он сделал паузу, теперь слыша, как удовлетворительно хрустнули кости солдата: —я не буду подчиняться твоим идиотским приказам. Ты понял меня? Леви изо всех сил дернул полицейского, оставив его кричать и взывать о пощаде и помощи. Слишком комично, подумал он. И раньше эта королевская полиция вела себя чокнуто, но только для того, чтобы бывший головорез сжал ее руку и оскорбил ее достоинство. Так забавно, он мог бы, черт возьми, громко рассмеяться, если бы умел выражать свои эмоции. Достаточно будет сказать, что, когда он покидал пригород, многие обратили внимания на его фигуру, в ответ от метнул яростный взгляд. Сейчас он собирался идти домой, и возможно, оттирать себя неделю. Только так он сможет избавиться от грязи, которая прилипла к нему при касании с гребаным полицейским. —Не прикасайся ко мне, — и только сказал он, когда Микаса выбежала из конюшни, чтобы поприветствовать его. Смущенная и будто оглушенная, Микаса изогнула губы к низу, отчего ее лицо стало хмурым. Даже Леви удивился сам себе, своему выбору слов. Он не ожидал, что несколько грубых слов нанесут удар по теплому выражению лица его спутницы, поэтому он поджал губы и низко опустил голову, произнося слова, которые совсем не привык произносить: «Прости». —Все в порядке, — он видел, как Микаса кивнула, ее каблуки застучали быстрее, когда она поспешно направилась обратно в конюшню. Опять и еще раз опять он чувствовал себя виноватым за то, что выплеснул на нее свое разочарование. Но и извинялся он дерьмово, так что у него не было выбора, кроме как оставить ее в покое. Он вошел внутрь незамеченным.Микаса
Микаса заметила, как Леви отвел взгляд. Это было странно, даже жутко, насколько она помнит, Леви никогда не вел себя сдержанно. Так что видеть такой сценарий для нее было в новинку. Возможно, как она может предполагать, что-то случилось во время его утренней поездки в город. Или, может быть, он вел себя странно, потому что причинил ей боль некоторое время назад? Микаса не знала. Но она хотела знать. И у нее было желание узнать как можно скорее. Поэтому она нарушила тишину, постучав ладонями по обеденному столу, немного громче, чем хотелось, но не грубо. Леви посмотрел в ее сторону, его лицо по-прежнему было суровым, но изогнутая бровь давала ей сигнал, что он готов ее слушать. —Что-то… случилось? Мгновение. —Ничего, — Леви встал, его серые, голубые, какого-бы цвета не были его сложные глаза, оторвались от ее ониксовых. Почему он так взволнован? Она решила не злиться на него, она беспокоилась о его отношении к ней. Стоя на четвереньках, она вычищала каждый уголок их дома. Разбирая по частям чувства своего проблемного соседа, она должна выяснить, в чем дело, до того, как сама начнет сходить сума, и выбить из Леви всю дурь. Микаса тяжело вздохнула, убирая челку со лба. Когда она закончила, то услышала, как Леви пошел в ванную. Душ шумел во всю, она слышала, насколько сильным был поток воды. Она убеждалась, что была права: что-то определенно не так. Она не может сказать, что знает Леви хорошо. Леви был сдержанным человеком, спокойствие точно его описывало, но сейчас все было по-другому, совсем не так.Микаса
Леви сидел на диване, на своем обычном месте в обычное время. Он пил чай, но Микасе это показалось странным. Обычно она заваривала чай для таких послеобеденных перерывов, но сегодня прежде чем она успела заварить его, Леви выпил уже вторую чашку. Ей действительно не терпелось спросить его, что, черт возьми, было не так, почему он ведет себя словно в его великолепную задницу воткнули какую-то палку. Ее терпение было на исходе, и она могла сорваться в любой момент. Но ей нужно было сдержаться, если она хочет лучше понять Леви. Поэтому она медленно подошла, села рядом с ним, действуя так изящно и осторожно. Здесь не должно было быть ошибок, она мысленно сказала себе это, потому что не хотела ссориться в один из таких спокойных дней. —Леви. Она услышала, как он что-то промычал, не отрывая взгляда от газеты, которую держал в руках. —Ты мог бы рассказать мне. Еще мгновение. Затем он взглянул на нее и поспешно вернулся к газете. Его лицо не выражало ничего, что раздражало Микасу. Она как будто с картиной разговаривает. —Леви, — она снова позвала его. На этот раз ее тон был властный. —В чем дело, Микаса? — наконец ответил он. Однако в его голосе сквозили скука и огорчение. Не было ничего промежуточного. Микаса щелкнула зубами, ее терпение было на пределе: —Ты мог рассказать мне, что тебя беспокоит… Она пододвинулась чуть ближе, так, что теперь ее левое колено слегка касалось его правого. Она не могла объяснить, зачем сделала это, но что-то подсказывало ей, что в таких разговорах должна присутствовать близость. К ее удивлению, Леви положил руку ей на колено. —Что ты во мне нашла, Микаса? Ее колени дрожали, он крепко сжимал руку. —Скажи, зачем тебе это нужно? Что? О чем вообще говорил Леви? Микаса не могла осознать, насколько она шокирована, она раскрыла рот, ее слова еле складывались, она заикалась и говорила невнятно: —Я, ты, Леви… —Ты даже не можешь сказать, — он усмехнулся, теперь его рука сжимала переносицу. Он никогда раньше не выглядел таким расстроенным. —Ты делаешь это, потому что жалеешь меня? —Нет, я никогда об этом не думала… — ее снова перебили, заставляя ее взгляд дрожать, как стекло, хрупкость делала ее рассеянной. —Тогда скажи почему? — его голос зазвучал немного громче, его спокойствие внезапно предало его, выдало его действия, что ошеломило Микасу, заставив ее пожалеть о своем решении подойти к Леви, когда он в плохом настроении. Леви щелкнул зубами, приложив руку ко лбу: —Ох, прости… —Леви, ты… ты важен для меня, — Микаса попыталась собрать остатки мужества для слов, к которым никогда не была готова. Ей нужно было правильно подобрать слова, ей нужно четко их вывести, иначе, черт побери, как она собиралась их сказать? —Я обещаю всегда быть на твой стороне… —Микаса, хватит обращаться со мной, будто я Эрен! — он закричал, в его глазах проскользнула ярость, намек на отчаяние, как будто это признание обожгло ему горло. Микаса вздрогнула, услышав, как он выкрикнул имя ее бывшего хозяина, который, возможно, предал ее, и еще что-то… Это обратило ее в такой лишний сейчас гнев. Она прикусила язык, считая от одного до десяти, приказывая себе успокоиться, черт возьми, как ей говорил делать это Леви. —Ты никогда не станешь Эреном. —Чертовски здорово, — не став разбираться, Леви встал. Он ни разу не взглянул на нее, и оставил свою чашку. Микаса не смогла сдержать себя и, прежде чем Леви успел уйти, схватила его за запястье, почти притянув к себе, только для того, чтобы услышать слова, которые она ненавидела всем сердцем. —Не прикасайся ко мне, — прошипел он. Микаса в это же мгновение дала ему пощечину, отчего глаза Леви расширились. На глазах выступили слезы, она совсем не думала, что даст ему пощечину, но Леви переплюнул ее. Чем она заслужила это? Она даже не понимает, почему он ведет себя так. Это была серьезная ссора, из-за которой они застыли в комнате, где обычно проводили время вместе по счастливой случайности. Микасу трясло, но как только она увидела, что Леви снова открывает рот, она молниеносно набросилась на него, прижав к полу. Ее руки внезапно обхватили шею Леви, отчего тот был по-настоящему шокирован, но сопротивляться не мог. Она не знала, действовала ли она, повинуясь своим инстинктам, или же она не могла сдержать своих эмоций и была сбита с толку. Разобраться было невозможно, поскольку слезы ручьем текли по ее щекам. Несмотря на то, что она почти потеряла рассудок, она закричала: —Прекрати указывать мне, что делать! Это больно, это невыносимо ранит — слышать, как Леви кричит на нее, как будто она какая-то глупая служанка, которая пролила молоко. Леви никогда не повышал на нее голос, и она никогда не думала, что это может произойти. Эрен всю жизнь срывался на нее, и это всегда причиняло ей боль. Ей стало невыносимо противно, даже когда Леви подумал, что она сранивает его с Эреном. Леви был неправ: Эрена невозможно заменить, а Леви был для нее чем-то гораздо большим, чем Эрен. Почему он не может понять, что он важнее Эрена? Ее злость все еще кипела, ее глаза были затуманены видениями, ее руки сжимали Леви все сильнее, сильнее чем тогда, когда она прижала его к крыше в Шиганшине. Она чувствовала, что Леви тянется к ее рукам, и все же, безумная ярость поглотила ее, и она только крепче сжимала его, чтобы он не мог произнести еще пару бесполезных, грубых слов. Она больше не могла думать, ее слезы капали на израненное лицо Леви. Если бы было что-то, кто-то, кто мог бы остановить это- —Прекрати! Хватит! Мгновение. Беспомощность во взгляде Леви. Микаса ощутила, как ее руки внезапно ослабли и упали по бокам. Она переводила дыхание, потрясенная тем, что оказалась сидящей на Леви. Казалось, она почти вернулась в реальность, она наблюдала и недоумевала, почему Леви лежит на полу, тяжело дыша, как будто его душили годами. Она сошла с ума? Она медленно поднялась, ее ноги дрожали так же, как и взгляд. Леви все еще лежал на полу, его рука тянулась к больной левой ноге. Микаса поймала себя на том, что извиняется, на мгновение задумавшись о своих действиях и о том, что сказала ему. Если бы только она могла обернуть время вспять, если бы только она могла сказать ему прямо в глаза, что хочет защитить его не потому, что он всего лишь замена, а потому что она влюблена в него. Но взгляд, которым Леви одарил ее, говорил о том, что Леви, возможно, не разделяет ее чувств, или она, вероятно, сказала неправильные слова. А может еще хуже, Леви боится любить, боится обязательств или как эта хрень называется. «Черт», — пробормотала она. Ее мысли ужасно путались, она не могла определить, что есть что, но она была слишком прямолинейна, поэтому ей удалось заговорить, хоть день и так оказался хуже некуда. —Почему ты так боишься любить? Она рассеянно прикусила губу, в то время как ее остекленевшие глаза смотрели на беспомощного Леви. Его глаза цвета индиго мерцали, тень печали переливалась в них. Леви не плакал, лишь его губы выражали истинные эмоции. Отчаяние. Правильно ли она понимала? —Я не боюсь любить, Микаса, — он поднялся, теперь его челка почти закрывала глаза. Его глаза так и не встретились с ее, именно так, как было в те дни, когда она умоляла Леви остаться с ней. Пока он шел к входной двери, он снова заговорил. Она устала слушать, но все же слушала, хотя и знала, что его слова разобьют ее на части. —Я боюсь того, куда это может нас привести. После всего, что было произнесено, дверь закрылась, и его тень больше не отражалась в ее глазах.